Успеть. Поэма о живых душах - Слаповский Алексей Иванович. Страница 21

Виталий, оглядывая шляпу, куртку, джинсы и ковбойские сапоги Галатина, спросил:

— Курите, выпиваете?

— Не курю и не пью.

— Это хорошо. А то выйдет как с тем пацаном, с Витьком, помнишь, Иван?

— Помню, и он помнит, как ты его посреди дороги высадил.

— Не посреди дороги, а у заправки.

— Это дальний мой родственник был, — пояснил Галатину Иван. — Приезжал из Москвы на свадьбу любимой девушки. Он на заработки метнулся, а она тут замуж вышла, он и примчался. Выпил с горя, начал куролесить, и я его с Виталием обратно в Москву отправил.

— А он купил в дорогу три полторашки пива, — продолжил Виталий, — и начал сосать. Сосет, плачет и про любовь рассказывает. Я терпел, терпел, потом говорю: Витек, или ты выбрасываешь свое пойло и молчишь, а самое лучшее — лезь на лежачок и спи хоть до Москвы, или до свидания. А он почему-то не поверил, да еще начал пальчики гнуть. Сам виноват. А вы чего в Москву едете? — спросил он Галатина.

— Да… Семейные дела. Внучку перед Новым годом навестить.

— А чего не на поезде?

— Билет не дали. Врут, что после шестидесяти пяти не продают билетов. Да еще температуру поволокли мерить, — неосторожно сказал Галатин.

Виталий насторожился:

— У вас температура?

— Иногда бывает повышенная. У меня всю жизнь так. Я беспокоился сначала, а потом прочитал, что таких людей много, особенно с гуляющей температурой. Утром нормальная, днем тридцать семь, вечером вообще тридцать пять.

— И вы, значит, пенсионер? — уточнял Виталий.

Иван засмеялся:

— Узнаю Виталия — дотошный человек! Ну, температура, ну, пенсионер, тебе-то что?

— А то, что остановят, проверят, и ему будет какая-нибудь санкция, назад завернут, и мне неприятность. Сам знаешь, им только дай повод!

— Какая санкция, ты о чем? — теперь Иван сердился уже на Виталия.

— Обыкновенная. Я в Москве был, там у пенсионеров право на проезд отняли. А кто после шестидесяти пяти в метро зайдет, отлавливают, берут штраф и сажают в изолятор!

— Бред, сплетни [5]! — возмутился Иван.

— Бред, не бред, а мне лишних приключений на попу не надо, — вежливо выразился Виталий.

— Ты серьезно? — не поверил Иван. — То есть — не возьмешь?

— Не возьму, — твердо сказал Виталий. — Если бы у него хотя бы справка была, что он здоровый…

— Будет справка — возьмешь? — поймал его на слове Иван.

Без того мрачный Виталий помрачнел еще больше: понял, что оплошал, сболтнул лишнее. Но, видимо, он был хозяин своего слова, даже случайного.

— Со справкой возьму, — буркнул он. — Если успеете. Я в ночь собираюсь, часов в восемь выеду.

— Успеем! — заверил Иван. — Но ты меня удивил. Мы вот с Василием Руслановичем старики, нам положено с головой не дружить, а ты молодой, а уже, извини, в полном маразме.

— Это не маразм, Николаич, а знание реалий жизни. Ты мне дашь гарантию, что не остановят из-за него, не придерутся, не прицепятся к чему-нибудь? Только честно?

— Не дам.

— Вот и все. Будет справка — пожалуйста. Или еще вариант, у жены моей двоюродная сестра на Украину летала на похороны матери. Прилетели, а из аэропорта не выпускают. Весь самолет обратно улетел, а ей разрешили, потому что телеграмма о смерти матери, у нотариуса заверенная.

— Предлагаешь, чтобы Василию Руслановичу телеграмму о чьей-то смерти прислали?

— Ничего я не предлагаю, а говорю, как бывает. В смысле причины, почему ехать надо. Я бы на словах тоже что-нибудь придумал. Справка справкой, а еще сказать, что кто-то умер. Смерть все уважают.

— Кому сказать?

— Кто остановит.

— Да почему ты так уверен, Виталий, что тебя остановят?!

— Потому что ты сам знаешь, Иван, это закон подлости: когда у тебя что-то не так, сто пудов остановят. Нюх у них на это.

— Ладно, с тобой говорить — только время терять. Поехали, Вася, за справкой.

Когда выходили за ворота, Виталий окликнул Галатина:

— Василий Русланович!

Галатин обернулся.

— Я извиняюсь, конечно, вы прямо вот так поедете?

— Как?

— Ну… Сапоги эти ваши, шляпа…

— Что сапоги, что шляпа?

— Виталий, ты совсем? Дресс-код устанавливаешь? — возмутился Иван.

— Никакой не код, а менты увидят человека в такой одежде, мысли возникнуть могут.

— Какие?!

— Да любые. Он на американца похож, а это уже подозрительно.

Галатину показалось, что Иван тихо выругался. Или вообще беззвучно, но слово угадывалось по движению губ. А вслух Иван спросил:

— Виталий, тебе сколько лет?

— Сорок четыре, — с достоинством ответил Виталий.

— Ты при Сталине не жил, случайно? Везде тебе репрессии мерещатся.

— Не жил, а жаль, — ответил Виталий.

— Вот и поговори с тобой.

— Ладно, — сказал Галатин. — Костюм надену. Или что-нибудь попроще.

11

В машине Иван сказал почти с восторгом:

— Вот человек! Ему в министерстве служить, он бы там из любого кишки вынул и на руку намотал! Бюрократ урожденный!

— Уж да. Но где мы справку возьмем?

— Сейчас посмотрим.

Иван начал что-то искать в телефоне. Нашел быстро.

— Вот, пожалуйста. «Сделаем справку онлайн за один час. ПДФ на почту или доставка в тот же день. С гарантией прохода любой проверки, так как справки подписывает официальный врач».

— Звучит сомнительно как-то, — сказал Галатин. — Официальный врач подписывает, а шлют ПДФ, то есть выглядеть будет как копия, как распечатка.

— Хорошо, что ты при Виталии этого не сказал. Вот что. Не нужны нам эти жулики, и врач нам не нужен. А нужен нам Паша Любезкин. Это мой компьютерщик, мастер на все руки, помогал мне с кое-какими бумажками. Нарисует, что хочешь, хоть доллар. И рисовал, кстати, один в один, не отличишь, но проблема — бумаги нет специальной. Да и честный он человек, не будет с этим связываться. Едем!

Ехали молча.

Галатин в последние годы редко выбирался из центра, поэтому с любопытством смотрел на новые высотные дома, торчавшие там и сям, все гуще и плотнее по мере приближения к центру, особенно вдоль Волги, что понятно: красивый вид повышает стоимость жилья, великая река застройщику ничего не стоит, а прибыль дает, потому что покупатели охотно платят за удовольствие взирать, особенно с высоты, на ширь главной русской воды, о которой спето столько песен. Конечно, все эти человейники, как презрительно называют их многие, внешне не очень приглядны, но Галатин им это прощает. Он и в детстве, и в юности, и в молодости, да и потом не очень-то всматривался в окружающую среду, в архитектуру и прочее. Понимал, что особых красот в его родном городе нет, но Галатина интересовало всегда другое: как внутри домов живут люди в своих квартирах. Вот там он был любопытен до жадности, радовался за тех, у кого все устроено красиво и опрятно, огорчался, если видел беспорядок, ветхость и грязь. Еще интереснее ему было всматриваться в людей: как общаются, как говорят друг с другом, как проявляются доброта, забота, любовь, но и неприязнь, и вражда, и даже ненависть. Его родители за всю жизнь не сказали друг другу ни одного резкого слова, он со своей Женей тоже никогда не ссорился. И если вдруг оказывался где-то свидетелем скандала, страдал почти физически — Галатин был не просто пацифист, а пацифист болезненный. Казалось бы, такой склад натуры не вяжется с его увлечением рок-музыкой, она считается агрессивной, но это взгляд дилетанта, рок-музыка широка, а во многих своих проявлениях оптимистична и жизнерадостна. Именно поэтому кумиром и идеалом Галатина был и остается сэр Пол Маккартни, образцовый англичанин и очень нормальный человек. Не то что выпендрежник Леннон, которого, конечно, жаль, но который изо всех сил показывал, насколько противен ему всякий истеблишмент, всякие нормы и приличия. Даже его демонстративное жевание жвачки во время концертов, интервью и прочих публичных мероприятий должно было демонстрировать степень его пренебрежения общественным мнением, что мелко, согласитесь. Норму, нормальность Галатин уважал и в других проявлениях жизни, то есть в жизни вообще, норму не обывательскую, которая всего боится и послушна любой власти, а норму, векторно направленную на идеал, пусть недостижимый, хорошего отношения всех людей друг к другу. Отношения спокойного, мирного и созидательного. Вот и сейчас, глядя на окна домов, одинаковые и безликие, как клеточки в тетради по арифметике, он представляет, что за одним из этих окон молодая семья, он и она, и у них маленький ребенок. Они счастливы своей новой квартирой, постоянно что-то улучшают, юный отец, чувствуя себя хозяином целого мира, своими руками настилает полы, белит потолки и красит стены, свинчивает шкафы, которые пусть и похожи на тысячи, а то и миллионы других шкафов, и вещи в них тоже похожи, но дело-то не в шкафах, а в радости, что это твое, твоей жены, твоего ребенка, которые делают уникальным типовой мир. А под вечер они, закутав малыша, выходят с ним на балкон, и отец говорит, показывая ему заснеженную ширь и даль, как свои владения: «Это Волга. Волга».