Жатва скорби - Конквест Роберт. Страница 65
Колхозы непрерывно осуждались за непроизводительность, но, пытаясь избавиться от этого зла, их ставили под все более жесткий контроль райкомов и других партийных органов, совершенно невежественных в сельском хозяйстве, и это лишь усугубляло положение. В отчете британского посольства из Советского Союза с полным основанием говорится: «Вряд ли продуктивность советского сельского хозяйства отреагирует на новую серию пространных постановлений более положительно, чем на открытый террор».[ 38]
На каждой ступеньке иерархической лестницы пытались свалить вину за неудачи на нижестоящую: «Некоторые председатели колхозов преступно отнеслись к поставкам зерна, проявили потребительское отношение, особенно Качанов и Бабанский – председатели колхозов из сел Степановка и Новоселовка… а исполняющий обязанности председателя сельсовета села Николаевка Коломиец вел себя преступно и безответственно в отношении укрепления колхозов, обеспечения своевременной уборки урожая и хлебозаготовок…»[ 39]
В 1930–1932 гг. по всему Советскому Союзу ходили рассказы о «полной дезорганизации и непроизводительности труда»[ 40] в колхозах. Уровень того, как теперь, в результате коллективизации, работали на селе, хорошо иллюстрируется рассказом П.Г.Григоренко о встрече с его дядей Александром, трудившимся тогда в животноводческом совхозе Енакиево. Показывая племяннику, своему другу и члену партии, примеры царящего повсюду невежества и бестолковости, он сказал: «Ведь это же чудо, что свиньи еще не дохнут. Но они обязательно начнут болеть и дохнуть. И директор, который один ответственен за такое состояние, не будет привлечен к ответственности. Отыграются на „подкулачниках“, на мне и других свинарях. Обзовут нас врагами, и ничего не докажешь, не оправдаешься».
Когда Григоренко посоветовал дяде уйти из села, тот ответил, что его просто арестуют пораньше, а оставшись в совхозе, он сумеет «хоть свиней своих спасать и с директором воевать». Несколько месяцев спустя этот крестьянин был арестован и впоследствии умер в тюрьме.[ 41]
Мы приведем выдержки отчета ОГПУ от 1932 года. «В колхозе „Сталин“ Марковского сельсовета Красного района, в который вошли более 40 крестьянских дворов, царит полный развал. Часть членов правления систематически устраивают пьяные кутежи… Председатель… в прошлом середняк, почти постоянно пьян и совсем не ведет колхозные дела… около двадцати гектаров овса скошено, но не убрано, и урожай почти полностью сгнил… На полутора гектарах овес так и не был сжат и полностью сгнил на корню. Озимую пшеницу сжали вовремя, но оставили на полях, и она сгнила. Почти весь лен тоже до сих пор лежит на полях и гниет, а льняное семя почти все испорчено. В колхозе около 100 гектаров нескошенных лугов, но для колхозного скота не заготовлены корма на зиму, по расчетам нехватка кормов составляет около 4000 пудов. На средства колхоза были куплены четыре дома бывших кулаков, с тем, чтобы построить скотный двор, в котором колхоз очень нуждается, но колхозники потихоньку растаскивают купленные постройки на дрова. Колхозный сельскохозяйственный инвентарь своевременно не чинится, вследствие чего в будущем им невозможно будет пользоваться… До сих пор колхоз не получил никакого дохода. В настоящее время по причине халатности и злоупотреблений членов правления некоторые колхозники поговаривают об уходе из колхоза…»[ 42]
Документы, которыми мы располагаем, показывают, что вокруг колхозов возник огромный бюрократический аппарат, каждое звеню которого мешало функционировать другому, и в результате постоянных реорганизаций ни у кого не оставалось времени для основного дела.[ 43] С другой стороны, отмечает один исследователь, «именно неэффективность, государственной машины» помогала людям сносить ее гнет.[ 44]
Как мог работать такой аппарат? Постышев приводил разительные примеры несообразных в него назначений. Быть может, самый невероятный – тот, когда Одесский обком партии направил в колхоз парторга-перса, совсем не знавшего украинского языка и едва говорившего по-русски. Причиной столь странного назначения была отметка в партбилете этого человека, что некогда он охранял зерновой склад.[ 45]
В подобных условиях могли процветать только колхозы, где имелись исключительно хорошие природные условия и очень способные председатели. Вдобавок руководитель каждого района и области следил за тем, чтобы под его началом был «хотя бы один образцовый колхоз (получавший львиную доли удобрений и техники, а впоследствии также наград и премий за рекордный урожай)»,[ 46] – это хозяйство лежало дополнительным бременем на обычных колхозах района.
Но за исключением таких «показательных» хозяйств, колхозы, где дела шли успешно, становились жертвами бюрократов. Крестьянин из одного такого колхоза рассказывал, что, поскольку остальные колхозы почти не давали хлеба, «местное начальство выполняло план за счет нашего урожая, а мы оставалась ни с чем».[ 47] Одним из немногих процветающих колхозов был основанный в 1924 году колхоз села Борисовка Запорожской губернии. Но когда началась массовая коллективизация, выдача продуктов питания по трудодням прекратилась и мужчины стали изо всех сил искать отхожие промыслы, посылая женщин и подростков работать в поле.[ 48]
Большей частью в Сибири, а также в некоторых других районах существовали религиозные общины евангелистов, баптистов, меннонитов и пр.: из них-то и состояли подлинные, успешно работавшие коммуны. В 1920 году наркомат признал социалистический характер их уклада, но в период коллективизации эти общины обвинили в том, что общинное устройство – лишь «фасад, прикрывающий кулацкую эксплуатацию». Когда религиозные группы попытались добиться признания себя на правах колхозов, им ответили резким отказом, после чего реорганизовали, подогнав под советский стандарт, а наиболее активных в религиозном отношении людей исключали и, как правило, ссылали.[ 49]
Как и прежде, много бессмысленного ущерба причинял зуд укрупнения хозяйств. В одной области был (на бумаге), в числе прочих, создан гигантский колхоз площадью 45 000 акров (примерно 18 000 га). Из этого начинания ничего не вышло, тогда площадь колхоза-гиганта искусственно поделили на квадраты площадью 2500 акров (1000 га) каждый. Этот план, не учитывавший «инициативы» крестьян, донельзя «напугал их»[ 50]. Нечто подобное происходило повсюду, пока в 1933 году партия, наконец, не исправила положение, расформировав колхоз имени Красина в Чубарове (Днепропетровская область), занимавший 5873 гектара и объединявший 818 крестьянских хозяйств; колхоз имени Ворошилова в Покровском (Донецкая область), площадь которого составляла 3800 гектаров и другие.[ 51]
Отсутствие подлинного планирования и полная безответственность отличали не только работу колхозов, но и дальнейшую судьбу изъятого у крестьян хлеба. Мы располагаем такими достоверными данными[ 52] о потерях зерна: в одних только заготовительных организациях в период с 1928–1929-го по 1932–1933 год они составляли ежегодно около миллиона тонн, а в общей сложности достигли пяти миллионов тонн (в 4–5 раз больше, чем соответственные цифры за период с 1926–1927-го по 1927–1928 год). Эти колоссальные потери сравнимы с экспортом зерна за тот же период (1928–1929-го по 1932–1933 год), составившим 13,5 миллиона тонн. Когда же мы сравним данные о потерях зерна с тем, что оставалось в деревне на прокорм крестьянам, они покажутся еще более чудовищными. На 1 января 1928 года количество «транспортируемого зерна» (размещенного, главным образом в неподвижных железнодорожных вагонах на путях или судах, также стоящих на приколе в портах – то есть в помещениях (без отопления и почти без защиты от набегов крыс) равнялось 255 000 тонн, а на 1 января 1930 года достигло 3 692 500 тонн[ 53].