Кружево - Конран Ширли. Страница 28

— Черт возьми, Кейт, лежи спокойно, не дергайся, — сказала Максина.

Пэйган устроилась на соседней кровати.

— Я его спросила, какое отношение ко мне имеют, оскверненные арабские женщины?

— А старина Каспар заявил, что Абди вытолкнули к власти, когда он был еще очень мал, потому что его отец фанатично религиозен, слегка помешан и живет в полном уединении. Каспар говорит, что Абди не созрел для того, чтобы править страной в XX веке. И еще, что он становится очень опасен, когда думает, будто над ним смеются или его унижают. — Она усмехнулась. — Каспар долго убеждал меня, что в Абдулле живут одновременно как бы два человека: один, получивший европейское образование правитель, умеющий вести дипломатические переговоры с западными политиками, и другой, безжалостный и очень властный арабский вождь, слово которою — закон и который подчиняется только собственным животным инстинктам средневекового насильника.

Она сбросила с ног турецкие шлепанцы, запрыгнула на кровать к Кейт, уселась там, подвернув под себя ноги, и добавила скороговоркой как бы невзначай:

— Каспар сказал мне, что Абдулла обручен.

— Что?! — Максина так и застыла на месте. — С кем?

— С какой-то арабской принцессой, которой сейчас всего десять лет! Нет, вы себе это представляете?! Они должны пожениться, когда ей исполнится пятнадцать. — Пэйган старалась говорить как ни в чем не бывало, но голос у нее задрожал и сорвался, и она неуверенно произнесла: — Я рассмеялась, а Каспар рассердился и сказал, что позвонит маме.

В этот момент свет в комнате внезапно погас — его, как всегда, выключили из квартиры директора, — и через кружевные занавеси на окне в комнату полился поток лунного света. Максина отбросила простыни, соскочила с кровати, подбежала к Пэйган и обняла ее:

— Бедняжка, бедняжка ты моя! Он просто двуличный бабник, крыса противная, дерьмо!

— Если это правда, то это действительно какое-то средневековье! — воскликнула Кейт.

— Именно так и считает Каспар. Он говорит, что Абди — это не западный подросток из богатой семьи, который хочет казаться повидавшим мир человеком. Он скорее… безжалостный и очень властный вождь кочевников из пустыни. — Пэйган помолчала. — Наверное, именно это меня в нем больше всего и заинтересовало.

— Но ему же нельзя верить, — сказала Максина. — Хотя, с другой стороны, вообще нельзя доверять ни одному мужчине.

— Брось эти выкрутасы, — возразила Кейт. — Кому-то ведь доверять-то надо. Вот ты — кому могла бы довериться?

— Мы можем доверять друг другу, — без колебаний ответила Максина. Девочки уселись на кровать Кейт и под лунным светом торжественно поклялись друг другу в вечной дружбе.

— И в радости, и в горе! — неистово воскликнула Пэйган, потрясая над головой руками, как боксер, который все-таки выиграл решающую схватку.

— И в радости, и в горе, — усмехнулась Кейт, — Особенно в горе.

— В болезни и в грехе, — добавила Максина.

— Да, пожалуй, и в этом тоже, — задумчиво и серьезно сказала Кейт.

На следующее утро Пэйган вызвали с урока. Девочки в это время ломали головы над тем, что надеть на бал в День святого Валентина и как выжать из дома дополнительные деньги якобы для занятий вышиванием, а на самом деле на сигареты. «Все уроки в этой школе — один сплошной фарс», — сердито думала Кейт, продолжая тем временем, прикрываясь розовой промокашкой, выцарапывать маникюрными ножницами свои инициалы на деревянном столе, уже испещренном надписями. Над классом висело сонное оцепенение. Тишину нарушал только скрип мела по доске и доносившийся сверху звук старого расстроенного пианино. К тому же игравший постоянно фальшивил, доходил до одного и того же места, делал там одну и ту же ошибку и начинал сначала. От этих повторений и сбоев можно было сойти с ума.

Пэйган вернулась в класс с притворно-серьезным видом и, похихикивая, уселась на место.

— Зачем вызывали?

Услышав шепот, учительница сердито повернулась от доски к классу, но не успела заметить, как Пэйган деревянной линейкой, словно ракеткой, точно послала Кейт свернутый кусочек бумаги. Та не стала передавать ответную записку Пэйган, потому что клочки бумаги, которые перебрасывала подруга, никогда не требовали ответа. Пэйган посылала их только затем, чтобы ей самой было не так скучно сидеть на уроке. В данном случае ее записка гласила: «Добывала бальное платье, вот!»

Когда урок закончился, Пэйган подбежала к подружкам: ей не терпелось поделиться новостями.

— Звонила мама. Она очень взволнована и добивалась от меня обещания, что я не буду встречаться с Абдуллой наедине. Я спросила, не может ли она прислать мне что-нибудь приличное из одежды. Ее эта просьба ошарашила, но зато сбила с темы. А я объяснила, что Абдулла может пригласить меня на бал в Валентинов день. Мама отлично знает, что мне нечего надеть. Но я решила до биться наверняка, чтобы мне прислали бальное платье. Поэтому после разговора с мамой я позвонила деду и попросила его проследить за тем, чтобы к этому дню я получила соответствующее платье. Я ему даже намекнула, — тут Пэйган несколько смутилась, — что, если ничего не получу, Абдулла может раскошелиться на него и сам. Дед уверил, что будет счастлив купить мне платье. Но в обмен заставил меня пообещать, что я не стану принимать никаких подарков от Абди.

Несколько дней спустя посыльный доставил для Пэйган большую коричневую коробку. Она помчалась с этой коробкой прямо в школьную столовую, водрузила ее на один из пустых длинных столов, сорвала упаковку, запустила руки под хрустящие листы белой оберточной бумаги и вытащила нечто пышное, воздушное, как облако, и прекрасное — ворох бледно-серой материи, сверкавшей яркими алмазными блестками. Это было бальное платье из дома мод Нормана Хартнелла. Воротничок, сделанный в форме сердца, был целомудренно высоким, но все же не настолько, чтобы платье невозможно было надеть.

Вся школа, стоявшая вокруг и нетерпеливо ожидавшая чуда, испустила громкий вздох зависти.

Со своего очередного свидания с Абдуллой Пэйган пришла подавленная.

— Я спросила, действительно ли у него есть десятилетняя невеста. Он выглядел очень недовольным этим вопросом, задрал нос кверху и высокомерно заявил мне, что да, есть, что это вопрос исключительно только дипломатических отношений и что к нам это не имеет никакого отношения. Минут десять он держался как-то странно, потом ушел в спальню, чтобы позвонить по телефону. И — можете себе представить? — через двадцать минут раздается стук в дверь гостиной, входит один из этих мрачных охранников, а с ним низенький человечек из магазина Картье. Он вручает Абди какую-то коробочку и быстро, пятясь задом, выходит. Тогда Абди поворачивается ко мне и протягивает, эту малиновую бархатную коробочку, выложенную внутри белым атласом. Не коробочка, а мечта. А в ней сверкает божественнейшее бриллиантовое ожерелье. Если бы я не дала обещания деду, я бы не раздумывая приняла этот подарок. Прямо на месте. Но раз уж пообещала, пришлось сказать Абдулле, что я не могу от него ничего принять. По-моему, он не привык к тому, что люди могут отказываться от бриллиантовых ожерелий и вообще говорить ему «нет».

При каждом из четырех следующих свиданий, когда Пэйган приходила на чай в апартаменты принца Абдуллы, тот пытался подарить ей какое-нибудь украшение, и на свет всякий раз извлекалась малиновая бархатная коробочка. Но Пэйган неизменно отказывалась не только взять, но хотя бы примерить и изумрудные серьги, и золотую тиару, сделанную в форме венка из маленьких березовых листочков, и украшенный аквамаринами браслет, и огромное кольцо, вырезанное из цельного неотшлифованного сапфира. Единственным подарком, который все же приняла Пэйган, был старинный плащ-подона для верховой езды, которым пользовался еще дед Абдуллы. Принц вытянул из Пэйган обещание, что она наденет этот плащ на бал — обещание, которое стало своего рода компенсацией за отвергнутые ею подарки. Пэйган вовсе не хотела надевать на бал старую вонючую попону какой-то арабской лошади. Но, подумала она, можно будет оставить ее в школьном автобусе, который привезет их на бал в «Империале».