Лубянская империя НКВД. 1937–1939 - Жуковский Владимир Семенович. Страница 29

Ну а что говорит сам Ежов? Передо мной протокол его допроса, проведенного месяц спустя — 21 июня 1939 г.

«ВОПРОС: — В показаниях от 26 апреля этого года вы упомянули фамилию бывшего вашего заместителя по НКВД СССР Жуковского.

Вы показали, что германский военный атташе в Москве Кестринг, направлявший вашу шпионскую работу в пользу германской разведки, вам назвал Жуковского в качестве связника между вами и им. Однако по данным следствия вы скрыли тот факт, что с Жуковским еще до этого вас связывало совместное сотрудничество с германской разведкой.

Насколько это соответствует истине?

ОТВЕТ: — Признаюсь, что по шпионской работе в пользу Германии я был связан с Жуковским еще с 1932 г.

То, что это обстоятельство я пытался скрыть от следствия, объясняется только моим малодушием, которое я проявил в начале следствия: я пытался преуменьшить свою личную вину, и так как шпионская связь с Жуковским вскрывала мою более раннюю связь с германской разведкой, мне на первом допросе об этом трудно было говорить.

— …когда вы стали германским шпионом?

— …я завербован в 1930 г. в Германии… В 1930 г. я работал зам. наркома земледелия Союза ССР».

Весной этого года Ежов во главе советской делегации командируется на ежегодную Кенигсбергскую сельскохозяйственную выставку. В Кенигсберге пробыл свыше двух недель. «За мною ухаживали, оказывали мне всяческое внимание. Наиболее предупредительным вниманием я пользовался у видного чиновника Министерства хозяйства Германии Артнау».

Вместе с консулом СССР в Кенигсберге Линде Ежов, откликаясь на приглашение, посещает Артнау в его имении вблизи Кенигсберга. Пробыл там весь день, «…я проводил время довольно весело, изрядно нагружаясь спиртными напитками». (Звучит искренне.)

Знакомство продолжилось и вне латифундии.

Артнау «часто платил за меня деньги в ресторанах… Я против этого не протестовал…

Все эти обстоятельства уже тогда меня сблизили с Артнау, и я часто, не стесняясь, выбалтывал ему всякого рода секреты о положении в Советском Союзе…

Иногда подвыпивши, я бывал еще более откровенным с Артнау и давал ему понять, что я лично не во всем согласен с линией партии и существующим партийным руководством.

Дело дошло до того, что в одном из разговоров я прямо обещал Артнау провести ряд вопросов в правительстве СССР по закупке скота и с.-х. машин, в решении которых была крайне заинтересована Германия». «Артнау и завербовал меня в качестве агента немецкой разведки». Вербовка осуществлялась при замаскированном участии консула Линде, который пригрозил сообщить в Москву о чрезмерной откровенности Ежова.

Так рождаются шпионы. Возможно, приемы вербовки носят отпечаток национального своеобразия той или иной страны, и хорошо бы с этим познакомиться на примере того же персонажа, благо Ежов, согласно постановлению суда, работал еще в пользу английской, польской и японской разведок. Увы, такой возможности у меня нет, поскольку в деле хранятся только те материалы (протоколы допросов), которые как-то связаны с Жуковским, а последний скромно шпионил лишь для одной, немецкой разведки.

(Поразительный феномен: большинство советских евреев вельможного ранга дружно шпионили во славу автора «Майн кампф». Антисионисты — вперед!

Впрочем, ночные трудяги из НКВД указанным антагонистическим противоречием не смущались. Процитируем М. Шрейдера⁷. Идет его допрос. Место действия — Ивановская тюрьма. Время — год 1939-й, когда уже Лубянской империей безраздельно правил Берия.

«— Ах ты, фашистская гадина! — заорал мой бывший подчиненный. — Тебе не видать должности полицмейстера, которую обещал тебе Гитлер!

От такой чуши я остолбенел.

— Неужели ты не знаешь, Кононов, — попытался разъяснить ему я, — что Гитлер истребляет евреев и изгнал их всех из Германии? Как же он может меня, еврея назначить полицмейстером?

— Какой ты еврей, — к моему удивлению изрек этот болван. — Нам известно, что ты — немец и что по заданию немецкой разведки несколько лет тому назад тебе сделали для маскировки обрезание».)

На упомянутом выше допросе от 21 июня Ежов повторил новую версию отца о том, что именно Николай Иванович бросил его в шпионские объятия Артнау.

Так был ли Артнау? Все же решительное «нет» сказать трудно. Так или иначе, но Артнау, задействованный в сюжет отцом, сослужил следователям хорошую службу в качестве главного болта, на котором держится версия о немецком шпионаже наркома и его зама.

А грубую нестыковку в разновременных показаниях отца профессионалы с Лубянки, видимо, засекли, однако исправлять по ходу дела не стали, но ограничились тем, что в обвинительном заключении начало шпионской работы датировано не 1932-м, а все же 1928-м годом.

Примечание. Заветный том 3 позволяет достаточно уверенно объявить господина Артнау неким типично Лубянским артефактом, потомком достославного поручика Киже, также фигуры не имеющим.

«Сведений на АРТНАУ в Центральном государственном Особом архиве СССР не обнаружено». И из другой справки:

«Просмотром архивных материалов на бывшее Германское посольство в Москве за период с 1922 по 42 г. установлено, что… Названные на предварительном следствии Ежовым и Жуковским Вентцль и Оттомар Артнау… не значатся».

Свое слово в судебном, заседании сказал и Ежов: «В 1930 г. я ездил в Германию, но помещика Артнау я там не встречал, в имение к нему не заезжал. Эта версия показаний мною выдумана и помещика Артнау в пригороде (видимо — «в природе». — В.Ж.) не существует, что можно легко в этом убедиться, проверив по справочнику.

Почему Жуковский дает в этой части обо мне показания, мне непонятно и я объяснить их не могу».

Возвращаемся к основному сюжету.

Шпионаж плюс троцкизм нуждаются в вознаграждении.

«…на текущий счет Биткера, а затем сменившего его по этой работе Квиринга, вносились отчисления… от переплат по заказам. Из этих средств через Биткера, а затем и Квиринга я получал суммы как оплату моей шпионской и троцкистской работы. В общей сложности за время моего пребывания в Германии я получил около 5—6000 долларов, расходовавшихся мною для своих личных целей. Никаких других средств после возвращения в Москву в 1933 г. я не получал, однако знал, что в нужный момент, заграницей, я был бы оплачен в нужных мне размерах из средств немецкой разведки».

Это уже интересно. Сумма в 5–6 тысяч долларов и сейчас нехилая, а в те годы была очень значительна. Куда же такой капитал подевался? Отец почти не пил, жили скромно. Из достойных упоминания вещей привезли патефон «Собачку», два велосипеда, да пишущую машинку, которую мама долго не могла продать, блюдя обязательство, данное на таможне. Мебель? Лишь детский столик и к нему стул фирмы «Нестлер», владевшей, мне кажется, особым секретом прочности, возможно, этот комплект и сейчас служит какому-нибудь народившемуся энному поколению. Меха, драгоценности? Да вы что?! Коммунисты ведь двадцатых годов. Интеллигенты. Да и запросы умеренные, а уж стяжательства и в заводе не было.

Дела троцкистские

Никаких теоретических попыток данный заголовок не предусматривает. К термину «троцкизм» сам его основоположник (не термина, а троцкизма) относился с иронией. Речь шла о политической борьбе, связанной с выбором послереволюционных путей развития партии и общества или с повседневной практикой руководства. Если, например, Троцкий забил тревогу по поводу замены выборности назначенством, то при чем здесь какая-то «теория»? От паралича бюрократизации вынуждено защищаться любое общество. Решающим в этих спорах оказалась отнюдь не весомость аргументов, но выбор средств. Троцкий — когда дело касалось внутрипартийных отношений — действовал естественным образом, выступая в аудиториях, публикуя статьи и книги. Можно, конечно, такую активность оценить как «борьбу за власть», следует лишь при этом добавить, что борьба такого рода служит необходимым элементом развития любого современного цивилизованного общества, правда, там претенденты обращаются не к заведомо правящей партии, а к народу.