Байки служивых людей - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 15

Мой Милосердов всю эту канонаду услышал и как заорет: «Израильский десант!» И ничего умнее не придумал, как послать на крышу нашего Белого дома Марата Сайфулина, переводчика из мгимошников, которого по зрению на фронт не отправили — у него очки были со стеклами сантиметровой толщины. Ну и папа — крупный политический обозреватель, «Международную панораму» вел... Маратик, естественно, хватает автомат — и на крышу. Мы сидим спокойно — какой, в жопу, десант, все ведь уже закончилось. Но тут вдруг слышим — с крыши длинными автоматными очередями лупить начали... Тут даже мы растерялись — если нет десанта, то в кого же тогда наш мгимошник лупит ? А Милосердов, которому не удалось героически погибнуть на поле брани, весь аж расцвел — хватает телефонную трубку и кому-то докладывает, что Белый дом,мол, окружен израильским десантом, ведем бой и т.д. А среди прочего вдруг заявляет: «Принимаю решение на подготовку к ликвидации». Вот тут мы все по-настоящему перепугались, потому что ходили слухи, что, дескать, весь Белый дом нашпигован взрывчаткой и если что — достаточно нажать какую-то кнопочку, и общий привет... Бог его знает, была эта кнопка или нет, но я-то знал, что, если она есть, — мой псих ее обязательно нажмет. Очень уж ему хотелось героем стать.

А Маратик наверху между тем не унимается — лупит себе и лупит из автомата, он ведь, гад, на крышу с подсумком полез — как-никак четыре рожка... Мы друг на друга смотрим — и у всех на рожах одна мысль читается: про эту кнопку. Милосердов по всем советским учреждениям в Дамаске названивает — израильским десантом пугает. Мы пошептались, пошептались и, чтоб, не дай Бог, этот мудак до кнопки не дополз, решили электричество вырубить. Думали, что кнопка-то — она тоже электрическая... Это потом уже нам объяснили, что если такая кнопочка и была, то с автономным питанием... Короче, когда свет погас, Милосердов совсем обезумел, заорал: «Провода перерезали, суки!» — и куда-то понесся, завывая на ходу. Видать, кто-то в темноте, решив, что полковник к кнопочке бежит, ему ногу подставил — и вошел мой хабир <Хабир — специалист> своим лбом аккуратно в дверной косяк. И вырубился. А мы на крышу полезли за Маратиком, помню, радовались еще, что этот ухарь гранат с собой не захватил...

Там ведь что оказалось... Когда Маратик из кондиционированного помещения вылез, у него очки сразу запотели — ночь-то была душная, он их решил было протереть, но от волнения так руки тряслись, что уронил их с крыши-то. А без очков он не видел ни хрена. Только размытые какие-то очертания. Напротив Белого дома стояло здание корейского торгового представительства, мирный дом, где на крыше простыни сушились, как на Востоке принято. Маратик с перепугу и сослепу эти простыни за парашюты десантников принял и открыл беспощадный огонь... Слава Богу, не убил никого: корейцы — люди дисциплинированные: как только стрельба по дому пошла — попадали все на пол, так и лежали всю ночь... Единственной жертвой «отражения еврейского десанта» стал один бедолага прапорщик: он приперся в наше торгпредство водки шлепнуть, когда Милосердов туда позвонил и сказал, что сброшен на город десант. Прапора выкинули в сад и заперли двери: мол, ты военный, вот и охраняй нас. И этот прапор с пистолетом Макарова всю ночь в саду находился, от ужаса поседел полностью и малость головой двинулся...

* * *

К концу рассказа Рыжего я уже даже смеяться не мог, а он оставался абсолютно серьезным и даже ни разу не улыбнулся. Выпив рюмку водки, Быстрицкий закурил, долго молчал, а потом сказал вещие слова:

— Близорукость глаз — ничто по сравнению с близорукостью мозгов. Это должен четко помнить всегда и везде любой военный переводчик. Я вот в свое время не знал и в результате чуть было из нашего Краснознаменного института не вылетел.

А дело было так. Курсом младше меня училась в нашем колледже дочка заместителя командующего сухопутными войсками товарища генерала-лейтенанта Шишкарева. Не скажу, что девушка была страшна аки зверь библейский, но и на Софи Лорен не тянула. А мы тогда еще в казарме сидели, сам знаешь, тоска смертная, все развлекаются как умеют. И была у нас мода на разные разности в карты играть. Вот однажды я и проиграл Катеньку Шишкареву (или выиграл, это, понимаешь ли, как посмотреть). Короче, должен я был генеральскую дочку лишить невинности. Карточный долг — долг чести, начал я ее клеить, а у самого — мурашки по спине, потому что понимаю, что играю с огнем. Она-то рада была, ежу понятно, с ней же никто связываться не хотел при таком-то папе. Это все равно что под танк с гранатой кидаться, заранее зная, что Героя не дадут даже посмертно. Кстати говоря, и мой батяня еще не генералом был, а всего-навсего полковником, но это так, к слову.

Так вот, собрал я все же волю в кулак и как-то уболтал Катерину. Она меня к себе домой пригласила, ее родители должны были быть на даче. То да се, начал я потихоньку Катьку к дивану подтаскивать, а она боится, упирается, происходит возня, кувыркание. Ну сам знаешь... А мы еще сдуру пинкфлойдовскую «Стену» включили на полную мощность. В общем, только-только я Катьку раздел, только с себя все лишнее скинул и на нее полез, вдруг мне на жопу что-то холодное и металлическое падает. Я, стоя голым, раком над Катькой, обернулся и чуть не обосрался — в дверях Герой Советского Союза генерал-лейтенант Шишкарев собственной персоной. Мы из-за музыки не услышали, как он замок открывал. А генерал в квартиру зашел, слышит, у дочки в комнате магнитофон надрывается. Дай, думает, загляну к Катеньке, чего это она. Заглядывает, а Катенька голая на диване, а на нее какая-то волосатая жопа лезет. Генерал-то боевой, не растерялся, взял и бросил связку ключей, которую в руке держал... В общем, немая сцена. Голый курсант завис над голой курсисткой, а в дверях — генерал-лейтенант в полной форме, со звездой Героя на кителе. У Катьки истерика случилась, она давай ржать как сумасшедшая. Генерал насупился и в гостиную ушел. Я одежду свою схватил и начал одеваться лихорадочно. Потом, как обосравшийся пудель, захожу в гостиную, отдаю, как положено, честь и пытаюсь что-то вякнуть. А Шишкарев мне:

— Товарищ курсант, вы свободны. Своих внуков я воспитаю без вашей помощи.

Хотел я ему сказать, мол, какие тут внуки, но постеснялся, ушел из генеральской квартиры молча. Как мне жилось потом, лучше не вспоминать. Целый месяц отчисления ждал, но генерал молодцом оказался: из-за дочки с курсантом связываться не стал, — она, кстати, потом достаточно быстро замуж выскочила за паренька с моего же курса. Он, в отличие от меня, уже два года майором ходит. А у меня потом долго еще с бабами не очень хорошо все складывалось. Я как на кого-нибудь залезу, все время страх, что на задницу опять ключи упадут. Еле-еле от этого комплекса избавился. Врачи потом говорили (есть у меня пара знакомых), что от такого шока вполне могла развиться неизлечимая импотенция...

* * *

Таких вот историй Рыжий знал множество, и непонятно было, где он врал, а где действительно рассказывал случаи из своей жизни. Получив майора, он через месяц свалил обратно в Москву, и больше мы с ним никогда не виделись. Но для меня он остался фигурой знаковой, потому что именно его рассказы помогли мне, недоучившемуся студенту, стать настоящим военным переводчиком...

МИЛИЦЕЙСКИЕ БАЙКИ ОТ ЖЕНИ КОНДРАШОВА

В романе «Журналист» действовал такой персонаж — опер специальной службы уголовного розыска Евгений Кондрашов, который погиб во второй книге. У этого персонажа есть реальный прототип, судьба которого сложилась несколько иначе, чем у литературного героя, хотя в его настоящей жизни хватало с избытком страшных и черных страниц... Может быть, поэтому он, рассказывая истории из своей оперской практики, и не захотел, чтобы его называли настоящим именем...

Но байки от этого менее интересными и поучительными не стали. А мы решили по старой памяти называть рассказчика по-прежнему — Евгением Кондрашовым. Очень многие в Петербурге знают, кого мы имеем в виду, употребляя этот псевдоним.