Слышишь шёпот с моего подоконника? (СИ) - Смирнова Юлия. Страница 10

— То есть люцифаги хотят нас уничтожить и забрать наш мир себе? Как показывают в фильмах?

— Их мир, а точнее — город, который им выделен, не так щедр. Задел на будущее не помешает. Они апеллируют к тому, что всё равно в вас заложен механизм самоуничтожения. И это нелогично, потому что цель любого вида — выживание. А даже если нет, всё равно бывает так, что одни виды вытесняют, сменяют другие. Это нормально. Такова их логика. Но сейчас волноваться не о чем: портал для выхода из мира люцифагов в мир людей прочно закрыт.

— Может быть, мы низачем и не нужны. Но каждый из нас кому-то нужен. Вот я, например, нужна…

— Кому? Твоим родителям — для удовлетворения их амбиций? — насмешливо спросил Михайлов. — Поигрались с доской уиджи, вырвали ребёнка у нас с помощью заклинания, о губительной силе которого и представления не имели, — правда?.. Уж не воображаешь ли ты, что нужна твоим «друзьям», которые предадут и высмеют при первой же возможности?

— А кому нужен ты? — догадалась спросить я.

— Я нужен науке. Мои исследования помогут обеспечить выживание нашего вида. Помогут ему двигаться дальше.

Тут меня осенило:

— Владимир Васильевич... Или Хэк... Или папа — как лучше, как тебе приятнее?

— Всё равно.

— Ты никому не нужен, и тебе тоже никто не нужен!

— Возможно. Но я — единичный экземпляр. Мне просто не повезло. Зато я обеспечу выживание своему достойному виду и отойду в сторону, чтобы такие, как я, могли дальше успешно строить свою жизнь и быть нужными друг другу.

— Похоже, передо мной научный фанатик, твёрдо верящий в свою исключительную роль и избранность, — заметила я.

— Не совсем, Сильвия. У меня была семья, и она была для меня важнее всего. Но всё рухнуло в день, когда твои родители приобрели доску, которая сделала возможным невозможное.

— А почему вашего выхода в мир людей не замечают?

— Нас невозможно засечь вашими устройствами. Вы и представить не смогли бы способы, с помощью которых мы перемещаемся в пространстве.

— Зачем же ты с семьёй решил переселиться сюда, оставив Фавпи?

— Искал ответ на вопрос: зачем нужны люди? — неохотно пояснил Михайлов. — Всё надеялся, что пойму: в их существовании есть какой-то смысл. Прежде я никогда не сталкивался с такой очевидной бессмыслицей. Природа умна, она не создаст ошибочный вид. Решил изучать на месте, самостоятельно, — а не только через информацию и материалы, полученные от люцифагов через Наблюдателей. Мы с коллегами шутили, что люди — неудавшийся эксперимент какой-то неведомой нам цивилизации. Кроме людей, другие существа такого же вида нам не встречались, помимо люцифагов, — которые, по сути, являются не самостоятельным видом, а лишь придатком людей. Я испытал разочарование, увидев, что люди походят на нас лишь внешне. Я искал общность. Сперва не хотел себе признаваться, а потом пришлось. В молодости я искал общность с людьми. Тайком ото всех; коллеги меня не поняли бы. Должен признаться: это стало моим наваждением. А сейчас думаю: права была жена, когда отговаривала меня от длительного переезда и погружения в вашу среду.

— Как вы познакомились?

Михайлов зажёг сигарету и засмеялся:

— Здесь столько вредных штук... но таких вкусных! Не возражаешь, если я покурю?

— Возражаю. Не выношу сигаретный запах.

— Так отсядь.

— Я предпочла бы примоститься у тебя на подлокотнике. Ты очень приятно ощущаешься, — призналась я.

— Ты что-то помнишь... помнишь нашу связь. А тело-то уже не то. В былые времена ты бы меня подлечила, а я не стал бы злоупотреблять твоими ресурсами, — ухмыльнулся Михайлов и затушил сигарету. — Но хотя бы виски со льдом выпить позволишь?

Он налил себе и продолжил, хмурясь:

— Я даже не могу порадоваться нашей встрече — ты чувствуешь? Я теперь как будто полый изнутри. Во мне ничего уже не осталось. Знаешь, жена ведь подростком была влюблена в меня, а я, как водится, её не замечал. Но однажды она выросла — в аппетитную куколку, которая одним днём свела меня с ума. Тогда-то я впервые и столкнулся с её характером: нашла коса на камень, она яростно сопротивлялась, не желала иметь со мной ничего общего — не простила равнодушия в ранние годы, когда любила меня ребёнком. Я был старше по возрасту, выше по социальному статусу — и её родителям польстило моё предложение; замуж её выпихнули практически силой. Говорю "практически" — потому что она, безусловно, была влюблена; но и обижена, желала отомстить мне за то равнодушие к ней-девчонке. Как же бешено она сопротивлялась, боже мой, Сильвия, знала бы ты, как она меня распалила, — я за ней по всему дому бегал, она прыгала от меня по поверхностям, как дикая кошка!

— Видели мы эту "дикую кошку" в деле, — заметила я. — Надо же — что в восемнадцать, то и в пятьдесят! Соловей, как говорится в японской пословице, до ста лет свои пляски не забудет.

Михайлов снова коротко рассмеялся.

— Когда я её наконец поймал и принудил к близости — она сдалась в тот самый момент, когда мне всё-таки удалось к ней прикоснуться. Дикую кошку словно кто-то выключил... или переключил на режим ласкового котёнка. Больше мы с ней никогда не дрались... до развода. Так что ты видела наше типичное взаимодействие на старости лет. Но тогда — жаль, ты не разделила с нами ту нашу интересную жизнь! Сколько стран, переездов, приключений...

Михайлов задумался.

— Помню нашу первую драку. Мы были уже в разводе, у неё рос ребёнок от другого, а я — совершенно разбит, не в силах отпустить прошлое. В то время как Лорна... начала новую жизнь. И тут вдруг она заявляется ко мне — ей, видишь ли, оргазмов не хватает! С новым мужем никакого удовольствия, конечно... всё только ради дочери, которая у них получилась. Я никогда не мог отказаться от близости с ней... так что много лет мы любовники. Только...

— Ты всё ещё влюблён? — догадалась я.

— Не твоё дело, — резко одёрнул Михайлов. — Я говорю о том, что когда-то в юности она прошептала мне после нашей первой ночи: "Я полностью твоя, принадлежу только тебе". Мне это так понравилось, что я велел говорить это после каждой близости. И вдруг... она это произносит, уже будучи замужем за другим, после первой измены ему со мной, — ну не кощунство ли? После того, как её тело принадлежало уже не только мне, и ребёнка она не только мне родила! Я с катушек слетел: дал ей по морде, она мне — в ответ по башке, я ей — по заднице, она мне — ногой в челюсть, я ей — в лоб кулаком... и пошло-поехало. Отлупили друг друга, в процессе снова завелись... хорошо, муж её тогда был в разъездах, дочь она сплавила свёкрам. С тех пор я себя уже не сдерживал. Предательство — это одно, но потом кощунствовать...

— Значит, она смогла оправиться от потери ребёнка? — удивилась я. — Она же мать.

— Да, и это странно — потому что в какой-то миг я решил, что она навсегда тронулась умом, и уже ничто не поможет спасти её рассудок. Когда однажды утром тебя не удалось разбудить — тебе было два года три месяца, когда ты не проснулась — Лорна совершенно обезумела. Не желала отдавать твоё тело; забилась с ним в угол и сутки прижимала к себе, воя в голос. Учитывая её страсть и бесконечную влюблённость в меня, ребёнок чрезвычайно много для неё значил; но едва только она смогла ходить и говорить после удара — где-то через несколько месяцев — она сразу стала просить меня: давай, мол, родим её снова.

— И вы попытались? — с сочувствием посмотрела я на его суровое лицо.

— Попытались. А толку? Других беременностей у нас не случилось. Знала бы ты, как я винил себя эти годы, Сильвия... Я ведь думал, что ты ушла потому, что я случайно опустошил тебя. Такие случаи бывали в Фавпи: родитель с истощённой энергией не смог проконтролировать себя и забрал жизненные силы у ребёнка. Не рассчитал... Иногда энергетический поток не получается вовремя остановить, организм жадно берёт то, что ему нужно, и баланс нарушается. А я как раз был тогда в неважном состоянии, просил Лорну пару дней подержать тебя подальше, раз уж ты родилась моим донором... Но сейчас понял, что мог лишь ослабить тебя в тот день, когда ты залезла-таки ко мне на руки. Ослабить — не значит истощить. Виноват не я, а твои родители с их играми. Это знание принесло мне ужасную боль сегодня... но и огромное облегчение. Освобождение от чувства вины, на которое я и надеяться не смел.