Кружево - Конран Ширли. Страница 2

Чемоданы по большей части были заняты одеждой, аккуратно, даже артистически уложенной и проложенной между собой тонкими листами хрустящей упаковочной бумаги. Один из чемоданов, однако, скрывал в своих бордовых кожаных недрах все необходимое для дорожного кабинета. Еще в одном была походная аптечка, в изобилии снабженная таблетками, пилюлями, мазями, промываниями, примочками, ампулами, одноразовыми шприцами для витаминных инъекций и всевозможными свечками, употребление которых во Франции считается обыденным делом, а в англосаксонских странах вызывает неодобрение. Максина пыталась как-то раз купить шприц в Детройте — Mon Dieu [2], что тут было! Они там совершенно не понимают разницы между каким-нибудь наркоманом и французской графиней! За своим телом надо следить, другого у вас не будет, и потому стоит быть очень требовательным к тому, что вы на него надеваете и что запихиваете внутрь. Максина не считала возможным набивать свой желудок дрянной пищей только из-за того, что оказалась в данный момент на высоте тридцати пяти тысяч футов над уровнем моря. И пока другие летевшие из Парижа пассажиры первого класса пыхтели над скверно приготовленным обедом из шести блюд, который был предложен в самолете, Максина отведала из него лишь чуть-чуть икры (не притронувшись, однако, к тосту) и выпила бокал шампанского, предварительно удостоверившись, что хотя и не марочное, но производства «Моэ» — фирмы солидной и заслуживающей доверия. После чего из замшевой дорожной сумки была извлечена небольшая белая пластмассовая коробочка, в которой лежала серебряная ложечка, баночка с йогуртом домашнего изготовления и крупный сочный персик из собственной теплицы.

После еды, когда остальные пассажиры занялись чтением или погрузились в сон, Максина достала свой миниатюрный диктофон, изящную золотую ручку и большую дешевую амбарную книгу, между страницами которой были заложены листы копировальной бумаги. На диктофон наговаривались указания и распоряжения секретарше, а в амбарную книгу заносились записи телефонных разговоров, наброски писем, проекты деловых бумаг. И если первая страница и отсылалась кому-нибудь как письмо или иной документ, то у Максины всегда оставался второй экземпляр. Максина была человеком хорошо организованным, притом у нее это получалось естественно. Она считала, что предела организованности не существует, не выносила суеты и безалаберности и могла работать только при условии, что в делах царил порядок. Порядок она любила, пожалуй, даже больше, чем комфорт.

Когда мадам графиня собиралась в очередную деловую поездку, то бюро, через которое она бронировала билеты и гостиницы, автоматически заказывало ей во всех городах по маршруту секретаршу, владевшую английским и французским языками. Иногда Максина брала с собой собственную секретаршу, но ее постоянное присутствие было не всегда удобно — все равно что носить на шее пару коньков. Кроме того, проработав у Максины почти двадцать пять лет, секретарша могла теперь следить за порядком дома в отсутствие самой Максины, присматривая за всем: от того, как одеты и ведут себя сыновья, до состояния винограда в саду и того, во сколько и с кем возвращается домой месье граф.

Мадемуазель Жанин относилась к этим обязанностям с большим рвением и энтузиазмом и докладывала обо всем хозяйке преданно и подробно. Она прилежно и добросовестно трудилась в замке Шазалль с 1956 года, сверкая отраженным светом в лучах славы и успеха Максины. Когда двадцать два года тому назад она начинала работать в семье Шазалль, Максине было всего двадцать пять лет и она только-только открыла замок для туристов, превратив его в сочетание гостиницы, расположенной в памятнике архитектуры, музея и парка с аттракционами. О существовании «Шазалльского шампанского» тогда еще не слышал никто, кроме местных жителей. Мадемуазель Жанин суетилась вокруг Максины, заботилась о ней и приставала к ней со всяческими пустяками еще с того времени, когда три сына Максины были грудными детьми, и теперь жизнь без семейства Шазалль показалась бы ей пустой и невыносимо скучной. Она уже чувствовала себя почти что членом семьи. Почти — но не совсем. Их разделяли и будут разделять всегда невидимые, но нерушимые классовые барьеры.

Максина была в чем-то сродни Нью-Йорку — столь же деловая и сноровистая, тоже способная очаровать кого угодно. Вот почему она любила быстрый ритм жизни этого города, любила ньюйоркцев за то, как они работают — четко, споро, энергично, независимо от того, подают ли они гамбургеры в кафе, убирают ли мусор с тротуара или же где-нибудь на солнечном углу улицы выжимают вам за полдоллара сок из свежего апельсина. Ей нравились эти умеющие быстро соображать люди, их живые шутки. Она даже считала — правда, не высказывая этого вслух, — что ньюйоркцы умеют ничуть не хуже французов наслаждаться всеми радостями жизни, но при этом лишены той грубости, что присуща французам. Ей было легко и в обществе нью-йоркских женщин. Максине доставляло огромное удовольствие наблюдать за теми из них, что занимали руководящие посты, как если бы они были существами из какого-то другого мира. Хладнокровные, вежливые, безупречные во всем, эти женщины постоянно жили и работали в атмосфере безжалостного соперничества: схваток за власть, погони за деньгами, борьбы за чье-то место. Как и они, Максина тоже обладала колоссальной способностью к самодисциплине, но в свои сорок семь лет гораздо лучше их разбиралась в людях и человеческих отношениях. Если бы дело обстояло иначе, она бы не отправилась в эту поездку, целью которой была встреча с Лили.

Ох уж эта грязная потаскуха! Хотя деньги гребет лопатой.

Но Максину, безусловно, заинтриговало то предложение, которое сделала ей Лили. Движимая отчасти чувством любопытства, она и согласилась пересечь Атлантику. Максина снова и снова спрашивала себя, согласится ли она принять ту работу, что была ей предложена. Максине казалось раньше, что Лили — которой должно быть теперь что-нибудь около двадцати восьми лет — больше никогда в жизни не захочет ее увидеть. Максина до сих пор, хотя уже прошло много лет, помнила то выражение боли и настороженности, что сверкало в огромных каштановых глазах смутьянки, которую пресса окрестила тигрицей Лили.

Она была просто поражена, когда раздался телефонный звонок и в трубке послышался этот низкий, чувственный голос, звучавший удивительно смиренно. Лили приглашала Максину приехать в Нью-Йорк, заняться дизайном ее новой двухэтажной квартиры, расположенной в доме у южной части Центрального парка. Лили хотела, чтобы ее новое жилище стало чем-то необыкновенным, чтобы о ее квартире заговорили все в городе; она знала, что Максина сможет придать ее дому такой вид, который сочетал бы всестороннюю элегантность и вдохновенный стиль. Лили не собиралась останавливаться ни перед какими расходами: сколько понадобится на отделку квартиры, столько она и даст. А кроме того, она оплачивала приезд Максины в Нью-Йорк независимо от того, согласится ли в конце концов Максина взяться за предлагаемую ей работу.

Высказав все это. Лили немного помолчала, а затем добавила голосом кающейся грешницы:

«Мне бы очень хотелось, чтобы у вас прошли все неприятные воспоминания о том, что было в прошлом. Меня уже столько лет мучит совесть. Я готова сделать что угодно, лишь бы между нами был мир».

За этим извинением последовала продуманная пауза, после чего разговор снова возвратился к работе, которой занималась Максина. «Я слышала, вы только что закончили замок Шоуборо, — сказала Лили, — и слышала о той поразительной работе, которую вы проделали для Доменика Фрезанжа. Наверное, это прекрасно — обладать таким талантом, как у вас, спасать от разрушения исторические здания, памятники архитектуры, вновь делать их красивыми и комфортабельными, чтобы они еще долго служили людям. Ведь это же наследие всего мира…»

Максина давно уже не была в Нью-Йорке одна, просто чтобы прокатиться и отдохнуть, поэтому в конце концов она согласилась приехать. Лили попросила Максину никому не говорить об их предстоящей встрече до тех пор, пока она не состоится. «Знаете, пресса совершенно не дает мне проходу», — объяснила она свою просьбу. И это было действительно так. Со времени Греты Гарбо не было другой такой кинозвезды в мире, чья личность столь интриговала бы публику.