Все, что вы хотели знать о смерти - Островская Екатерина. Страница 6

Эти мысли крутились в голове и мешали думать о чем-то более важном, но он не знал о чем – не мог вспомнить, просто оглядывал окружающее его пространство.

Две сумки с вещами – это все, что он нажил за жизнь. Правда, еще он набил два черных мешка для мусора: в один Павел запихал свою летнюю одежду и обувь, в другой – ноутбук, кофемашину, пакет с кофейными зернами, пачкой макарон и палкой колбасы, которая скучала в пустом холодильнике.

Он подъехал к дому бабушки, оставил машину на парковке, которую оборудовали сами жильцы, и он тогда трудился вместе с ними, развозя в тачке щебенку. Прошел мимо дома, повернул к арке и увидел девушку, которая стояла под ней. Та шагнула к нему.

– Здравствуйте, – еле выговорила она дрожащим голоском, – меня зовут Кристина Тарасова, я училась у вашей мамы… В прошлом году закончила и теперь учусь в педагогическом…

– Ты что-то хочешь сообщить? – догадался Павел.

Девушка кивнула, потом оглянулась и продолжила:

– Я днем учусь, а вечером работаю в кафе официанткой. А за стойкой у нас Рустам. Он и хозяин кафе, и буфетчик. Так вот к нему приходил человек, который предлагал польский орден… А в новостях говорили, что среди похищенных вещей был польский орден вашего дедушки.

– Когда он приходил? – едва не закричал Ипатьев. – Вчера, сегодня?

– Нет, он приходил давно, – стала объяснять девушка, – десять дней назад или две недели. Он принес какие-то награды. Мне тоже было интересно, я хотела посмотреть, но Рустам меня прогнал, сказал, чтобы я работать шла. Но я слышала, как Рустам сказал, что ему не нужен орден строителей Польши, потому что такой у него уже есть. Ему нужен Крест… этого…

– Грюнвальда?

– Ну да. А тот человек сказал, что если надо, то он принесет. И потом он ушел.

– Зачем ваш буфетчик скупает ордена?

– Он коллекционер. Девочки сказали, раньше он свою коллекцию на стене в кафе размещал, но потом убрал. Говорят, там было много орденов и медалей. Посетители приходили и рассматривали, а некоторые приносили потом награды и предлагали Рустаму.

– Бог с ним. Ты помнишь того, кто приносил польский орден и обещал еще?

– Так я про то и говорю. Я вчера шла домой мимо вашего дома, и как раз он шел мне навстречу… Я сразу его узнала…

Павел пошатнулся, и у него зазвенело в ушах.

– Погоди, – остановил он девушку, – то есть он вышел из арки – той, где мы сейчас с тобой стоим…

– Я не видела, откуда он вышел, я только видела, как он шел. У него на спине был большой рюкзак.

– Можешь его описать?

– Рюкзак? Ой! Мужчину описать? Конечно, могу. Он высокий, лет тридцать, мне кажется, что не русский.

– Почему тебе так кажется?

– Лицо круглое, и глаза как у таджика или узбека. Какое-то восточное лицо, но не смуглое. Одет прилично. На нем был светлый пиджак с подвернутыми рукавами и джинсы – не дешевые.

– Далеко твоя работа?

– Полчаса на маршрутке. Но он на машине уехал. Сел за руль и сразу поехал.

– Здесь стояла его машина? – не поверил Павел.

– Нет. Просто мне интересно стало, что этот знакомый Рустама здесь делает, я повернулась – и за ним. Но догнать не смогла. Вышла на улицу и увидела только, как он сел в машину и уехал.

– Какая машина?

– Серая или голубая. Марку я не знаю. А кафе наше называется «Жуда мазали».

– Как? – не понял Павел.

– Это по-узбекски означает «очень вкусно». Но Рустам купил кафе уже с готовым названием и говорит, что его менять надо. А то к нам одни чурки прут, а на них много не заработаешь. Простите, но он именно так говорит.

Ипатьев достал мобильный и позвонил майору Гончарову, сообщил, что нашел свидетельницу, которая, скорее всего, видела мужчину, убившего его маму и бабушку.

– Я сейчас подъеду. А пока дайте ей лист бумаги, и пусть она запишет на него все, что вам рассказала, не пропуская даже самой мелкой детали.

– Есть часок времени? – спросил Ипатьев девушку.

Та задумалась, посмотрела на часы и кивнула.

Поднялись в квартиру, Павел провел девушку на кухню, вынес ей пачку листов для принтера.

– Очень подробно изложите: в какое время это было, как он выглядел, во что был одет, где его встречали прежде.

Он сел рядом, но почти сразу пришлось вставать, потому что приехал начальник убойного отдела РУВД. Майор Гончаров подошел к девушке и посмотрел на то, что она пишет.

– Все очень грамотно, – оценил он, – дай бог, чтобы вы не ошиблись.

– Я могу его и нарисовать, чтобы вам было удобно фоторобот делать.

– Нарисуйте, но проехать к специалистам все равно придется, чтобы они еще и с ваших слов составляли. Они будут детали заменять: такой нос или какой-то другой, брови кверху или опущенные домиком.

Начальник убойного отдела посмотрел на Ипатьева и быстро отвернулся, но Павел понял, что имел в виду майор.

– Сейчас начинается ваша передача, – напомнил Гончаров, – мы скинули в редакцию наши телефоны с просьбой сообщать всю возможную информацию.

Ипатьев включил телевизор и увидел на экране себя на фоне разорванного плаката. Он сидел за рабочим столом и смотрел в сторону, потом повернулся к камере, смахнул что-то с лица и начал говорить:

– Сегодня не я буду вести программу. Не могу. Я появился на ваших экранах лишь для того, чтобы рассказать о своей бабушке. Ей было без малого девяносто восемь, и вчера ее убили вместе с моей мамой. Убийцы пришли в нашу старенькую квартирку, чтобы украсть что-нибудь. Они шли на воровство с ножом, но о них не буду. Я о бабушке. Она закончила десять классов, и сразу началась война. Мой прадед-инженер пошел на фронт добровольцем и погиб через несколько недель. Бабушку, которой было тогда семнадцать, отправили на заготовку дров… Начиналась первая и самая страшная блокадная зима. Бригада лесорубов состояла из восьми девочек. Бабушка была бригадиром. Им сказали, что норма выработки – шесть кубов леса на каждую. Это была довоенная норма для здорового и сытого мужика-лесоруба. Только маленькие голодные девочки перевыполняли эту норму, потому что город замерзал. У них не было никаких бензопил, только двуручные и топоры. Работали без выходных дней с раннего темного утра и до тех пор, пока от усталости не падали с ног. Возвращались в землянку, в которой пол был покрыт льдом. Растапливали буржуйку, и очень скоро в землянке не было льда, но зато до середины голени стояла вода. Спали на двух двухъярусных кроватях по две девочки на одно спальное место. Помещались, потому что все были действительно маленькими, моя бабушка оказалась самой крупной: ее рост был метр пятьдесят пять. Вот такая она была крохотная… Весной сорок второго ее вызвали в город и дали время заскочить домой. Только дома уже не было, то есть он стоял, а мама, младшие сестры и брат – все умерли от голода. Умерли в квартире, в которой нелюди вчера убили ее саму и ее дочь – мою маму. А потому просьба, если кто-то что-то знает или вдруг узнает случайно, сообщайте в программу, а еще лучше в полицию или в Следственный комитет. Все.

Бегущей строкой пошли номера телефонов: Следственного комитета, районного управления полиции, городского управления… Номеров было много. Кристина Тарасова уткнулась взглядом в лист бумаги, в текст, который только что написала, и плакала. Рядом лежал еще один лист с нарисованным мужским лицом. Гончаров взял этот лист и стал вглядываться в изображение.

Потом поднес к уху мобильный.

– Сергей, не теряй времени, – приказал он кому-то, – прыгай в машину, только не в дежурную, чтобы не светиться, а в свою тачку. Дуй к кафе «Жуда мазали»… И веди наблюдение… Только скрытно. Нам нужен высокий мужчина с длинными волосами, похожий на Мурата Насырова… Кто-кто! Не знаешь, что ли? Певец такой был. Песню пел про то, как мальчик хочет в Тамбов. Ничего-то вы, молодежь, не знаете.

Начальник убойного отдела закончил разговор, взял лист с портретом подозреваемого, а потом обернулся к Кристине:

– А у вас, девушка, определенно есть талант. Так что если ничего в жизни складываться не будет, что для талантов – обычное явление, то милости прошу к нам в отдел полиции. Спокойной жизни не обещаю, но зато не одна зараза вас пальцем не тронет.