Успеть. Поэма о живых душах - Слаповский Алексей Иванович. Страница 44

— И я не попадал. И никто, кого я знаю, не попадал. Ни разу в жизни. Но мы все время про эту угрозу слышим, правильно?

— Не все время, но часто.

— Вот! Часто! А про СПИД ты слышал что-нибудь? И я не слышал. Будто нет его! У Ларисы тетка по этой части работает, она говорит: вы не представляете, что творится! И СПИД, и проституция, и что хочешь! Гонорея и сифилис — вообще пустяк! А наркомания? Цветет и процветает! Люди тысячами дохнут! А на дорогах сколько гибнет? Я ни одного погибшего от террора не встречал, а трупов в авариях знаешь, сколько навидался? За один месяц по миру гибнет столько, сколько террористы за сто лет не убили! Или — про пищевые отравления слыхал что-нибудь?

— Бывают.

— Бывают? Та же тетка рассказывала: по статистике миллионы погибают в мире от гнилья, в том числе у нас! Постоянно! Она в курсе, как начнет про это говорить, сразу в мозгах просветляется. Кандидат наук, очень умная женщина, — с уважением сказал Виталий. — Недаром одна живет, без мужа, хотя молодая, ненамного старше Ларисы. И симпатичная, красивая даже.

Виталий щелкнул языком, вспоминая красоту тетки жены, и тут же тряхнул головой, словно зачеркнул возникшие в уме неуместные мысли. И подытожил:

— Выдумки все это. Я про терроризм. То есть не выдумки, что-то есть, но не в таком количестве, как нам говорят. Я, знаешь, один раз подумал: вот я, допустим, террорист. Хочу ущерб нанести, напугать, людей поубивать. Способов — куча! Сказать, какие?

И Виталий перечислил доступные и легкие способы безнаказанного убийства десятков и сотен людей, которые мы по понятным причинам пересказывать не будем. Галатин, никогда не думавший в эту сторону, поражался: а ведь правда, как легко привести в исполнение то, о чем говорил Виталий, было бы желание! Значит, не так сильно это желание у террористов? Или у них другие цели? Но почему тогда терроризм не сходит с повестки дня? И Виталий, будто услышав эти мысли, сказал:

— Нам для того голову дурят, чтобы мы про настоящий террор забыли! Налоги наши — вот где террор! «Платон» — вот где террор! Слышал про него?

— Сольский рассказывал.

— Ну да, он на своей шее знает. Что с бизнесом делают — вот где террор! Цены на горючку — террор! Пенсии какие у людей — чистый террор! Да чего не возьми! Дочка про школу начнет рассказывать — тоже террор, заманали их там контрольными, тестами, проверками, учить некогда, только проверяют. А здравоохранение наше — не террор?

Виталий долго еще перечислял виды террора, и из горячих его речей можно было сделать вывод, что вся жизнь в России есть тотальный террор государства по отношению к гражданам.

— А мы Америку с Европой осуждаем, — поддакнул Галатин.

Но поддачка оказалась не в кон, Виталий взъярился и в два счета доказал Галатину, что в Европе и Америке террор похуже нашего, поскольку там людей специально развращают гомосексуализмом, порнографией, ставят во всех городах мечети, у родителей отбирают детей, если они их случайно шлепнут по попке, а в детских садах запрещают мальчиков называть мальчиками, а девочек девочками.

— А как же? — спросил Галатин.

— Да шут их знает. Ну, типа, наверно, ребенок. Ребенок Маша, ребенок Саша. Только по-ихнему — Мари, Саша, как-то так. Совсем либерасня офигела у них, заставляют белых людей неграм в ножки кланяться. Не поклонился — с работы выгонят, а негритосы на улице вусмерть забьют, и им ничего не будет!

Галатин слушал, не перебивая. Он понял, что в голове Виталия страшная каша, сваренная из того, что тот слышит по радио на разных волнах во время многочасовых и многодневных своих поездок. Только что говорил разумные и здравые вещи, но вот пошла фантастическая чепуха, и тут же опять все здраво и дельно, и опять феерическая чушь…

Лишь когда Виталий утомился и умолк, Галатин сказал с мягкой укоризной:

— Ты, конечно, прав. Но получилось, что мы тоже на терроризм поработали. Взятку дали. Разве нет?

— А чем мы лучше? Я о том и говорю: везде терроризм.

— И при Сталине так же было. Ты правильно заметил — тот терроризм, про который говорят, он придуманный. А Сталин врагов народа придумал. Та же схема — отвлечь людей от настоящих проблем.

— Неправда! Тогда враги настоящие были! Одних сионистов сколько, на все должности проникли!

Тут Виталий осекся и пристально посмотрел на Галатина.

Галатин понял его взгляд, засмеялся:

— Я русский, Виталя.

— Да? А что-то в тебе есть… Как сказать… Что-то такое ехидное, еврейское. Нет, они нормальные тоже были, мы, если подумать, даже хуже их. Но при Сталине дружба народов была! Где еще, в какой стране православные с мусульманами так уживались? А почему? Потому что — дисциплина, контроль и совесть! Согласен?

— Нет.

— Почему?

Галатин объяснил, почему. Виталий возразил. У них разгорелся спор — жаркий, но без перехода на личности. На личности можно перейти там, где есть возможность с человеком, поругавшись, тут же расстаться, а тут не расстанешься, долго еще ехать вместе.

Галатин, умевший одновременно и говорить, и размышлять, подумал: а ведь легко представить Виталия, неглупого, работящего, заботливого, исполнительным лагерным надзирателем, а то и следователем, который свято верит в необходимость репрессировать врагов. И попадись ему Галатин зеком, не стал бы тратить время на доказательства необходимости дисциплины, контроля и совести, а дал бы по морде и раз, и два, а потом добавил бы ему, лежащему, сапогом под дых — чтобы быстрее дошло.

Слава богу, что другое время, хотя люди те же.

24

Лейтенант и сержант трудились до самого Нового года, зарабатывая себе отдых. Оба щедро одарили своих близких. Лейтенант преподнес пятилетнему сыну «Лего», дорогое, со множеством деталей, сама коробка была в рост мальчику, а жене — духи, тоже дорогие, жена радовалась, обняла лейтенанта, поцеловала, а духи через неделю переподарила своей матери, чего лейтенант не заметил — мужчины таких вещей не замечают. А сержант горделиво вручил своей девушке новый смартфон, и девушка тоже радовалась, целовала и обнимала его, и, пока он принимал душ перед тем, как лечь с девушкой в постель, она надежно спрятала коробку с другим смартфоном, точно таким же, который ей подарил другой мужчина.

25

Насте снится, что она заболела, лежит в жару и в поту, хочет подняться, но не может, ей страшно, а позвать некого. Дочь звать нельзя — напугается, да и толку от нее мало. Надо кому-нибудь позвонить. Настя ищет глазами телефон и видит, что он под диваном. В реальности она не могла бы его увидеть, а во сне может. Но как достать его оттуда? Настя перекатывается к краю дивана, а края все нет. Она катится и катится, наконец достигает края, но это не край дивана, а край водопада. Широкий поток льется куда-то в бездну, вода с силой тащит Настю, она держится за камень. Но не боится, она много раз видела в кино, как герои бросаются в этот поток и благополучно выныривают. Поэтому решительно отталкивается от камня, летит в падающей воде, успев заметить, что окружающее кажется неподвижным, и это понятно, она ведь движется с той же скоростью, что и вода. Настя успевает сквозь прозрачные струи полюбоваться далекой зеленой долиной, заодно пьет воду, очень холодную, но при этом не имеющую никакого вкуса. Это ее удивляет. Удивляет и то, что она никак не упадет. Она мерзнет. Она видит себя встывшей в ледяную прозрачную глыбу, часть мгновенно замерзшего водопада. Летает вокруг и рассматривает себя, как не себя, как экспонат. Замечает, что экспонату перед заморозкой не очень хорошо сделали эпиляцию, особенно в зоне бикини. Волоски, прижатые тесным обхватом льда, кажутся слишком заметными, некрасивыми, как тонкие черные червячки. Настя молотком, неизвестно как оказавшимся в руке, да нет, не молотком, ледорубом с острым наконечником, ударяет по льду, но на нем остается лишь небольшая зазубринка, будто это не лед, а алмаз. Тут же вместо водопада, то есть ледостоя, Настя видит перстень в алом футляре. Перстень с очень крупным бриллиантом, сверкающим так, что кажется — острые лучики осколками попадают в глаза, немного больно, но и смешно. Настя смеется и кашляет.