Дело о дуэли на рассвете - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 24

Я не заметила, как задремала на белом металлическом стуле у перил, а проснулась от громких голосов и от холода. Наверное, банкет закончился. Надо бы спуститься в музыкальный салон: там, как предупреждала всезнающая Кира, все и начиналось. Первая ночь освобожденных медиков на теплоходе — это вам не фунт изюма. И я, дрожа от ночной сырости (на горизонте уже проступал Орешек), направилась искать где-то внизу свою каюту.

— Замерзли? — грудной женский голос раздался за спиной так неожиданно, что я чуть не выронила ключ. — А вы зайдите на секунду в мою каюту, я вас грогом угощу. Грог, как известно всем, — лучшее средство отогреть душу и кровь в те ночи, когда дует норд-ост с Ладоги.

Как у нее в совершенно пустой каюте оказался горячий ром с водой — это мне и много дней спустя не давало покоя. Но грог был великолепный: я почувствовала, как что-то горячей волной действительно ударило и в душу, и в кровь.

— Давайте знакомиться: я — Мария Эдвардовна, — сказала зеленоглазая.

— В смысле — Эдуардовна?

— Ну, если вам так легче… А вообще-то — Эдвардовна.

— Странное отчество.

— Почему же? В Англии, например, за сто лет до Елизаветы Тюдор (сильная и властная, между прочим, была женщина) правил такой король — Эдвард IV.

— А-а, а вы, стало быть, — его дочь…

Я, кажется, начинала хмелеть. На банкете пила только сок, а тут от одного бокала горячего рома стала «уплывать».

Мэри внимательно смотрела на меня.

Я с удивлением поняла, что мне трудно выдержать ее взгляд. И я перевела свой — на ее странно-красивые серьги, переливающиеся зелеными (изумруды?) и бриллиантовыми искрами. Наверное, Эдвард подарил.

— Конечно — не дочь, — Мэри улыбнулась снисходительно. — Но — дальняя-дальняя родственница. Ветка моего рода началась от женщины-ирландки, родившей девочку вне брака от короля Эдварда.

С тех пор почти всем мужчинам нашего рода давали это имя.

— А, так вы — ирландка? — спросила я как о само собой разумеющемся.

— Вас это не удивляет? Ну да, вы же сами уверены, что когда-то жили в Шотландии.

Я почувствовала, что пропустила удар.

Поэтому схватилась за бокал, чтобы была возможность уйти из-под сверления ее зеленых глаз. Откуда она знает про мою Шотландию? Телепатия? Или я бредила на палубе? Или — говорила вслух?… Голова была тяжелой, а руки и ноги ослабли.

Теплоход качнуло, я дернулась, и вдруг, как в замедленном фильме, увидела осколки бокала, которые, крошась в моей руке, стали сыпаться на пол. Я тупо уставилась на свои пальцы, которые еще сохраняли форму пузатого бокала из хрупкого стекла: по мизинцу гранатовой змейкой вилась тоненькая струйка.

И я, и Мэри, как загипнотизированные, смотрели на мой палец. Мэри медленно шагнула навстречу, взяла мою руку, поднесла к лицу и втянула палец в рот.

При этом, не мигая, продолжала смотреть мне в глаза.

Я почувствовала ее горячий язык и снова дернулась.

— Не бойтесь, — Мэри опустила глаза. Ее дыхание участилось. — Сейчас кровь остановится.

Мне стало холодно, словно вся кровь вытекла из моего тела через этот маленький разрез на пальце. Я в последнем отчаянии выдернула-таки свою руку из Мэриной пасти. Та только грустно улыбнулась.

— А вы не замечали, милая, что люди очень боятся вида крови? Вот выдери у человека кусок тела, но оставь рану бескровной, и — ничего. А стоит появиться лишь капелькам крови на царапине и человек бледнеет, теряет сознание…

Да, замечала, но не хотела обсуждать это с Мэри. С этой кельтской ведьмой. Или кельты жили в другой стране?

А она продолжала:

— Знаете, как раньше врачевали древние? Кровопусканием. Моя дальняя — в веках — родственница была монахиней, и она именно кровопусканием лечила сельских ирландцев. Это был тогда чуть ли не единственный метод: считалось, что болезнь уходит через рану вместе с «дурной» кровью, а взамен организм вырабатывает новую, здоровую. Потом появились пиявки.

Только здесь уже не просто отсасывание крови. Пиявки — существа очень разумные и «дурную» кровь пить не будут. Поэтому сначала в ранку они «выплевывают» специальное вещество, которое меняет состав человеческой крови, а потом эту кровь и сосут… И только спустя много столетий уже появилась современная гемосорбция.

Мне было противно одно только упоминание о пиявках. А Мэри, видно, села на своего любимого конька:

— Как вы считаете, а где у человека находится душа?

— Ну, в сердце, наверное, — обрадовалась я, что пиявок мы благополучно обошли стороной.

— Многие так думают. Однако если вы спросите любого известного кардиохирурга, что такое сердце, то в ответ услышите, что «это — мускульный орган, толкающий кровь по сосудам». Вы представляете, сердце — всего лишь банальная мышца, придуманная Создателем для перекачки крови.

— Ну, тогда — в мозге. — Мне не хотелось говорить о душе с этой странной женщиной.

— Академик Бехтерева тоже так считает. Эта старая бестия в своем институте Извилин многое, думаю, поняла про мозг.

Но мало что говорит, отделывается лишь туманными намеками на какое-то Зазеркалье. И все-таки, несмотря на ее гениальность, она — не права…

— …Потому что душа — в крови, — мне интуитивно хотелось сопротивляться Мэри, и я решила, что съязвила.

— Конечно! Кровь — это все! Почему, чтобы поставить диагноз, нужно делать анализ крови? Почему некоторые секты запрещают переливание крови? Почему очистка крови с помощью сорбентов помогает излечивать тяжелейшие заболевания? Почему про красивых девушек говорят — «кровь с молоком»?…

— …Почему у красивых и некрасивых раз в месяц бывает менструация? — Я казалась себе очень остроумной. Но Мэри подхватила «шар».

— Да-да! Почему яйцеклетка, не встретившаяся со сперматозоидом, проливается кровью?…

Мне, честно говоря, все это изрядно поднадоело. Я, в конце концов, приехала сюда отдыхать, а не слушать бредни сумасшедшей ученой. Хоть и родственницы короля. И тогда я решительно направилась к двери. Но Мэри меня тормознула:

— А мы ведь с вами так и не познакомились. Как вас зовут?

— Светлана Завгородняя.

Было такое ощущение, что Мэри ударили по лицу.

— Вы — из «Золотой пули»? От Обнорского?

— Да. А что?

Мэри о чем-то на секунду задумалась.

— Мне просто казалось, что Светлана Завгородняя должна любить красные платья и соломенные шляпки.

Я пропустила второй удар. Так, в чем дело? При чем тут платье Василиски? За ней следили у «Пролетарской»? То есть — вдруг дошло до меня — за мной? Но кто?

Вдруг стало страшно. Но интуитивно я понимала, что нужно что-то говорить:

— Да, я действительно люблю испанскую соломку. Но не на банкет же в шляпке приходить…

— Пойдемте лучше в музыкальный салон, — вдруг быстро засобиралась Мэри.

С собой она зачем-то взяла изящный ноутбук. Краем глаза я заметила, что в каюте стояла спутниковая антенна. Такую до этого я видела только у Аркадия. Только Аркадий сейчас в Америке, а я вот здесь — незнамо с кем.

— Ну, что? Не трахнула тебя еще Мэри? — хихикнула Кирка, подсаживаясь к моему столику с бокалом пива.

Вокруг нас танцевали. Медсестры в перьях, закатив глаза, висели на своих считанных кавалерах. В салон заглянул Сергей и, грустно разведя руки, куда-то ушел: наверное, нести вахту. В динамиках мило коверкала язык Вайкуле: «Я не помню лицо утонувшего юнги…» Для теплохода в штормящей Ладоге — очень актуальная песня.

— А с чего ты взяла, что она — лесбиянка? — я сначала спросила, а потом поняла, что краснею, вспомнив свой собственный палец во рту Мэри.

— Так это все знают. Она Таньку Высочанскую совсем затрахала. Вцепилась в нее просто мертвой хваткой. Хотя, как говорят, от Мэри она погуливает с мужиками. Даже кто-то в Смольном есть.

— Высочанская… Это — главврач наркодиспансера?