О гномах и сиротке Марысе - Конопницкая Мария. Страница 29
Но король, подняв скипетр, сказал:
– Я должен судить тебя со всей строгостью, ибо ты совершил тяжкое преступление. Украденное зерно было семенное, предназначенное для такого же бедняка, как ты, у которого тоже голодные дети. Пусть свершится правосудие!
– Смерть! Смерть преступнику! – вскричал Кошкин Глаз.
– Смерть! – в один голос рявкнули Хватай с Запираем. Ошметок стоял как громом пораженный, дрожа и поводя обезумевшими глазами.
Король отвернулся и хотел спуститься в зал, но из толпы вдруг выскочил Петрушка и упал ему в ноги.
– Даруйте мне голос в защиту осужденного, ваше величество! – молвил Петрушка. – Вы сами хотели дать мне его! Не надо мне нот – только голос в защиту осужденного!… Помилуйте его! Скажите, что вы его прощаете! Это и будет моей песней! Никакой другой мне не надо!
– Будь по-твоему, – сказал король, которого тронула доброта Петрушки, и, склонившись над ним, коснулся его скипетром в знак согласия. – Ты победил! Пусть исполнится твое желание! – И, подняв скипетр, он приказал: – Отпустите беднягу на свободу и накормите его детей. Отныне дети его будут получать еду с моего стола. А семена сегодня же отдайте пахарю и земле, которая ждет их.
Немало пришлось повозиться Марысе, чтобы навести порядок у Петра в хате.
Заглянула она и на огород. Но он так зарос, что у нее руки опустились.
«Эх, кабы конопли немного посеять! – мечтала она. – Вот славно бы:
убрать ее, высушить, вычесать и прясть золотистую нитку долгими зимними вечерами».
Бывало, мать ее пела чудесные песенки за прялкой. «И под капусту вскопать две грядочки. Земля черная, жирная, кочаны с дыню выросли бы!»
И решила Марыся весной за огород приняться.
«Но, чтобы весной сажать, – размышляла она, – надо уже сейчас прополоть, вскопать его. А разве я справлюсь одна? – И вдруг всплеснула руками: – А Войтек, а Куба! Чем не помощники!…» Но не только этот запущенный, заросший огород огорчал Марысю. Все чаще тосковала она по своим гусанькам, по пригорку в золотистых цветах, по Рыжику, который лежал, бывало, у ее ног на солнышке или с громким лаем носился вокруг стада.
Однажды, прибравшись в доме, вышла Марыся на ближний лужок. Вдруг видит: в высокой траве мелькнуло что-то похожее на красный островерхий колпачок.
– Хвощ! – крикнула Марыся и бросилась за ним.
Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди. А колпачок мелькал все дальше. Вот он пропал в кустах. Марыся кинулась туда.
Ей так хотелось увидеть Хвоща, расспросить… О чем? Она и сама не знала. Только бы догнать… И поблагодарить за все: и за гусей, и за угол в Петровой хате, и за Кубу с Войтеком, которые ей за родных братьев стали. И она со всех ног бежала за мелькавшим впереди колпачком – так быстро, как только позволял густой лозняк.
Но вот колпачок исчез и больше не показывался.
Марыся остановилась и огляделась вокруг.
Где она? Впереди, в нескольких шагах, кончался лозняк. Сквозь него, как зарево пожара, просвечивал багряный закат. А дальше виднелся хорошо знакомый лес.
Значит, она, не заметив, забежала на другой конец соседней деревни! Марыся сделала еще несколько шагов. Может быть, удастся поглядеть на своих гусей и на Рыжика!
И правда, из-за кустов увидела она выжженный солнцем пригорок, гусей, мирно щиплющих травку, и верного Рыжика, снующего вокруг них; а поодаль, на пшеничном поле, – новую пастушку: девочка то нагибалась, то выпрямлялась, срывая запоздалые маки, васильки и розовый куколь для венка. Марыся стояла за кустами и с любопытством смотрела. Но вот солнце село, и пастушка с помощью Рыжика собрала гусей и погнала домой. Рыжик все лаял на белую гусыню, которая и при Марысе то и дело отставала от стада. Пастушка замахнулась на нее хворостиной, и она, догнав гусака, побежала с ним впереди.
Стадо уже скрылось за горкой, а Марыся все стояла в кустах. Хотела хоть с Рыжиком и гусаньками увидеться, если уж Хвоща догнать не удалось, и вот они ушли, а она их так и не приголубила! Новой гусятницы побоялась. Вот трусиха!
Но теперь-то, когда никого нет, неужели она не посидит хоть минутку на своем пригорке?
Она раздвинула кусты. Что это?
На земле мертвый хомяк лежит, а неподалеку – мертвая лиса. У обоих бока изодраны, глубокие раны уже почернели.
Марыся ахнула и руками всплеснула.
Лисицу ей было не жалко, она ее боялась.
Но хомяк! Неужели это ее хомячок?
Раздвигая густой бурьян, Марыся побежала к его норке. На стеблях висели клочья шерсти – желтоватой и рыжей; на листьях, как кораллы, капли запекшейся крови. Вход в нору разрыт когтями. Марыся остановилась, пораженная.
– Бедный хомяк! – сказала она.
И правда бедный. Злодейка Сладкоежка привела угрозу в исполнение и весь свой гнев за гусей выместила на слабом зверьке. Но хомяк и сам был виноват. Зачем так равнодушно смотрел, как лиса подкрадывается к стаду? Почему не предупредил пастушку или хоть Рыжика? Сделай он это, и беды бы не было, пришлось бы лисе убраться отсюда подальше. А теперь вот мертвый лежишь, несчастный хомяк! Подумал бы о других – и себя бы спас!
Огляделась Марыся – в двух шагах от норки трава примята. Здесь притаилась Сладкоежка и отсюда бросилась на хомяка… Да, видно, стебли зашелестели, и хомяк, заметив лису, успел юркнуть в нору. Закипел бой не на жизнь, а на смерть. Хомяк нанес лисе тяжелые, смертельные раны, но та задушила его и уволокла в кусты. Хотела и дальше утащить, к себе в нору, да не успела – сама испустила дух. Бедный хомяк! Одно утешение оставалось у него: сознание, что в смертельной схватке со свирепым врагом он вел себя как герой. И в самом деле, без колебаний броситься на такое чудовище – на это не всякий решится! Он погиб, но погиб и враг, который был куда больше и сильнее его.
За свое равнодушие к другим маленький хомяк поплатился жизнью.
Но его смелость всю округу избавила от жестокого, коварного злодея. При виде истерзанного тельца мертвого хомяка, его погасших, а недавно таких живых глазок, неподвижно торчащих воинственных усиков, которыми он всегда шевелил так забавно, сердце у Марыси сжалось, и по бледному личику покатились серебристые слезы.
Плача, присела она возле хомяка на корточки и ласково заговорила, словно мертвый зверек мог ее услышать:
– Не бойся, не бойся, бедненький! Не оставлю тебя с этой разбойницей. С собою возьму. Под высоким дубом вырою тебе глубокую могилку. Листочками ее выстелю и тебя прикрою листочками. Будет тебе хорошо, покойно… Хоть один из прежних друзей будет рядом… Ни за что тебя здесь не оставлю… Она наломала зеленых еловых веток, прикрыла зверька и, положив его вместе с пахучей хвоей в передник, заторопилась домой. Взгляни она на растущие в сторонке лопухи, ей сразу бросилось бы в глаза, что большие округлые листья шевелятся, хотя воздух тих – ни ветерка, а под ними мелькает что-то красное, будто огонек. Едва она свернула на тропинку к дому, лопухи раздвинулись, и показался хорошо знакомый нам гномик Петрушка. Озираясь по сторонам, он спросил шепотом кого-то:
– Взяла?
В ответ из бурьяна, скрывавшего норку хомяка, послышался тихий голос:
– Взяла!
И из травы, приложив палец к губам, осторожно вылез Хвощ. Но веселый Петрушка, не выдержав, закричал, приплясывая от радости:
– Ну и ловко же мы это обделали! Ну и ловко!
– Тише ты, сумасшедший! – зашипел Хвощ, хватая его за руку. – Орешь, будто ты один здесь! Услышит еще…
– Да что ты… Кузнечики вечером так наяривают, что больше ничего не слышно. Ну, а разве не ловко мы все это подстроили? – Тут и ловкость не нужна. Она сама, без подсказки, всех жалеет. Такая добрая…
– Это верно! Золото, а не девочка! С другой бы еще повозиться пришлось!
– Но только ты так громко подсказывал про дуб да про могилку, что я даже испугался: вдруг обернется и увидит тебя в лопухах? – Уж я такой! Не люблю канитель тянуть! Или пан, или пропал! Вот видишь – она ничего не заметила.
– Зато у меня совсем ноги затекли, – сказал Хвощ. – Ведь спозаранку сижу здесь и веточкой муравьев от хомяка отгоняю, чтобы Марыся не побоялась его взять.