Жатва скорби - Конквест Роберт. Страница 27

Между тем начался, несмотря ни на что, подъем. Громан, главный экономист страны, писал, что «1922–23-й год явился первым нормальным годом экономической жизни после пяти ненормальных лет»[ 27]. Структура цен все еще была в плачевном состоянии, но улучшение ситуации было уже заметно и произошло оно исключительно благодаря товарным отношениям и крестьянской собственности. Закон о земле, принятый в октябре 1922 года, объявлял землю всенародной собственностью, но гарантировал право вечного владения ею тому, кто ее возделывает. В законе были даже столыпинские идеи объединения крестьянских полос; в некоторых районах начали вновь возникать индивидуальные хозяйства. Узаконивались три формы владения: кооперативная (которая в 1920 году объединила один-два процента земельной собственности); частная собственность, включавшая индивидуальные хозяйства столыпинского типа; и общественная, в традиционном общинном понимании этого термина. В начале 1925 года были сняты ограничения с использования наемного труда. В результате принятия таких мер произошел резкий экономический подъем. Уже в 1925–1926 гг. валовый сельскохозяйственный продукт достиг довоенного уровня[ 28]. Производство зерна увеличилось с 57,7 миллиона тонн в год в 1922–1925-х до 73,5 миллиона тонн в 1926–1929 гг.[ 29], хотя так и не достигло довоенного уровня, особенно на Украине и Северном Кавказе.

Это оздоровление, как отмечает генерал Григоренко, работавший в то время на отцовском участке, было результатом труда «людей разоренной деревни. Сельское хозяйство почти не имело тягла. Пахали на коровах и сами впрягались в плуги»[ 30].

Как и предвидел Ленин, успех частного сектора в сельском хозяйстве означал процветание самых трудолюбивых крестьян, и тогда «кулацкое пугало» вновь замаячило перед глазами бдительной партии.

Даже среди советских писателей, занимавшихся этой темой, нет полного единства по вопросу о том, кто они были, эти «новые кулаки». Одни считают, что просто это старые кулаки, притаившиеся до поры до времени и вновь появившиеся на сцене. Другие думают, что это новая прослойка из бывших середняков и бедняков, благосостояние которых повысилось после революции. Несомненно, в обеих точках зрения имеются элементы правды, и, кроме того, не везде и не все происходило одинаково. Как позднее выяснилось, многие из разбогатевших крестьян находились в период гражданской войны за пределами своей деревни, в Красной армии или в партизанах. Это оказались люди, довольно часто проявлявшие исключительную инициативу, которые столкнулись «на стороне» с иной жизнью и иными идеями. Oбpaтная сторона этой медали заключалась в том, что бывшие солдаты, доказавшие в бою свою преданность советской власти могли, конечно, оказывать давление на местное начальство и добиваться для себя наилучших условий при выплате ими налогов. Пока что против них не принималось никаких строгих мер. В те годы (конечно, по сравнению с предыдущими и последующими) террор был едва заметен, оставаясь, по советским меркам, на самом низком уровне. Крестьяне-мятежники даже были амнистированы. Типичной сценой явился выход из подполья в ответ на объявленную амнистию 126 крестьян-партизан в марте 1922 года в городе Лохвица на Украине. Лично присутствовал при этом председатель ВУЦИКа Петровский. (Все амнистированные погибли через семь лет во время новой волны террора.)[ 31]

Понимание того, что мирный период недолговечен, ширилось, однако, в партийных кругах и среди лиц, ответственных за охрану порядка. По словам одного московского наблюдателя, партия, особенно в низах, инстинктивно, подсознательно относилась к НЭПу с враждебностью[ 32]. Партийные активисты в деревнях, которые хорошо понимали четкие инструкции 1918–1921 гг., теперь недоумевали и не могли согласиться с перемирием с середняком и тем более кулаком. Действовали они часто соответствующим образом. Еще в 1924 году известный коммунист М. М. Хатаевич говорил, что у простых крестьян, да и у членов партии тоже, сложилось мнение, будто достаточно быть членом партийной ячейки, чтобы проводить реквизиции, или аресты, или конфискацию чего угодно без разрешения соответствующей инстанции. Он добавил, что трудно было определять, где кончалась партийная ячейка и где начинался трибунал, или милиция, или земельная комиссия[ 33].

Что касается крестьян, то их «отношение к советской власти никогда не было особо восторженным, если не считать некоторых бедняков, да и у тех восторг наличествовал далеко не всегда»[ 34]. Другие мужицкие слои воспользовались сложившейся ситуацией: в Сибири в 1925–1926 гг. кулаки создать собственную партию «Крестьянский союз» и для этого под петицией подписи нескольких тысяч человек.[ 35]

Ведущий сотрудник ГПУ Петерс писал открыто, что нельзя забывать: в условиях НЭПа нас все еще окружают наши враги[ 36]. А в секретном циркуляре от июня 1925 года уже говорилось: «Нам известно, что контрреволюционные организации и группы на Украине хорошо понимают, что ОГПУ вынуждено в настоящее время, можно сказать, пребывать в бездействии, продиктованном новой экономической политикой, а также правительственными соображениями более высокого порядка. То, что эта ситуация лишь временная, каждому из нас ясно. Поэтому ОГПУ не должно терять возможности разоблачать наших врагов с тем, чтобы нанести им сокрушительный удар, когда настанет для этого время».[ 37]

В систему подготовки «сил правопорядка» к этим чаемым временам входило прорабатывание чекистами инструкций по составлению списков «лиц, подозреваемых в контрреволюционной деятельности». Для Украины (в секретном циркуляре от февраля 1924 года) были перечислены такие категории особо опасных лиц и организаций.