Выбор Геродота - Суханов Сергей Сергеевич. Страница 18

Паломники хотели веселиться, кружиться в хороводах, петь. Пока живы, пока есть сила в руках, а рядом любимые семьи и верные друзья. Каждый понимал, что может погибнуть в схватке с врагом.

Тем временем к Афинам приближались полчища Мардония.

478 г. до н. э.

Афины

Полуденное солнце разбивалось об известь стен, разбрасывая брызги жара по выгульному двору.

Все живое в этот знойный час пряталось в тени. Собаки обморочно дышали, втиснувшись в щель между сараем и жерновом, сохой или пифосом. Свиньи старались распластаться в грязи так, чтобы наружу торчал только розовый нос. Овцы обессиленно лежали на земле, прячась друг за друга.

Только домашняя птица продолжала рыскать среди амфор, груд высушенного навоза, жердей, хозяйственной рухляди. Припорошенные пылью куры и гуси не чувствовали жалящих солнечных лучей.

В мастерской царил полумрак.

От маленького окошка под стропилами раструбом бил солнечный свет. Пахло сырой глиной, травами, уксусом. Тускло отсвечивали раздутыми боками двуручные пелики с красками: желтой охрой, пурпурным лакмусом, красным алканином, алым краппом из корней марены, синей вайдой из листьев синильника, краснокоричневой персидской кошенилью, синей нубийской краской индиго.

К стене привалился большой обломок мрамора с плоским верхом для смешивания красок — весь в цветных подтеках. Отдельно стояли широкогорлые кратеры с кермесом для изготовления кармина, египетскими квасцами, сухими гранатовыми корками, из которых производится желтая краска, опилками зеленого медного малахита, разноцветной аравийской камедью.

Со стропил обреченно свисали связки беличьих и куньих шкурок, пучки засушенных стеблей с соцветиями, причудливо загнутые корешки. На табурете-дифросе вперемешку валялся подручный инструмент — лопаточки, скребки, стилосы.

Из сундучка с откинутой крышкой торчали толстые и тонкие кисти из пальмового волокна, из египетской травы хальфа, метелки из расщепленных пальмовых листьев и тростника, лохматые веники из африканской ромашки.

Вдоль стен змеились бухты льняных веревок, вспучивались стопки тростниковых циновок, раскорячилась большая керамическая миска-лекана с кусками белой и цветной глины для производства ангоба.

Эльпиника, стоя на перевернутом пифосе в полупрозрачной льняной накидке, блаженно жмурилась под откровенными взглядами Полигнота. Молодой начинающий художник с острова Фасос пристально и беззастенчиво разглядывал знатную натурщицу. В одной руке он держал кусок угля, в другой деревянную доску с пришпиленным к ней папирусом.

— Ты рисовать будешь или таращиться на меня? — игриво спросила афинянка.

— Одно следует из другого, — в тон ей ответил фасо-сец.

— Я так устану. — Эльпиника надула губки. — Уже устала…

— Афродита! — с преувеличенным восторгом мурлыкал Полигнот. — Елена! Ариадна!

— Все, — категорично заявила афинянка, — мне нужен отдых.

Полигнот подставил руку. Эльпиника оперлась на нее, чтобы грациозно спрыгнуть на глиняный пол. Он подвел натурщицу к канапелону. Помог возлечь на подушки, сам опустился рядом. Перетянутый ремнями каркас кушетки пружинисто прогнулся.

Эльпиника с хитрым выражением на лице закинула ноги на колени фасосца, а он, стрельнув в нее глазами, начал нежно разминать ее ступни пальцами.

Постепенно перешел на икру, потом добрался до колена, и вот уже его ладонь настойчиво поползла вверх по внутренней стороне бедра. Мягкая ткань трепетно ласкала алебастровую кожу эвпатридки.

Эльпиника закусила губу от удовольствия. Этот молодой фасосец только кажется неопытным, но его руки явно проделывали такое не один раз. Она опустила веки…

Кимон и Каллий развалились на прохладной мраморной скамье в раздевалке гимнасия. Влажные гиматии обнимали плечи. На отделанном тисовой фанерой столике-трапедзе стояли канфары, кувшин с вином, миска недоеденных смокв.

День клонился к вечеру, и большинство посетителей, распаренных, нетрезвых, отправились в носилках по домам. Но эти двое, казалось, никуда не торопятся.

Они лениво играли в кости. По мере опьянения переходили от сложного к простому. Сначала бросали белые костяные астрагалы из кожаной кружки на скамью. Проигравший ссыпал из мошны драхмы. Обе кучки монет были приблизительно одной величины.

Потом стратег ловил подброшенные кости в подставленную ладонь, а шахтовладелец угадывал очки. Наконец перешли на чет-нечет. Когда и это наскучило, допили вино и лениво откинулись на спинку скамьи. Разговаривать уже не хотелось — обо всем давно поговорили.

Внезапно в раздевалке показался ойкет Каллия — фракиец Петипор. Раб почтительно приблизился к хозяину и коснулся его ступни в знак почтения.

— Ну, чего тебе? — расслабленно спросил шахтовладелец.

Петипор замялся, покосившись на Кимона.

— Говори, — приказал Каллий.

Раб наклонился к его уху:

— Сын проследил за ней, как вы распорядились, хозяин. Крался за носилками до самого эргастерия. Сумел подсмотреть…

— И? — Каллий требовательно вскинул брови.

— Сказал, что сначала Полигнот ее рисовал, потом она легла на канапелон, а он сел рядом. Потом…

Он снова замялся.

Каллий нахмурился:

— Давай!

Петипор мысленно попросил помощи у бога всех фракийцев Залмоксиса.

Но сказать все равно пришлось:

— Трогал ее везде, она позволяла…

Каллий сжал кулаки. Он молча ждал приговора.

Раб ватным голосом закончил:

— Но тут пришел гончар за расписанными амфорами. Сыну пришлось убежать… Что было дальше, он не видел.

Отчаянный шлепок ладонью по мраморной скамье прозвучал в полупустой раздевалке ударом бича.

С соседней скамьи на Каллия покосились.

— Сука! — прорычал он. — Задушу!

Кимон решил вступиться за сестру.

Горячо зашептал:

— Идею рисовать с Эльпиники Пенелопу ты сам одобрил. Разве не так? Кто же знал, что Полигнот начнет распускать руки. Так что спрос с него. Но душить мы никого не будем, зачем нам огласка… А вот пересчитать этому фасосскому ублюдку зубы надо.

Шахтовладелец злобно молчал. Мало ему сплетен про Кимона и Эльпинику, так теперь еще не хватало слухов о ней и Полигноте. Он любил жену, и любое подозрение в измене вызывало в нем сначала оторопь, а потом справедливый гнев. После ссоры красный от крика Каллий уходил в андрон, запретив Эльпинике покидать женскую половину дома.

Но он ни разу не ударил ее, а за отчуждением всегда следовало примирение. Когда ревнивый муж несколько дней спустя заходил в гинекей, жена неизменно была ласкова и покорна.

Эвпатриды быстро собрались. Опьянение было не настолько сильным, чтобы они потеряли контроль над ситуацией. Каллий предложил зятю место в своем форейоне.

По дороге Кимон помалкивал. Утешения из уст человека, которого самого подозревают в связи с Эльпиникой, пусть и до ее замужества, прозвучали бы фальшиво. Но и спускать с рук наглому метеку такое унижение нельзя.

Время от времени Каллий отдергивал занавеску, чтобы прикрикнуть на носильщиков. Петипор вышагивал впереди форейона, сжимая в руках отполированную дубину.

Когда Каллий раздвинул полог, Эльпиника и Полигнот сидели на канапелоне. Увидев мужа, Эльпиника от неожиданности вздрогнула, глаза испуганно распахнулись. Кимон отвернулся, он уже не знал, кого в этот момент ненавидит больше — сестру или этого фасосского вертопраха.

— Ах ты, гад! — прорычал Каллий, с ненавистью глядя на художника.

Полигнот вскочил, на его лице отчетливо проступил страх. Пятясь, он отступал к стене. Остановился, когда почувствовал спиной шершавую поверхность кладки.

Каллий в три прыжка достал его. Резко размахнувшись, врезал в ухо. Фасосец отлетел в сторону, при этом опрокинул пелику с краской. Он валялся на полу, весь обсыпанный желтой пудрой, а Кимон с Каллием били его ногами. Эльпиника стояла в углу, понимая, что лучше не вмешиваться. Только бессильно и жалко всхлипывала.