Среди падших (Из Киевских трущоб) (СИ) - Скуратов Павел Леонидович. Страница 16
— Так… пустяки… закружилась…
— А деньги принес?
— Простите, нет…
— Ну ладно, ладно… лежи, лежи… А Улька-то пошла и пропала. Ну, народец! И мне-то некогда! Собаку еще не кормила.
Митровна взяла дрова, положила в печь и затопила.
— Вот так-то лучше… потеплеет… согреешься и отойдешь…
Митровна возилась у печки, напевая под нос:
Под вечер осенью ненастной,
В пустынных дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
Вернулась Уля.
— Слава же тетереву, пришла! Павлюк-то вон… лежит… ты сиди с ним, а мне время.
Митровна ушла.
Уля тихо подошла к Павлюку.
— Сядь около! — сказал Павлюк.
Уля села.
— Что с тобой?
— Сядь около все и пройдет.
— Павлюк, не говори много, вредно…
Павлюк взял ее руку своей бледной, худой рукой и тихо, со слезами на глазах сказал:
— Если б вы знали, как я люблю вас…
Это было его первое объяснение в его жизни.
Уля вздрогнула, овладела собой и опять просила его не волноваться.
— Ничего, ничего… теперь мне хорошо… Уля, скажите, чувствуете ли вы ко мне хоть что-нибудь… Я спрашиваю и сам знаю, что спрашиваю глупость. Разве можно любить этого живого мертвеца! Сознаю, а все спрашиваю: дурак думкой богатеет. Я спрашивать буду, а вы молчите, не говорите нет, а я буду думать — да… Ах, как хорошо так думать!
— Павлюк, зачем же мне молчать? Зачем не отвечать? Я тоже люблю вас. Я так же несчастна, как и вы, горе-то и свело нас…
— Нет, ты не можешь любить меня… ты хорошенькая… а я… Нет, счастья такого не придет… У тебя была мать, она любила, ласкала тебя, а я не знал ласки матери… я полюбил тебя…
Павлюк вдруг сильно закашлялся.
— Да не волнуйтесь же! Лежите спокойно. Поправитесь, приметесь за работу и мы заживем припеваючи.
— Эх, Улюшка! Да разве такое полумертвое существо, как я, может работать… Разве мне под силу таскать кули, колоть дрова… Ведь я умру под первым кулем, который взвалят мне на спину.
— Зачем такую трудную работу? У тебя есть голова…
В конце разговора вошел старик и слушал сына. Павлюк нервно засмеялся и, указывая на отца, сказал:
— Зачем таскать?! Спроси его! Он виноват в этом!
Это был первый упрек, брошенный сыном отцу. Упрек страшный, жестокий.
Завейко весь вздрогнул, вытянулся. На его лице заиграл давно не показывающийся румянец; глаза сверкнули и он крикнул:
— Стой, сынку! Виноват я перед тобой, это верно, но не так уж, чтобы сердце на меня иметь можно было… Горе у меня было. Горя ты этого не ведаешь, ни разу не говорил я о нем, а теперь слушай… Был я молод, здоров, радужные надежды витали в голове моей. Полюбил я девушку красоты необыкновенной — женился на ней. Радость, дыханье, вера — все была она для меня. Прошел год — подарила она мне тебя, ты подрос, а она ушла от меня… характером не сошлись. Остались мы с тобой сиротами. Любил я тебя, но и ее любил… запил! Сперва запил, чтоб горе залить, а там в потребность обратилось. Учить я тебя не мог, средств не было. Чему мог сам вразумить — вразумил. А время шло: ты рос, да хирел, я мучился и за тебя, и за себя, и за… Охватит меня горе, а все же, прежде чем винищем нализаться, домой забегу, накормлю тебя, а потом пить до бесчувствия, до забвенья! Сынку милый, пожалей, не вини меня… За страдания мои пожалей!
Все тело Завейко вздрагивало и он плакал.
Павлюк приподнялся своим исхудалым телом на кровати.
Невыразимой любовью загорелись его глаза.
— Батько, виноват… прости… люблю тебя…
Дыхание у него пресеклось и он без чувств упал на постель…
Послышалась возня за дверью. Это был доктор и Ми-тровна его торопила:
— Ну, ну — не прохлаждайся, господин дохтур, пошевеливайся!
Глава XIII
МАТЬ И СЫН
После признание отца, первый раз в жизни в голову Павлюка запала мысль во чтобы то ни стало повидать свою мать. Он чуял, что жить ему осталось немного и хотел увидеть хоть раз, хоть на минуту, родившую его. Он спросил у отца, как имя матери, и, едва только окреп, направился в адресный стол и там добыл адрес. Днем не хотелось ему идти и конфузить своим видом мать, и порешил он отправиться к ней вечером. Чем ближе он подходил к дому, тем необъяснимая робость все более и более охватывала его.
Для возбуждения он купил полубутылку водки. Спирт придал ему смелости и Павлюк решительно направился к заветному дому. Мать его жила в богатом особняке. Павлюк подошел к двери, позвонил и с замиранием сердца ждал момента, когда распахнется она, и он переступит порог, отделяющий его от матери. Прошло с минуту времени, показавшейся ему часом, дверь отпер лакей и спросил, что ему угодно. Павлюк назвал имя и фамилию. Лакей оглядел его и заявил, что теперь не время для приема таких посетителей, как он, а чтобы он пришел утром и по черному ходу. Павлюк настаивал и лакей уже хотел захлопнуть перед носом его половинку двери, как вдруг на Павлюка нашла отчаянная смелость, он рванул ручку, оттолкнул лакея и вбежал в переднюю. Слуга бросился за ним, и там, при помощи другого лакее, его хотели вытолкать вон и отправить в полицию. Павлюк упрямо сопротивлялся. Дверь, ведущая в комнату, растворилась и в переднюю вошла очень красивая, средних лет женщина.
— Что здесь за шум? — спросила она немного дрогнувшим голосом.
Лакеи стали объяснять, но Павлюк перебил и заявил, что ему необходимо видеть Евгению Ивановну Завейко. Услышав свою прежнюю фамилию, дама приказала впустить Павлюка и с любопытством ожидала, что нужно навязчивому посетителю. Она уже много лет жила с человеком и никто не произносил ее прежней фамилии, считая ее женой ее любовника.
— Я желаю видеть Евгению Ивановну Завейко, — повторил Павлюк.
— Это я…
Из груди Павлюка вырвался подавленный стон. Он несколько мгновений, молча, широко раскрытыми глазами смотрел на мать…
— Я Евгения Ивановна Завейко. Что вам угодно?
— Сейчас, сейчас… с мыслями соберусь, — отвечал Павлюк. — Вы Евгения Ивановна Завейко?
— Ну да — я уже сказала вам это. Прошу скорей объяснить цель вашего прихода. Мне надо идти к гостям.
Павлюк схватился за голову и крепко сжал ее, точно боялся, чтобы она не разлетелась на части.
— Я пришел… отыскал… Кровь затосковала… Взглянуть захотелось… Я Павел Завейко…
— Вы — такой?.. вы — мой сын? Не может быть!
Павлюк зарыдал, упал на колени, стал покрывать поцелуями руки матери.
Та стояла, ошеломленная…
— Мама! мама! Много поведал мне родимый, все знаю… всю жизнь твою знаю… А я… Кровь затосковала… Не видал, взглянуть захотелось.
Евгения Ивановна порывисто поцеловала Павлюка в голову и, боязливо оглядываясь, полушепотом сказала:
— Уйдите, уйдите, могут войти, уйдите…
Медленно поднялся Павлюк и с невыразимым страданием и удивлением смотрел на мать.
— Войдет Коля… муж… Увидит. Сегодня и так он не в духе. Уйдите, дайте ваш адрес. Я пришлю денег, я все сделаю. Какой ужасный вид… Пахнет вином…
Павлюк провел рукой по глазам, как бы отгоняя докучливую мысль, и судорожно твердил:
— Что? Денег… Вот оно что… Гонишь, увидит… Срамно сынка-то в таком виде показать, эх, как срамно… Так… так… вот оно что? Чувства-то нету… Кровь не тоскует. Сын пришел взглянуть, руку поцеловать… Гнать… Знаешь ли ты, можешь ли ты представить умом своим, в каких трущобах сыну твоему жить пришлось… Я не знал, что такое — досыта поесть… Я не знал, что такое теплый, сухой угол… Жизнь моя — муки мои! Отдых — могила!
— Ради Бога, успокойтесь, — перебила Павлюка мать, — поймите — кругом гости, скандал… Коля… Я сейчас приду, я только посмотрю… Я принесу бумаги, карандаш, вы дадите адрес…
Она направилась в другую комнату. Павлюк сильно схватил ее за руку и крикнул: