Подводная лодка - Буххайм Лотар-Гюнтер. Страница 120

Чудо жизни, непрекращающийся источник изумления. Взять, к примеру, морских улиток в их блестящих раковинах: как может такая раковина, твердая как фарфор, расти? Каким образом мягкие и нежные на ощупь грибы умудряются прорастать сквозь асфальт? Как пиявки могут сосать густую кровь через человеческий кожный покров?

Я пробрался как пьяный вдоль рундуков. Мои руки нащупали занавеску Командира, потом какую-то фанерную перегородку. Теперь я мог добраться до кают-компании без акробатики. Плиты настила вернули на место. В аккумуляторе No.1 возможно осталось сколько-то энергии — достаточно как раз для короткого пробега на главных электромоторах.

В кают-компании горел свет. Если мы оставим гореть лишь эту единственную лампочку, то она должна светить целую вечность и еще один день. 40-ваттная лампочка определенно съест за неделю меньше энергии, чем один-единственный оборот наших винтов. Вечный свет, на глубине в 280 метров…

Кто-то сделал приборку — по крайней мере частично. Картинки — хотя и без стекол — были возвращены на переборку, и книги расставлены на своей полке в каком-то подобии порядка. Старший помощник по всей видимости улегся спать, судя по его задернутой занавеске. Второй помощник уже устроился в дальнем конце койки Стармеха с закрытыми глазами. Ему бы лучше было растянуться на своей койке, а не сидеть здесь как мешок с картошкой, но он устроился с такой законченностью, которая будто говорила — он ни за что больше не пошевелится.

От изумления я чуть было не стал скрести голову. Кают-компания никогда еще не выглядела столь мирно. Никакого сквозного передвижения, никаких смен вахт. Картинки и книги, уютный свет лампочки, аккуратно отшлифованное дерево, кушетки из черной кожи. Никаких труб или белой корабельной краски, и даже не видно ни одного квадратного сантиметра нашего изуродованного корпуса. Добавьте шелковый абажур над лампочкой, вазу с искусственными цветами и отделанную бахромой скатерть, и наша гостиная будет иметь завершенный вид.

Положим, картинку слегка портил второй помощник — или, скорее, его дыхательная трубка. Парадная гостиная и причудливая одежда плохо сочетались.

Я заставил себя подумать о том, что снаружи была самая черная и глубочайшая темнота, какую только можно вообразить — невообразимые силы природы, от которых наш тонкий и потрепанный корпус был единственной защитой. Природа не снабдила нас способностью жить на такой глубине. У нас нет ни жабр, ни плавников, ни плавательных пузырей для балансирования в воде…

Голова второго помощника опустилась на грудь. Ему удалось отключиться от окружающей обстановки. Ничего не мешало сну нашего Младенчика. Что могло дать ему возможность заснуть в таких обстоятельствах? Покорность судьбе, как у большинства команды, или его личным наркотиком было сыгранное Командиром шоу под названием «Уверенность»? Слепая вера в опыт Стармеха и в эффективность его аварийной команды? Или это просто дисциплина — было объявлено спать, следовательно, надо спать?

Время от времени он мычал или задыхался своей слюной. Он не просыпался, а продолжал шумно всасывать воздух, как поросенок у сосков свиноматки. Казалось, он покинул себя и погрузился в блаженные воспоминания детства, убежал от настоящего и вернулся к материнской груди. Я не мог ему не позавидовать, глядя, как он посасывает, сопит и мирно дремлет.

Измотанный почти до предела, я задремывал на несколько минут и снова просыпался. Должно быть, уже седьмой час утра.

Обрывки поэм и мнемонических стихов проскальзывали через слои моего сознания. Затем появились мыльные пузыри, расписанные мерцающими визуальными воспоминаниями. Я попытался поймать какие-то из них, сфокусироваться на отдельном образе, поймать связную мысль. Мы слишком доверились механизмам. Мы перенапрягли их. Теперь мы вынуждены умилостивлять их и снова добиваться их милости. Враждебные машины могут убивать. Просто немыслимо, что может сделать машина, если она сделает свой выбор. Мне было достаточно лишь вспомнить свой древний Фиат на переезде со шлагбаумом в Вероне. «Miràcolo!» [53] — закричал водитель грузовика, который подбежал помочь мне, потому что двигатель моей машины продолжал работать на больших оборотах, хотя я выключил его и вытащил ключ зажигания. Они вырвали провод от аккумулятора, затем на всякий случай другой, но маленький двигатель легковушки продолжал бешено вращаться, несмотря ни на что. Краника для перекрытия бензина не было — его ставили только на самые первые модели. Калильное зажигание, узнал я позже. Слишком медленно ездил под горячим солнцем.

Лучше быть подвижным, чем рассматривать свой пупок — лучше впитывать все происходящее, регистрировать каждую деталь, пристально рассматривать каждый интересный объект. Хотя для этого вовсе не требуется двигаться. Например, я могу сосредоточиться на блестящем загубнике второго помощника. Или на мочке его левого уха — обрисованной должным образом и более выразительной, чем у Номера Первого. Я тщательно изучал его, рассек его голову на составные части, пристально рассмотрел его ресницы, брови, губы.

Неожиданно увеличенные фотографии начали шевелиться. Я изо всех сил уставился на редкие усы Младенчика, но танец картинок продолжался. Неожиданно меня снова посетили воспоминания о пухлом коммивояжере, который подвез меня в своем потрепанном Опеле. Он считал нужным повторять свою философию жизни каждые пятнадцать минут: «Любая женщина не откажет! Поверь мне — любая женщина. Происхождение не имеет значения. К ней только нужно правильно подойти, вот и все».

Я заставил себя открыть глаза и видение поблекло. Что за пласт памяти изверг это отвратительное создание? Это было пять лет назад — больше, чем пять лет. Мои мысли никогда прежде не возвращались к нашей встрече, и все же я отчетливо видел пучки волос, выбивающиеся из его ноздрей, массивное кольцо с печаткой на его пухлом пальце. Тембр его голоса вернулся ко мне, точный в каждой своей детали: ««Любая женщина не откажет…»

Я сделал новую попытку повернуть свои мысли в ином направлении, но это было сродни попыткам запустить рукояткой дохлый двигатель: несколько вспышек вполсилы, и снова ничего.

Потом я попытался опустошить свое сознание полностью, но вакуум не был идеальным — снизу подбирался страх. Сколько уже часов мы лежим на морском дне? Когда мы погрузились, была примерно полночь — по корабельному времени, по крайней мере, хотя корабельное время было не только несоответствующим нашему географическому положению, но и отличалось еще на дополнительный час. У нас было немецкое летнее время. Это что означало — надо прибавлять или вычитать? Я не смог решить эту задачу — даже с такой простой проблемой не смог справиться. По корабельному времени должно было быть по меньшей мере 07:00, слишком поздно для каких-либо попыток подняться в предрассветных сумерках. Мы должны будем ждать возвращения темноты.

Сейчас на британских камбузах должны готовить огромные количества яиц и бекона, которые англичане считали обязательным началом дня. Мысль о еде чуть не вывернула меня наизнанку — я быстренько выбросил ее из головы.

Командир только лишь намекнул, что мы должны всплыть до рассвета, лишь чтобы подбодрить нас. С его стороны весьма умно было не связывать себя какими-либо обещаниями. Притворный оптимизм? Чепуха! Поддержать боевой дух в своей команде — вот его единственная мотивация.

Целый день здесь на глубине — и быть может, еще дольше. И все время с этой трубкой во рту. О Господи!

Второй помощник прочистил горло. Я пронырнул сквозь слои сна и оказался на поверхности. Мои веки конвульсивно замигали.

Я потер глаза костяшками указательных пальцев. С тяжелой, свинцовой головой, с болью в глазах и еще большей болью у основания черепа. Проклятый слоновий хобот! Второй помощник все еще был единственным представителем хоботных в пределах видимости.

Я хотел узнать, который час. Наверняка время уже пополудни. Мои часы были хорошим приобретением. Швейцарские, RM 75. Дважды терялись и чудесным образом снова находились каждый раз. Хотелось бы знать, где они сейчас. Никто не мог их стянуть.