Дело о глиняных Буддах - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 1
Андрей Константинов
Дело о глиняных Буддах
«…Инициативен. Не ленив. На рабочем месте бывает редко. Выполняет большой объем работы.
…Существуют претензии к точности и достоверности поставляемой им информации. Однако изменить стиль и методы работы Соболина пока не удалось. Считает, что главное достоинство настоящего репортера (к каковым он себя относит) — оперативность, а достоверность должна достигаться в результате проверки принесенных им фактов. Кто будет осуществлять эту проверку, не уточняет.
Под предлогом большой загруженности постоянно опаздывает на совещания, планерки и летучки, проводимые в агентстве.
…Как профессиональный — в прошлом — актер, является основным организатором всех культурных мероприятий агентства. По мнению сотрудников, особенно ему удается роль Деда Мороза (видимо, сказывается многолетняя практика).
Любит цитировать Шекспира, хотя, по нашим данным, в его пьесах никогда не играл.
…Женат. Жена Соболина также работает в агентстве».
Из сонного кошмара меня рывком выбросило в серое петербургское утро. Анюта шевельнулась рядом, но не проснулась. На письменном столе пищал пейджер. Я нажал кнопку. Пищать перестало, на экране высветилось:
«Срочно позвони мне на трубу. Повзло. 7.10».
С кухни я набирал номер второго по значимости руководителя нашего агентства — Николая Повзло.
— Это Соболин, — сказал я, когда он снял трубку. — Что там случилось: арестовали кого или грохнули?
— Ты у нас человек искусства — слышал что-нибудь про такую художницу: Лану Вересовскую?
Какие художницы в семь утра? Никого я в это время суток не помню…
— Ну, она дочь Вересовского, — продолжал Повзло. — Да ты спишь, что ли?
Тут до меня дошло, какого именно Вересовского имеет в виду Николай. Того самого, московского — Виктора Семеновича, который был простым младшим научным сотрудником советского НИИ и за восемь лет сделался одним из богатейших людей России. Мало того, поговаривали, что он фактически заправляет теперешней кремлевской политикой. В Москве его зовут в соответствии с модой на сокращения просто: ВСВ. Но про то, что у него есть дочь и эта дочь — художница, я не знал.
— Коля, я же театральный актер, а не маляр, — сказал я Повзло, — это же совершенно разные тусовки, да я, собственно, и не был никогда вхож в бомонд. А чего с ней случилось, с этой Ланой?
— Она прилетает сегодня в Питер, привозит сюда свою инсталляцию. Будет выставлять ее в «Дыре».
— В какой дыре? — спросонья я бываю не слишком сообразительным.
Повзло это уже успел узнать за три года нашего с ним знакомства, а потому не стал обзывать меня идиотом, а объяснил, что «Дыра» — это такая галерея современного искусства, где периодически проходят всякие инсталляции, перфомансы и прочие выставки.
Место это пользуется популярностью у петербургских художников, куаферов, модельеров и музыкантов, и — дурной славой у питерской милиции: то наркотики, то драки, то скандал с битьем посуды. А что поделаешь: люди искусства — народ горячий, с тонкой нервной организацией. Это я знаю по собственному опыту.
Когда Повзло закончил свои пояснения, я вяло поинтересовался, чего он — в связи с приездом Вересовской — от меня хочет.
Выяснилось, что зачем-то мне следовало с ней встретиться и сделать интервью: об искусстве и о папе Вересовском.
— Она прилетает в тринадцать двадцать. Постарайся встретиться с нею сегодня, — сказал мне на прощание Повзло.
Пассажиры рейса «Москва — Петербург» — вылет из аэропорта «Шереметьево» в 12.20 — толпились у стойки регистрации рейса. На летное поле вырулил грузовик и подкатил к распахнутому багажному люку самолета. Из грузовика в самолет начали перегружать громоздкие продолговатые ящики с пометками «Не кантовать», «Не переворачивать», «Осторожно, стекло». Бригада грузчиков, возившихся с этими ящиками, отличалась от обычных шереметьевских не только чистыми спецовками, — ящики не швырялись с матерком в самолетное нутро. В багажном отсеке их размещали с предосторожностями, достойными фарфора коронованных особ. Наконец хлопоты вокруг VIP-груза подошли к концу. Культурные грузчики укатили на трейлере.
— Похоже, Петр Сергеевич, все прошло удач но, — обратился к своему собеседнику шатен лет тридцати пяти, наблюдавший сквозь стекло из кресла шереметьевского кафетерия за погрузкой ящиков на борт самолета Москва — Петербург.
— Не судите поспешно, — ответил его собеседник, плотный господин лет пятидесяти с крупным носом, пронизанным склеротическими сосудами, — груз даже до Пулково не долетел, не то что до получателя.
Мужчины, прихлебывая кофе, продолжали смотреть на летное поле. К самолету неторопливо двигались автобусы с пассажирами. Затем к трапу самолета подъехал бежевый «мерседес». Из него вышла женщина в светлом пальто.
— Вот она, — более молодой мужчина отставил чашку с кофе, — как думаете, Петр Сергеевич, не залезет художница в посылку?
— Ну а залезет? Увидит глиняных болванчиков. И все. А в Питере о посылке позаботятся.
Молодую женщину, которую везли от зала VIР к самолету на «мерседесе», обсуждали не только в аэропортовском кафе. Еще двое мужчин вели в то же время беседу в одном из кабинетов на Лубянке. Окно кабинета выходило не на опустевшую после свержения железного Феликса площадь, а в зеленый внутренний дворик.
— Решение о назначении ВВС секретарем. Совета Безопасности принято вчера вечером, — сказал хозяин кабинета.
— Да, просчитать реакцию Хозяина становится все сложнее, — констатировал гость. — Нет смысла что-то делать, когда результат не возможно спрогнозировать.
— Попытаться все же стоит, — заметил хозяин. — Пора нашему выскочке сделать маленький окорот.
— Попробовать можно. Дочка вот его в Ленинград собралась с выставкой. Художники — они ведь народ ненадежный, увлечения всякие нездоровые: нетрадиционный секс, алкоголь, наркотики…
К тому моменту, когда самолет с Вересовской еще только готовился оторваться от взлетной полосы столичного аэропорта, я уже успел подготовиться к предстоящей встрече с «надеждой московской школы неоакадемизма» (так писали о Лане на страницах «МК»).
Оставив Анюту досматривать сладкие утренние сны — ей до начала рабочего дня еще предстояло отвести сына Антона в ясли, — я на клочке бумаги накорябал записку, мол, «срочное задание от шефов, требуют меня на расправу». Антошка пошевелился в своей кроватке, когда я уже одетый стоял на пороге. Вернулся и уделил крохе дозу отцовской любви.
В контору я пришел необычно рано. Но не мне было суждено оказаться в то утро первым — за стальной дверью кабинета расследователей уже бубнили голоса. Я заглянул в щелочку. Это Глеб Спозаранник заступил на боевой пост. Его посетитель сидел ко мне спиной, но по тому, как он часто промокал платком плотную шею над обрезом темно-синего пиджака, чувствовалось, что беседа принимает малоприятный для него оборот.
— Так говорите, Владимир Сергеевич, что не представляете, каким образом были подписаны эти документы? Придется освежить вашу память… — И Глеб принялся выкладывать из верхнего ящика своего стола самые действенные инструменты своего журналистского мастерства: паяльник, щипцы для колки сахара, плоскогубцы…
Я на цыпочках отошел от двери расследователей. Не стоит влезать в творческую кухню коллег.
Предстояло решить, кто поможет мне подобраться к недосягаемой мадемуазель Вересовской. К ее сердцу и кошельку… Впрочем, это шутка. Вряд ли помогут в этом начальники пресс-служб расплодившихся правоохранительных органов. Да и оперативники РУОПа или УУРа не отправятся по собственной воле созерцать неоакадемизм в действии…