Все против всех (СИ) - Романов Герман Иванович. Страница 43

— Не врут они, братец, дочек от мужа прижила, это точно — других мужчин у меня тогда не было, Магнус токмо моим телом тогда овладевал, сопел постоянно и слюни пускал — омерзительно было, но долг супружеский исполняла исправно. А вот близняшек никак не могла от него родить. Мы с ним год не встречались, супруг постоянно мотался, в Москву ездил, долго жил там, как могла я от него дитя понести?! Он ведь войско просил у дяди, чтоб его на вилах жарили!

Королева побагровела, на этот раз без притворства — она жутко ненавидела венценосного убийцу своих родителей, братьев и сестер. И даже спустя много лет ее трясло от злости.

Иван же тихо охреневал — про воспитанников он знал, о том посольские дьяки поведали, они ведь ездили при царе Федоре Иоанновича к ней в Каркус, чтобы выманить в Москву, выполняя поручение боярина Бориса Годунова. Мария после смерти мужа в деньгах сильно нуждалась, вот и поверила лживым обещаниям роскошной жизни, не приняв в расчет, что после Федора и пока живого тогда мальчишки, царевича Дмитрия Углицкого, она самый реальный и законный претендент на царскую корону. Но видимо, о чем-то догадывалась, раз бастардов с собою не взяла.

— И от кого они у тебя? Живы ли они? Не опасайся — чем смогу, тем помогу, негоже моим племянникам на чужбине жить.

Вполне резонный вопрос и предложение — а как иначе, все же они брат и сестра. Да и возможностей сейчас много — княжеское достоинство не дарует, не в его власти, но можно «купить» у соседствующих монархов «титулярную грамоту», и племянники с ней в Москву и отъедут, как Гедеминовичи раньше делали, от которых те же князья Голицыны пошли. Так что просто выкупит титул — всего дел то.

— Мне ведь тринадцать годиков всего было, муж на двадцать лет старше — вечно пьяный и хмурый, приданное мое растаскал, своим людям раздарил. А мной попользовался и бросил, удовольствия никакого для себя в супружеской постели не нашел. Больно мне было с мужем жить, кричала — маленькая ведь совсем, а супруг только попользовался да позабыл про меня. Но через год появился он, мы к нему ездили покровительства просить — ласковый, обходительный и внимательный, и дрогнуло мое сердечко, не видела в нем возраста преклонного, что старше моего мужа на десять лет. Какой красавец, до сих пор как вспоминаю о нем, внутри горячо становится.

Иван помотал головой, услышав такие тайны. Кто такой он понял сразу — иных кандидатов в любовнике просто не имелось. Выходит, что правы дьяки, что ему на подобный адюльтер намекали.

— Ах, как ухаживал за мной красиво, подарки всяческие дарил, драгоценные перстни, знаками внимания баловал. Долго ли девчонке несмышленой голову вскружить? Муж не мешал нам совершенно — пил беспробудно, поляки его нарочно спаивали. А Магнус на их помощь надеялся, что полки двинут в Ливонию, все ее земли освободят от русских войск, и ему передадут в правление. Глупец — кто же такую дурость делать будет! В политике руководствуются только расчетами!

Королева выругалась словами, которые и знать то женщинам вроде нельзя, но они откуда-то этой лексикой овладевают в совершенстве. Вот только вряд ли Магнус глупец — попав в сложную ситуацию, не имея поддержки от брата, датского короля, взятый Иваном Грозным за «причиндалы» и не имея возможности что-либо сказать русскому царю, он дергался как пресловутая вошь на гребешке. И поехал к королю с одной целью — выпросить помощь, за которую не мог заплатить.

Нет, не так — увидев любовь венценосного собрата к своей юной супруге, занялся сводничеством, изображая непонимание происходящего — попросту «включил дурака», как говорится…

Глава 59

— А почему грамотки не на польском языке написаны, а по латыни? А это внизу королевская подпись?

Вопросы были резонные, когда Иван внимательно осмотрел все пять имевшихся грамот — и одну, с множеством печатей отложил сразу в сторону — она была не польской. А вот две другие также вполне официальные, увитые шнурками с большими печатями, и подписью «король Стефан». А вот парочка свитков являлась скорее грамотками, любовными посланиями, судя по отдельно взятым словам, знакомым по жизни так сказать, и подписаны просто тем же «Штефан». Почерк на всех четырех грамотах один и тот же, характерный, не подделаешь — польский король Стефан Баторий собственноручно изъяснялся в эпистолярном жанре.

— Так он ляшскую речь худо освоил, едва говорил, предпочитал латынь — иезуитских школ в Речи Посполитой хватает, образование на этом языке и держится. Любой пан, окромя совсем никчемных из «загоновой шляхты», на латыни хорошо изъяснятся должен.

— А ты как с ним объяснялась — тоже на латыни?

— Нет, плохо я ее знаю, — мотнула головой «сестрица» и усмехнулась, — я на остзейской речи хорошо говорю, а у Стефана в его Семиградье немчинов тоже хватает. Княжество у него родовое в горах карпатских…

— В Трансильвании?

— Да, и так эту землю угорскую на иной лад называют, — теперь удивилась Марина Владимировна, выгнув брови — брат ее оказался настолько хорошо образован, что обычно скрытная с другими женщина уже не скрывала обуревавших ее эмоций.

— А в письмах что написано? Вот в этих двух грамотах, и в тех трех посланиях, что с малыми печатями?!

— То он как «рекс» писал. В первом соболезнования приносил по случаю смерти моего супруга, короля Ливонии Магнуса, двадцать пять лет тому назад было. Обещает свое покровительство мне и дочери, старшенькие ведь умерли, а так же «воспитаннику» моему, в судьбе которого примет самое живое участие. А еще на словах мне передаст его доверенный человек Станислав Костка то, о чем бумаге не надлежит знать.

— И чего тебе этот Костка сказал?

— Не отрекаться от титула, даже если сильно давить остзейские бароны будут. И тем паче радные паны — иначе худо будет. А мне Стефан даст замок и достойное содержание, а также охрану. Сыну нашему дарует баронский титул, дом в Риге, замок и несколько мыз. О том во второй грамоте отписал — но там только копия, им же заверенная, с большой королевской печатью, что канцлер приложил. Все перечислил — и дом с замком, и мызы, и доходность всю с земель пожалованных. Станислав Костка сказал, что первенец на польских землях достойно жить будет, и на русские земли дозволения не будет ему со мной уехать, — королева вздохнула, подняла на Ивана умоляющий взгляд, снова опустилась на пол и обняла его колени:

— В письмах мне король о том и толковал. Происхождение сына и его имя лучше в тайне сохранить, ибо наследника как польской, так и ливонской короны убьют сразу же, как узнают. Но если паны короля сами выбирают, то наш сын знаменем одной из партий стать может, а у таких недоброжелателей много. А свеи эстляндские земли держат, города Ревель, Нарву, Везенберг и Пернов, а также Даго остров, на кои у меня права есть. И у сына моего есть, как у наследника славного короля Магнуса.

— Не хрена, тебя не понял, сестрица, — Иван мотнул головой и снова посадил королеву рядом с собою — нечего ей в ноги падать, «родная кровь» ведь, такие дела по-родственному.

— Сын твой от семени Батория зачат, как его король Магнус своим то наследником признал?!

— В духовной грамоте, как раз перед смертью.

Королева вытащила из шкатулки отложенный Иваном ранее свиток, смутилась, и он тут же сообразил, что пошло «лукавство». Жены ведь, если захотят, мужей своих «рогоносцев» в чем угодно убедить могут. Тем более тут тестов ДНК в помине нет.

— Перед своей смертью, жалея, что наследника нет, окромя дочери, про сына сам заговорил, сказал, что тайно встречался с ним и не считает его бастардом Батория, а родной кровью. Похож де на него, белокурый, а польский куль чернявый. И отписал, что скрывать его надо от всех, чтобы не убили, и попросил в секрете происхождение держать. А в грамоте все честь по чести — ему и дочери королевство отписывает, с епископствами, что на земле герцогов Курляндских, находятся. Токмо оный герцог, уже другой, ничего не отдаст обратно — а я ведь просила у брата нашего царя Федора войско дать, но он по наущению жены царицы Ирины и шурина Бориса Годунова отписал лукавство — приезжай, мол, в Москву и там все обсудим.