Кружево - Конран Ширли. Страница 10

— Ну и богачка ты, наверное, — поразилась Пэйган. — Это же настоящее сокровище!

— Нет, я не богачка, — ответила Максина. — Но я везучая. У меня есть тетя.

Это было истинной правдой. Тетушка Гортензия, жившая в счастливом, но бездетном браке, была предельной реалисткой. По ее мнению, не имело ни малейшего смысла тратиться на приданое после того, как мужчина уже заарканен. Шикарная одежда необходима девушке в самом начале жизненного пути, чтобы обеспечить ей наилучшее замужество, какое только окажется возможным. Такая одежда — это капиталовложение в будущее девушки.

Поэтому она потащила Максину и ее мать к Диору, и в конце концов сестры, не спрашивая самой Максины, выбрали для нее темно-синее шерстяное пальто с двумя огромными пуговицами, которые сверкали, как сапфиры; потом ей купили голубое атласное платье для коктейлей, украшенное черными кружевами от Шантильи, и простой повседневный костюм из голубой шерсти, а к нему выходную юбку из шотландки, плиссированную, в голубых и кремовых тонах. Кроме того, они остановили свой выбор и на шерстяном платье абрикосового цвета, расширявшемся книзу и поэтому удачно скрывавшем излишнюю полноту бедер Максины. И, наконец, они купили длинное, до самого пола, вечернее платье из бледно-голубой шелковистой тафты с открытыми плечами, а к нему маленькую, подходящую по цвету жакетку. В талии все вещи были предельно заужены, все юбки внизу невероятно широки, все было великолепно пошито и сидело на Максине безукоризненно. На подгонку ушло три недели, по пять примерок на каждую вещь, и Максине стало дурно, когда она узнала, что все вместе обошлось в семьсот пятьдесят тысяч франков. Ей казалось, что она никогда не осмелится надеть на себя вещи, влетевшие в такую сумму.

Девочки пропустили чай, потому что Кейт примеряла каждую вещицу, привезенную с собой Максиной, втайне надеясь, что когда-нибудь в будущем попросит их поносить. Пэйган не могла последовать ее примеру из-за перевязанной руки, но тоже суетилась вокруг — великолепная одежда и на нее подействовала возбуждающе. На Максину же произвели большое впечатление рост Пэйган, ее волосы и ее энтузиазм и энергия.

— Нет, Кейт, ты только посмотри: высокие каблуки, да еще серебряный. Ой, Максина, у тебя такие узкие ноги, как жаль, — разорялась Пэйган. Кейт с головой зарылась в чемодан, разбрасывая во все стороны по комнате листы прокладочной бумаги. — Посмотри, Кейт, это же настоящая крепдешиновая блузка! А ночная сорочка какая — вся в кружевах! Максина, ты знаешь, что в Англии одежда все еще по карточкам?! И ничего похожего на это великолепие вообще нет! Господи, как же я мечтаю о чем-нибудь красивом!

Но эти восторги Максину не обманули: она сразу же поняла, что Пэйган привыкла всегда получать желаемое и делать все по-своему. Как странно, что она дружит с Кейт: та, несмотря на ярко-красные ногти, вся какая-то тихая, выглядит очень заурядно и вообще похожа на мышку. Но Пэйган и Кейт явно души не чаяли друг в друге, и Максина быстро выяснила, что две подружки с десятилетнего возраста ходили в одну и ту же школу еще в Лондоне. Но это не было единственной причиной их дружбы. Их привлекло изначально друг в друге, а потом объединило то, что и та и другая были по-своему аутсайдерами, хотя и каждая в своем роде. Кейт — из-за того, что ее отец был столь откровенно богат, а Пэйган — потому, что ее воспитали для такой жизни, которая уже больше не существовала. Мир сословных привилегий исчез навсегда вместе с литыми чугунными воротами их имения, которые в 1940 году переплавили в одной печи с собранными у шахтеров сковородками, чтобы из этого металла изготовить оружие.

Из-за того, что происхождение, воспитание и речь сильно отличали ее от других учениц из обычных семей среднего класса, всем в школе казалось, что Пэйган ведет себя высокомерно, хотя на самом деле она держалась и говорила так, как считала естественным. И даже в этой школе, где было не так уж много жестких правил, одевалась она достаточно странно. Готовая одежда почти всегда сидела на Пэйган плохо: она была высокая, пять футов десять дюймов, с мальчишеской фигурой. Во время войны одежду в Англии продавали только по карточкам, и даже так ее почти не было, так что для покупки подвенечного платья, например, восьмерым невестам приходилось складываться годовой нормой карточек, а потом по очереди надевать это платье. Поэтому одежду носили до тех пор, пока она не приходила в негодность, а платья шили из чего придется: из старых скатертей, простыней, занавесок.

Вдохновленная этим всеобщим примером, Пэйган забралась как-то дома на чердак и открыла сундуки, в которых лежала одежда ее покойного отца. Сперва она стала носить его кашемировые пуловеры, шелковые кашне и брюки для верховой езды; затем забрала себе его шелковые рубашки, которые она подпоясывала и носила как платья. После того как жившая в деревне по соседству некая миссис Хокен перешила ее старую, в белый горошек, шелковую ночную рубашку в «прекрасное воскресное платье», Пэйган вскрыла и другие сундуки, что давно стояли на чердаке. В шелковое, с невероятно узкой талией, платье своей бабушки влезть она не смогла, но стала носить столетней давности кружевные блузки, такие же древние юбки из темно-синего шелка или вельвета бутылочного цвета. Вскоре о ней стали говорить как о девочке, которая отличается не только эксцентричными взглядами, но и эксцентричной манерой одеваться. Но при ее росте, изяществе и великолепных каштановых волосах Пэйган всегда выглядела беззаботной и очаровательной.

Звонок на ужин давался в школе «Иронделль» в семь тридцать вечера. Неохотно расставшись на время с прекрасным гардеробом Максины, три девочки, изрядно проголодавшиеся, присоединились к общему потоку — трепещущие волосы, колышущиеся груди, запах дезодорантов вокруг, — который, топоча вниз по лестнице, направлялся в столовую. Там, на стенах, в тяжелых золоченых рамах висели старинные портреты, а над длинными дубовыми столами свешивались из-под потолка прикрепленные к темным поперечным брусьям бронзовые голландские люстры. Перекрикивая стоявший в столовой шум, Максина поинтересовалась школьным распорядком дня.

— Подъем утром в семь, завтрак в половине восьмого, занятия с восьми до двенадцати, — пробормотала в ответ Пэйган. Кейт в это время была всецело поглощена тем, что разрезала на маленькие кусочки баранью отбивную. — Спорт с двух до половины пятого, чем заниматься, выберешь сама, а потом до половины седьмого работа над домашними уроками и ужин. Свет выключают в десять вечера. Суббота и воскресенье свободны. В церковь можешь ходить, можешь не ходить, как хочешь. Qu'est-ce que tu penses dy nourriture de l'ecole? [16] — Отвратительная, — совершенно искренне сказала Максина, — как и твой французский.

— Ничего, месье Шарден заявил моей матери, что у меня отличный акцент, — весело возразила Пэйган. — Ты еще не видела нашего директора? Нет? От него просто мурашки по коже бегут, сама увидишь. Весь какой-то подобострастный и сальный. В Лондоне он останавливался в «Кларидже», и мы с мамой туда к нему ходили. На нем был канареечного цвета пуловер и костюм в большую клетку — ни один англичанин не то чтобы в город в таком виде бы не вышел, но даже в гроб бы не лег. Я заметила, что он даже не стал смотреть мои школьные табели и характеристики… И слава богу, ничего хорошего в них все равно не было. У меня осталось тогда впечатление, что Шарден готов будет принять любого, кто захочет поступить в его школу. По-моему, он занимается этой школой только ради денег. А ты как думаешь, Кейт?

Кейт кивнула. Она медленно пережевывала шоколадное печенье. Она была способна жевать одно печенье два часа подряд, жевать равномерно и безостановочно, как крыса труп. Поправив повязку на руке, Пэйган сказала:

— Я очень удивилась, когда мать послала меня сюда. Правда, как говорят, это самая лучшая школа во всей Швейцарии, да и платит за нее дед, а не она. — Она вытерла тарелку кусочком хлеба и продолжала: — Да и, черт возьми, мне действительно надо пообтесаться. Я неряшливая, небрежна в одежде, плохо ее ношу, не знаю, о чем говорить с людьми на вечеринках, да и не умею делать ничего из того, что должны уметь девушки.