Поэт - Коннелли Майкл. Страница 3

В то утро он гулял в парке, наблюдая за дикой природой и снимая пейзажи, которыми на газетной полосе восполняется отсутствие горячих новостей. Так Гомес и попал на место преступления раньше остальных репортеров и фотографов. Кстати, полицейские специально вызвали коронера и криминалистов при помощи обычного телефона: они знали, что за радиопереговорами всегда следят «Роки» и «Пост».

Гомес заснял на пленку двое носилок и два мешка для транспортировки тел. Позвонив в отдел городских новостей, он сообщил, что полицейские везут два трупа. Судя по размерам мешков, сообщил он, жертвами могли оказаться дети.

Позже репортер криминальной хроники из «Роки» Ван Джексон нашел источник в полиции, подтвердивший страшный факт — тело поступило в морг в виде двух отдельных частей. На следующее утро «Роки» завыла словно сирена, привлекая к Денверу внимание всей страны.

Мой брат и весь его КОП работали так, словно совсем не чувствовали себя обязанными что-либо рассказывать общественности. Пресс-бюро департамента полиции Денвера ежедневно подавало в газеты скупые строки, возвещая, что расследование продолжается, однако никто не арестован. Припертое к стенке начальство заявляло, что дело не может расследоваться публично, — утверждение, смехотворное само по себе.

Оставленная с минимальной информацией, исходившей из официальных источников, пресса нашла занятие, обычное в подобных ситуациях. Она принялась за самостоятельное расследование, ошеломляя читающую и смотрящую телевидение публику потоком бессмысленных деталей из жизни жертвы.

Наконец, так и не дождавшись от КОПа почти ничего существенного и узнав еще меньше в штаб-квартире на Делавэр-стрит, двухнедельный медиа-штурм, страдая от недостаточности жизненных соков, закончился ничем.

Я ничего не писал о Терезе Лофтон. Но хотел бы написать. Ее история не походила ни на одну из тех, что случались в наших местах; ни один репортер не мог остаться в стороне от этой темы.

Правда, первым жилу стал разрабатывать Ван Джексон вместе с Лорой Фитцгиббонс, специалистом по сенсациям из университета Денвера. Мне пришлось дожидаться шанса.

Оно и понятно: я берегу свой выстрел до тех пор, когда полиция хоть что-то прояснит. Поэтому, когда в первые дни после трагедии Джексон спросил меня, не смогу ли я вытянуть информацию у брата, пусть неофициально, я обещал попробовать.

И конечно, ничего не предпринял. Мне самому требовался сюжет, и никакого желания помочь Джексону, сводя его с источником информации, я не испытывал.

В конце января, когда с начала расследования прошло уже больше месяца, а дело исчезло с газетных полос, я сделал свой ход.

И совершил ошибку.

Итак, однажды утром я встретился с Грегом Гленном, редактором отдела городской хроники, и рассказал ему, что собираюсь вытащить на свет дело Лофтон. В газете мой опыт мог пойти вдогонку прошлым новостям и принести реальную статью. Это дело расследовал брат, напомнил я Гленну, так что о нем захотят говорить только со мной. Гленн не колебался, не рассуждал о времени и силах, потраченных Джексоном. Все, что заботило Гленна, — получить информацию, которую не смогла напечатать «Пост». Из его кабинета я вышел, имея все полномочия.

Ошибка состояла в том, что я проговорился Гленну заранее, еще до беседы с братом. На следующий день я встретил Шона в двух кварталах от редакции «Роки» — мы оба заскочили на ленч в заведение для полицейских. Здесь я рассказал ему о редакционном задании. Шон посоветовал дать задний ход.

— Джек, откажись. Я не могу тебе помочь.

— О чем ты говоришь? Это твое дело!

— Это мое дело, но я не буду сотрудничать с тобой или кем бы то ни было, кто хочет о нем написать. Мне известно немногое. И все останется так, как есть.

Он глядел в сторону, куда-то сквозь пространство. Имелась у Шона такая досадная привычка — не смотреть в глаза при разговоре в том случае, если ты с ним не согласен. Иногда я в такой ситуации прыгал на него и валил на спину. В детстве. Теперь все иначе. Жаль.

— Шон, тема слишком интересная. Ты должен...

— Я никому ничего не должен. Джек, это дело — дерьмо. Понял? Я не в состоянии о нем забыть. И не стану увеличивать ваши тиражи за счет этой грязи.

— Ладно тебе, я как-никак журналист. Послушай, мне нет дела, продается газета лучше или хуже. Такая история — это же тема! Мне по фигу «Роки», ты сам знаешь, что я об этом думаю.

Наконец Шон посмотрел на меня.

— Теперь ты тоже знаешь, что я думаю об этом деле, — проговорил он.

Я молча потянулся за сигаретой. Вполне мог и потерпеть — я бросал курить и дошел уже до полупачки в день. Но так как брата дым раздражал, я закурил специально, чтобы как-то подействовать на Шона.

— Это помещение для некурящих, Джек.

— Так посади меня за решетку. Наконец хоть кого-то арестуешь.

— Почему ты ведешь себя как засранец, когда не получаешь свое?

— А почему ты сам такой же засранец? Не хочешь ничего объяснять, да? Ты просто не желаешь позволить мне копаться в деле, которое говорит о твоем провале!

— Не пытайся бить ниже пояса. Сам знаешь, бесполезно. Он был прав. Это никогда не помогало.

— И что? Хочешь сохранить этот маленький «ужастик» лично для себя?

— Да, что-то вроде этого. Можешь так и сказать.

В машине с Векслером и Сент-Луисом я сидел, скрестив на груди руки. Словно удерживал себя от раздвоения личности.

Чем дальше шли размышления о брате, тем меньше смысла Я находил во всей истории. Даже зная, что дело Лофтон сильно действовало ему на психику, трудно представить что-то, способное довести Шона до самоубийства.

— Стрелял из личного оружия?

Векслер взглянул в зеркало заднего вида. Изучает, подумал я. Любопытно, известно ли ему о том, что произошло между мной и братом?

— Да, — подтвердил Векслер.

Я ощутил острую боль. Нет, представить невозможно. Это совершенно не вязалось со всем, что я о нем знал. Дело Лофтон не могло иметь значения. Вообще такого не могло произойти. Никогда.

— Только не Шон.

Сент-Луис снова обернулся и взглянул на меня.

— Что еще?

— Он не мог этого сделать.

— Видишь ли, Джек...

— Он вовсе не устал от дерьма, плывущего в трубе. Дерьмо ему нравилось. Можете спросить Райли. Можете спросить любого из... Векс, ты ведь знал его лучше всех, — это просто чушь! Он любил «охоту», так прямо и говорил. Он ни за что не стал бы менять свою работу. Запросто мог бы стать замом какого-нибудь долбаного начальника, но сам не хотел такой судьбы. Он всегда мечтал заниматься убийствами, потому и остался в КОПе.

Векслер ничего не ответил. Мы уже въехали в Боулдер, направляясь по Мэйн-стрит к Каскаду. Я отрешенно вслушивался в тишину, наступившую в машине. Впечатление от услышанного, о том, что якобы сделал Шон, захватило целиком, окуная в холод и грязь, в снег, лежавший по обочинам шоссе.

— Какая-нибудь записка осталась? — спросил я наконец. — Что...

— Записку мы нашли. Предполагаем, что это записка.

Я отметил, как Сент-Луис посмотрел на Векслера, как бы предостерегая: «Векс, не говори слишком много».

— И что? Что там сказано?

Последовала долгая пауза, затем Векслер, не обращая внимания на напарника, процитировал:

— "Где ни мрак, ни свет и где времени нет".

— "Где ни мрак, ни свет и где времени нет". Так просто?

— Так просто. И это все.

Улыбка застыла на лице Райли секунды на три. Затем ее сменило выражение ужаса, подобие изображенного на картине Мунка. Мозг — превосходный компьютер. Достаточно трехсекундного взгляда на три физиономии в дверях, и ты понимаешь, что муж не придет домой никогда. «Ай-би-эм» подобное и не снилось.

Рот женщины открылся, превратившись в черную дыру, из которой вырвался животный стон, перешедший в неотвратимо бессмысленное слово:

— Нет!

— Райли, — сказал Векслер, — присядь на минуту.