Поэт - Коннелли Майкл. Страница 37

Он закрыл папку и положил ее обратно на стол.

— В чем дело?

— Ты мне не доверяешь.

— Напротив. Просто... хотел бы удостовериться, что мы мыслим одинаково. Вот и все.

Уоррен замялся.

— Послушай, это же невозможно. Давай просто скопируем все и вынесем отсюда. Возьмешь материалы в отель и изучишь их потом. Что гораздо быстрее и безопаснее.

Кивнув, я понял, что так и следовало поступить. Следующие пятнадцать минут он занимался копированием, а я вынимал из папок протоколы и вставлял на место после съемки. Копировальный аппарат оказался явно слабым, не рассчитанным на режим непрерывной работы.

Когда мы наконец обработали все папки, Уоррен предложил подождать его в офисе.

— Я чуть не забыл про уборщика. Будет лучше, если сначала я отнесу все в архив, а потом уйдешь ты.

— Ладно.

Начав было просматривать копии, я сразу понял, что слишком взволнован для такой работы. Словно бы я бежал, держа в руках добычу. Обведя офис Уоррена глазами, я заметил семейное фото. Хорошенькая миниатюрная жена и двое детишек, мальчик и девочка. На фото оба ребенка еще дошкольники.

Когда дверь открылась, я держал рамку с фотографией в руках. Вошел Уоррен, и я почувствовал неловкость, хотя он не обратил на это внимания.

— Так, все готово.

Как два настоящих шпиона, мы ушли под покровом темноты.

До самого отеля Уоррен ехал молча. Думаю, он понимал, что на этом его участие заканчивается. Я репортер. Он только источник информации. Статья принадлежит лишь мне. И я почувствовал ревность, угадав его желание. Желание писать. Желание работать. Снова стать тем, кем был раньше. И я решил спросить:

— Почему ты ушел из журналистики?

Настроение у него упало.

— Жена и семья. Дома я почти не бывал. Знаешь, как это бывает: один кризис, за ним другой... Приходилось туговато. Наконец решился. Иногда начинаю думать, что тогда я поступил правильно, а иногда — наоборот. И это лишь одна из моих ошибок. Паршивое дело, Джек.

Теперь настала моя очередь замолчать.

Уоррен направил машину к главному входу и, проехав по кругу, остановился у дверей отеля. Затем он ткнул рукой в ветровое стекло, показывая на правую часть здания.

— Видишь? Там и произошло покушение на Рейгана. Там я стоял. Блин, какие-то пять футов от Хинкли, и мы оба ждали президента. Он еще спросил, который час. И почти нет других репортеров. Сейчас-то я понимаю, что никто не позаботился перекрыть ему отход. Зато потом все забегали.

— Да уж.

— Это было событие.

Взглянув на него, я кивнул, и мы тут же рассмеялись. Мы знали этот секрет. Про событие из мира журналистики. Мы оба знали, что для репортера существует только одна роль, лучшая, чем просто свидетель неудавшегося покушения на президента. Это роль свидетеля удачного покушения на президента. Если, конечно, ты сам не поймал пулю под перекрестным огнем.

Перегнувшись, Уоррен потянул за ручку моей двери и выпустил меня из машины. Затем уже я наклонился к опущенному стеклу.

— Дружище, сейчас ты занимаешься своей настоящей профессией.

Он улыбнулся:

— Все может быть.

Глава 16

Ни одна из тринадцати папок не была слишком пухлой, но каждая включала стандартную пятистраничную анкету, заполненную ФБР и фондом. Дополнительно там всегда лежали несколько справок или характеристик, раскрывавших особые условия работы и диагноз.

По большей части истории оказывались схожими. Стресс на службе, алкоголь, семейные проблемы, депрессия. Единая формула для тех, кто носит форму. Собственно, депрессия и была наиболее характерным элементом всех случаев.

Почти в каждом деле отмечалось, что проблемы того или иного рода начиналась у жертвы из-за служебных обстоятельств. Однако лишь единицы беспокоились о конкретном деле, раскрытом ли, нет ли, но таком, которое они сами же и расследовали.

Мельком просматривая протоколы, я знакомился только с абзацами заключений. Несколько дел из-за полной бессистемности сопутствовавших им обстоятельств отпали в самом начале. Некоторые самоубийства и вовсе произошли на виду у сотрудников полиции.

Оставшиеся в итоге восемь случаев показались более трудными. В них многие детали подозрительным образом совпадали. В каждом упоминался особый эпизод, сильно надавивший на психику жертвы. И в каждом из дел у меня не было ни одной зацепки, кроме неразгаданной трагедии и стихотворной фразы По. Остановившись на этой схеме, я сделал ее правилом, следуя которому и решил определить: будет ли каждый из восьми случаев частью одного целого или нет.

Следуя этому правилу, я отбросил еще два случая. В каждом из них жертва обращалась к конкретной личности. В одном — к матери. В другом — к жене. Оба молили о прощении и понимании. Грустно. В их записках не было ничего поэтического, равно как не существовало намеков на литературу вообще. Исключая эти два, я оставил всего шесть случаев.

Листая одну из папок, я наткнулся на посмертную записку жертвы, состоявшую из единственной строки, напомнившей те, что оставили мой брат и Брукс. Записка попалась в приложении: там, где хранились рапорты следователей.

Прочитав, я вдруг почувствовал, что меня затрясло словно от электрошока. Я знал, откуда эти строки.

И я, за демонами следом...

Дотянувшись до блокнота, я нашел страницу с записанными на ней строками из «Страны сновидений», которые процитировала мне с диска Лори Прайн.

Вот за демонами следом,

Тем путем, что им лишь ведом,

Где, воссев на черный трон,

Идол Ночь вершит закон,

Я прибрел сюда бесцельно

С некой Фулы запредельной,

За кругом земель, за хором планет,

Где ни мрак, ни свет и где времени нет.

Все точно. Мой брат, как и Морис Котайт, детектив из Альбукерке, предположительно покончивший с собой выстрелом в грудь и сделавший еще один выстрел, в висок, оставили посмертные записки, цитировавшие одно и то же стихотворение. Эти события связаны.

Ощущение найденного мной доказательства и возникшее возбуждение почти сразу перешли в глубокое и все более нараставшее чувство гнева. Эта была злость за то, что произошло с братом и остальными.

Я злился на других, все еще живущих рядом, копов за их близорукость. Перед глазами мелькнул Векслер, сетовавший, что я косвенно обвинил его в смерти брата. Он тогда сказал: «Чертов репортер».

Хотя более всего моя злость обращалась на негодяя, совершившего злодеяние, и на то, что я сам слишком мало о нем знаю. Сам убийца, видимо, представлялся миру как Идол. И эта моя погоня — охота за призраком.

На оставшиеся пять папок хватило одного часа. Пометив для себя три случая, я отложил прочь всего два.

Одно было отвергнуто, когда я заметил, что смерть полицейского наступила в один день с убийством в Чикаго детектива Джона Брукса. Маловероятно, чтобы убийца, спланировавший собственные действия так тщательно, оказался в двух местах одновременно.

Другое оказалось вне моего дальнейшего рассмотрения потому, что было связано с расследованием гнусного похищения и убийства юной девушки на Лонг-Айленде, в Нью-Йорке. Вначале показалось, что дело укладывается в принятые мной рамки, несмотря на отсутствие предсмертной записки.

Дочитав рапорт до конца, я обнаружил, что в этом случае детектив вычислил убийцу и даже арестовал его по подозрению. Это не соответствовало моим критериям, как не согласовывалось и с версией Ларри Вашингтона из Чикаго. Мы оба держались теории, по которой первую жертву и копа, которому поручали расследование, убивал один и тот же человек.

Три последние папки, привлекшие мой интерес, включали, кроме дела Котайта, случай с детективом из Далласа Гарландом Петри, выстрелившим себе в грудь и в лицо. Записка, им оставленная, гласила: «Лежу я недвижно, лишенный сил».

Разумеется, я не был с ним знаком. Но также не знал ни одного полицейского, выражавшегося таким образом. Строка, предположительно написанная копом, казалась мне литературно обработанной. Трудно представить, чтобы рука детектива, предполагающего застрелиться, сумела написать такие слова.