Искусство и его жертвы - Казовский Михаил Григорьевич. Страница 12
Пригласил в столовую. Дмитрий заметил посреди убранства стола темную бутылку мозельского вина. Канцлер почти не пил, позволял себе рюмочку-другую только по большим праздникам. А сегодня торжества не было. Молодой человек встревожился.
Начали с холодных закусок. То есть, холодными они были для Дмитрия — Карл Васильевич не терпел ничего холодного и всегда распоряжался чуть подогревать — даже салаты и соленую рыбу.
— Предлагаю выпить, — начал он и кивнул камергеру, чтобы тот разлил, — ибо разговор будет непростой.
— Вы меня пугаете, — отозвался Дмитрий.
— Нет, пугаться поздно. Ибо я давно знал, чем твоя женитьба окончится. И предупреждал.
(У него получилось "претупрешталь".)
— Вы о чем, папа?
— Выпьем, выпьем. За твое здоровье.
— За мое? Отчего не ваше?
— Все мои удары судьбы уже позади. А твои только предстоят. И желаю тебе мужества.
Осушили бокалы. С кухни принесли супницу, камердинер половником начал наполнять их тарелки.
— Черепаховый, — улыбнулся старый вельможа. — Мой любимый.
— А мама избегала есть его.
— Да, ее вкусы были незамысловаты… Царствие ей небесное!
Оба перекрестились. Сын из приличия проглотил две-три ложки. После сказанного отцом аппетита не было. Но продолжить разговор первым не решался.
Наконец Карл Васильевич, с удовольствием расправившись с супом, произнес:
— Видишь ли, дружок… Младшая твоя сестренка Мария… Машенька, Машутка… ныне графиня Зеебах… написала мне на днях из Парижа. Дело в том, что ее супруг Лео был назначен саксонским посланником во Франции. Ну, так вот… Может быть, еще выпьем?
Молодой человек взмолился:
— Не томите, папа, говорите сразу!
Тот вздохнул:
— Сразу так сразу, хорошо… Словом, весь Париж обсуждает светскую новость: у Дюма-сына, автора известной тебе "Дамы с камелиями", новая любовница. Догадайся, кто.
— Кто? — похолодел Дмитрий.
— Да, увы, ты подумал верно… К сожалению, Лидия Арсеньевна не смогла сберечь честь семьи Нессельроде. Я предупреждал… ты меня не послушал…
— Нет, не верю! — вскрикнул обер-гофмейстер его величества.
— Я, признаться, тоже не поверил вначале. И послал тайную депешу в Париж, в русскую миссию, чтобы уточнить по своим каналам… И сегодня утром принесли ответ. К сожалению, это правда. — Сделал знак рукой камердинеру, чтобы вновь наполнить бокалы. — Выпей, легче станет.
Нессельроде-младшего буквально трясло. Начал пить вино и заляпал красными пятнами белую сорочку.
— Успокойся, милый, — посоветовал ему канцлер. — Неприятно, конечно, я не спорю, но, с другой стороны, дело совершенно житейское. Я прошел через это тоже. И ты знаешь, простил мама. Ибо Вседержитель велел прощать. Проявлять милость к падшим. Призываю и тебя стойко перенести известие и великодушно протянуть жене руку помощи.
(У него вышло "присифаю".)
— Руку помощи?! — взвился сын. — Я поеду в Париж и убью ее. А потом его.
— А потом себя? Перестань, это не смешно.
— Хорошо, ее оставлю в живых, а ему пошлю вызов на дуэль.
— Чтобы расквитаться за Пушкина? — кисло улыбнулся Карл Васильевич. — Нашего поэта убил француз, ты убьешь французского романиста. Водевиль какой-то.
Дмитрий сжал кулаки, застучал ими по столу:
— Что же делать, что мне делать, папа?
Канцлер ответил твердо:
— Безусловно, собираться в Париж. И немедля увезти оттуда свою супругу. Мать твоего ребенка. Пусть пока поживет в Ивановском. А потом посмотрим.
— Как она могла, как она могла?.. — повторял страдалец, раскачиваясь на стуле.
— Полно, полно, голубчик, ешь.
— Не могу, не лезет.
— Не драматизируй. Я нарочно заказал Фросе самое твое любимое блюдо — паровую телятину с жареными лисичками.
— Лучше выпьем.
— Выпей, дорогой. Мне уже достаточно.
После трапезы, сидя в кресле, Дмитрий с разрешения родителя закурил сигару. Молодой человек слегка успокоился, но по-прежнему выглядел убитым. И проговорил:
— Алекс Нарышкин — мой, так сказать, племянник… Ну, вы понимаете?
Карл Васильевич согласно кивнул.
— …собирается в Париж за своей женою. Вы, должно быть, знаете, что она родила дочку от Сухово-Кобылина? Алекс ее простил и не против удочерить девочку. Мы отправимся во Францию вместе.
— Да, согласен, так почувствуешь себя более уверенно.
— Дело не в уверенности, а в мужском товариществе. Два товарища по несчастью. Говорил, что Надин согласна на развод, но ему развода не хочется. Очень сильно любит.
Канцлер отозвался:
— Никаких разводов. Нессельроде тоже не разводятся.
— Я не помышлял. Если не помиримся, станем жить отдельно, и всё.
— Лучше помириться. Понимаю, что нелегко. Но иного выхода просто нет: и мое, и твое положение при дворе обязывает.
(У него получилось "опясифает".)
— Постараюсь, папа.
Выйдя от отца, он в расстроенных чувствах вернулся домой и послал еще за вином. До утра выпил две бутылки. И забылся сном где-то на рассвете.
Дома у Нарышкина было нестерпимо сильно накурено, он лежал в халате на оттоманке, весь окутанный клубами табачного дыма. Оказался небрит и давно не стрижен. Появившемуся Дмитрию пьяно обрадовался и раскрыл объятия:
— Дядечка… польщен!.. Хочешь выпить?
Гостя передернуло:
— Не произноси… а не то меня вывернет… я вчера злоупотребил…
— А, уже знаешь? — догадался Алекс.
— Что, и ты тоже?
Ну, еще бы. — Он ушел к себе в кабинет и явился с письмом в руке. — Вот послушай. Это от Надин. — Развернул послание. — Так… ага… тут идет про другое… Говорит о новорожденной дочери… и об Олюшке: девочка скучает… Вот.
"Я поссорилась с Л.Н. Никогда не думала, что она…" С твоего позволения, опущу одно непечатное слово. "Представляешь, соблазнила Александра Дюма-сына и живет с ним почти в открытую, появляясь в театрах, на балах и на скачках. Деньги тратит безбожно, платья только от Пальмиры, каждое ценой в полторы тысячи франков, и заказывает не меньше дюжины каждый раз. А когда вернулась из гастрольного тура мадам Калергис, закатили бал и истратили только на одни цветы чуть ли не семьдесят тысяч. Все французы фраппированы! Дома одевается непристойно, словно демимондентка или одалиска. Ходит в жемчугах с ног до головы, как рождественская елка. И ее прозвали, по аналогии с героиней романа "Дама с камелиями", "дама с жемчугами". Бедный Дмитрий! На его рога…" Ладно, это уже опустим. Лидочка развлекается, судя по всему, позабыв о приличиях.
Обер-гофмейстер сидел, потрясенный от всего услышанного. Это его Лида? Трогательная, милая? Умная и нежная? Превратилась в монстра, новую Марию-Антуанетту, прожигающую жизнь, не заботясь о репутации? Как так может быть? Как в одном человеке уживаются две такие ипостаси — ангела и демона?
Впрочем, разве сам он безгрешен?
Раньше — грешен, увлечения были. Вспомнить есть о чем. О турчанке Гюзель, скажем. Но, женившись, сохранял верность. Не влюблялся на стороне ни разу. И смиренно переносил воздержание, аки инок. А она, она! Гадкая блудница. Вывалялась в грязи. Отдалась порокам. С кем ему пришлось связать свою жизнь? Чем Закревская приворожила его? Ведьма. Чародейка.
Он проговорил:
— Надо ехать забирать ее оттуда.
Алекс покривился:
— Если она захочет.
— То есть почему не захочет?
— Так. Например, Надин возвращаться в Россию не помышляет.
— Для чего ж тогда едешь ты во Францию?
— Чтобы самому быть с ней и с дочерью. То есть с дочерьми. Я приобрету домик где-нибудь на море, заживем вчетвером, вдалеке от политики, революций, света. Лишь себе в удовольствие.
Дмитрий нахохлился.
— У меня этак не получится. Подавать в отставку не собираюсь. Значит, должен быть в Петербурге. Значит, Лидия должна быть при мне.
— Но не станешь ли ты увозить ее насильно?
— Стану, коль она не захочет мирно.