Теснина - Коннелли Майкл. Страница 40

– Привет, это Босх, чем заняты? – спросил я как можно небрежнее.

– Да так, ничем особенным.

– А вы где, в отеле?

– Ну да, а в чем дело? Случилось что-нибудь?

– Ничего не случилось, просто подумал: не выпить ли нам кофе или чего еще? Я сейчас в городе, и мне нужно убить время. Могу подъехать к вам через пару минут.

– Да нет, спасибо, не стоит. Не хочется выходить сегодня.

Конечно, не хочется. Да и откуда выходить? По крайней мере не из отеля.

– По правде говоря, никак не приду в себя после полета. Как всегда, особенно паршиво себя чувствую на второй день. К тому же завтра рано вставать.

– Ясно.

– Не подумайте, будто я не хочу с вами встретиться. До завтра?

– Почему бы нет? Договоренность насчет восьми утра в силе?

– Буду ждать у выхода.

Мы попрощались, и я почувствовал, что внутри у меня зашевелился червячок сомнения. Что она задумала, какую игру со мной затевает?

Но я постарался отогнать это чувство. Ей поручено присматривать за мной, об этом она сказала прямо. А все остальное – скорее всего домыслы.

Я еще раз пересек стоянку, высматривая «викторию» либо «линкольн», но так ничего и не обнаружил. Тогда я быстро выехал на Парадайз-роуд, у «Фламинго» повернул на запад, пересек главную дорогу и вскоре притормозил у одного из баров неподалеку от «Пальмы» – казино, весьма популярного среди местной публики благодаря уединенному местоположению и тому, что сюда захаживали знаменитости. В последний раз, когда нам с Элеонор удалось мирно поговорить, она поделилась планами сменить «Белладжио» на «Пальму». В «Белладжио» по-прежнему крутились большие деньги, но играли там по преимуществу в баккара, пай-гоу и кости. А покер – дело другое, это единственная игра, в которой тебе противостоит не казино, а партнеры. От местных кумушек Элеонор слышала, что все богемные штучки, что приезжают сюда из Лос-Анджелеса, ломятся в «Пальму» и просаживают большие деньги, обучаясь покеру.

В баре я заказал бифштекс по-ньюйоркски с вареным картофелем. Официантка пыталась отговорить меня от хорошо прожаренного куска мяса, но я остался неколебим. В краях, где я вырос, никогда не подавали мяса с кровью, а сейчас уж поздно менять привычки. Пока девица оформляла заказ, я вспомнил армейскую кухню, куда забрел как-то в Форт-Беннинге. В гигантских чанах вываривали громадные куски мяса. Какой-то малый, орудуя лопатой, вычерпывал жир и сливал его в ведро. Такие ароматы мне доведется вдохнуть несколько месяцев спустя – когда я окажусь под землей, там, куда вьетконговцы сваливали трупы убитых, скрывая их от армейских статистиков.

Я открыл досье Поэта и погрузился было в чтение, когда в кармане у меня зазвонил мобильник. Я ответил, не глядя на дисплей:

– Да?

– Гарри, это Рейчел. Как там насчет кофе? Я передумала.

Скорее всего примчалась откуда-то в «Эмбасси сьютс», чтобы не быть уличенной во лжи.

– Понимаете ли, я сейчас в другом конце города. И к тому же только что заказал ужин.

– Вот черт, обидно. Что ж, так мне и надо. Вы там один?

– Ага, мне еще поработать надо.

– Ну что ж, уж я-то знаю, каково это. Сама почти каждый вечер в одиночку ужинаю.

– Я тоже. Если вообще удается перекусить.

– Правда? Как там ваша девочка?

Тут мне сделалось как-то не по себе, да и доверие к этой женщине улетучилось. Непонятно, чем она сейчас занята. И уж точно у меня не было никакого желания обсуждать свои семейные дела и отцовские чувства.

– Слушайте, на меня уже кто-то смотрит. К тому же тут говорить по мобильному вроде как не по правилам.

– Что ж, не будем нарушать правил. До завтра. В восемь.

– До завтра, Элеонор, пока.

Я уже складывал мобильник, когда донесся ее голос:

– Гарри?

– Да?

– Меня зовут не Элеонор.

– Что-что?

– Вы только что назвали меня Элеонор.

– Ой, извините, оговорился.

– А я на нее похожа?

– Как бы вам сказать… Есть что-то общее. То есть сейчас мне так не кажется, но вот некоторое время назад…

– Надеюсь, речь идет не о слишком давних временах?

Рейчел явно намекала на историю, случившуюся с Элеонор в Бюро. Историю, после которой немыслимым было даже назначение в захолустье вроде Минота.

– До завтра, Рейчел.

– Спокойной ночи.

Я вернул мобильник на место и задумался о допущенной ошибке. Неприятная мысль выскочила откуда-то из подсознания, но теперь, вырвавшись на свободу, предстала во всей своей бесспорности. Я гнал ее от себя. Мне хотелось вернуться к досье, лежащему на столе. Я чувствовал, что заниматься такими материями, как кровь и безумие, легче, когда они относятся к другим лицам и временам.

27

В половине девятого я постучал в дверь дома, где жила Элеонор Уиш. Открыла мне уроженка Сальвадора, совмещавшая обязанности домработницы и няни. Лицо у Марисоль было доброе, но изможденное. В свои пятьдесят с небольшим она выглядела сущей старухой. История ее жизни, представлявшая собой бесконечную борьбу за выживание, была настолько мрачной, что на этом фоне я сам, со всеми своими передрягами, казался себе настоящим везунчиком. С первого дня, когда я неожиданно появился на пороге этого дома и узнал, что у меня есть дочь, Марисоль относилась ко мне очень тепло. Ни капли подозрительности, неизменные сердечность и уважение к нелегкому положению отца и в то же время постороннего мужчины. Марисоль отступила на шаг, пропуская меня в дом.

– Она спит.

– Не страшно. – Я помахал папкой, которую прихватил из машины. – Мне есть чем заняться. Просто хотел посидеть с ней немного. Как дела, Марисоль?

– Спасибо, все хорошо.

– Элеонор ушла в казино?

– Ну да.

– А как нынче Мэдди?

– О, Мэдди, она хорошая девочка. Она играть.

Свои сообщения Марисоль всегда сводила к минимуму. Раньше, думая, что дело тут в ее сложных взаимоотношениях с английским, я пытался говорить по-испански, но и на родном языке она ограничивалась буквально несколькими словами.

– Ну что ж, спасибо, – сказал я. – Если хотите лечь, пожалуйста, я сам запру дверь, когда буду уходить.

Ключа от дома у меня не было, но замок защелкивался сам собой.

– Хорошо.

Я кивнул и, свернув по коридору налево, вошел в детскую и закрыл за собой дверь. Горел встроенный в дальнюю стену ночник, отбрасывавший бледно-голубой свет. Я подошел к кровати и включил настольную лампу. Мэдди она не побеспокоит, это я знал по опыту. Сон пятилетнего ребенка так глубок, что его ничем не разбудишь, даже ревом трибун на матче «Лейкерс» или землетрясением силой в пять баллов по шкале Рихтера.

Стали видны разметанные по подушке темные волосы. Мэдди спала, отвернувшись к стене. Я отвел локоны, упавшие на лоб, наклонился, поцеловал ее в щеку и почти вплотную прижался ухом к губам. Наградой мне стало ее ровное дыхание.

Я подошел к столу и выключил монитор, соединенный либо с телевизором в гостиной, либо с комнатой, где спала Марисоль. Сейчас в нем нет нужды – я был здесь.

Мэдди лежала в двуспальной кровати, под одеялом, на котором были вышиты резвящиеся кошки. Занимала она так мало места, что не составляло никакого труда положить рядом вторую подушку и устроиться по соседству. Что я и сделал. Я сунул руку под одеяло, нежно прижал ладонь к спинке девочки и, не шевелясь, выждал, пока дыхание вновь не сделается спокойным и ровным. Другой рукой я открыл досье Поэта и принялся за чтение.

За ужином я уже успел просмотреть большую его часть. Изучил психологический портрет подозреваемого, составленный агентом Уоллинг, а также доклады следствия и фотографии места преступления, сделанные, когда Бюро разыскивало загадочного Поэта по всей стране. Все это относилось ко временам восьмилетней давности, Поэт тогда убил восемь офицеров убойного отдела, переезжая с востока на запад, пока наконец не оборвал затянувшийся полет в Лос-Анджелесе.

Сейчас, прислушиваясь к посапыванию дочки, я начал с момента, когда выяснилось: специальный агент ФБР Роберт Бэкус и подозреваемый – одно лицо. Итак, в него стреляла Рейчел Уоллинг, а потом он исчез.