Саботажник - Касслер Клайв. Страница 18

— Она хорошенькая.

— То же самое Марион сказала о вас.

Лилиан скорчила гримасу.

— «Хорошенькая» — это розовые щеки и бумазейное платье. Меня обычно называют не просто «хорошенькой».

— На самом деле она сказала, что вы неоспоримо прекрасны.

— Поэтому вы нас не познакомили?

— Я предпочел напомнить ей, что она тоже неоспоримо прекрасна.

Светло-голубые глаза Лилиан сверкнули.

— Не любите критиковать.

Белл ответил обезоруживающей улыбкой.

— Никогда не критикую тех, в кого влюблен. Советую вам перенять эту полезную привычку, когда вырастете. А теперь расскажите о неприятностях вашего отца с банкирами.

— У него нет неприятностей с банкирами, — отрезала Лилиан, так быстро и с такой яростью, что Белл понял, о чем говорить дальше.

— По его словам, к зиме будут.

— Только если вы не поймаете Саботажника, — колко сказала она.

— А как же паника в Нью-Йорке? Она началась в прошлом марте. И как будто никуда не девается.

Лилиан ответила с трезвой осмотрительностью:

— Если паника еще продлится, весь железнодорожный бизнес рухнет. Мы быстро расширяемся, но даже отец признает, что так не может продолжаться вечно.

Белл в который раз подумал, что Лилиан Хеннеси не просто избалованная наследница.

— Паника угрожает контролю вашего отца над линиями?

— Нет, — быстро ответила она. И объяснила: — Мой отец рано понял, что лучший способ построить вторую железную дорогу — это хорошо управлять первой, сделать ее окупаемой и достойной вложений, а потом получать под нее кредит. Банкиры пляшут под его дудку. Никто в железнодорожном бизнесе не чувствует себя увереннее. Если другие разорятся, он подберет обломки и выйдет из положения, благоухая точно роза.

Белл поднес свой бокал к ее.

— За розы.

Он улыбнулся. Однако не был уверен, правдива ли похвальба молодой женщины или это попытка приукрасить положение. И еще меньше понимал, почему Саботажник так решительно пытается подрубать корни у всего густого сада железных дорог.

— Спросите любого банкира в стране, — гордо сказала Лилиан. — Он вам скажет, что Осгуд Хеннеси несокрушим.

— Позвольте отправить моим людям телеграмму, где им меня найти.

Лилиан прихватила бутылку шампанского и повела Белла в багажный вагон, где кондуктор, одновременно исполнявший обязанности телеграфиста, отправил Ван Дорну сообщение Белла о том, где его искать. Когда они пошли назад в вагон-гостиную, телеграфный ключ снова застучал. Лилиан несколько секунд прислушивалась, потом закатила глаза и через плечо приказала кондуктору:

— Не отвечайте на это.

Белл спросил:

— Кто передает, ваш отец?

— Нет. Сенатор.

— Какой сенатор?

— Кинкейд. Чарлз Кинкейд. Он увивается за мной.

— Правильно ли я понял, что вы не заинтересованы?

— Сенатор Кинкейд слишком беден, слишком стар и слишком раздражает меня.

— Но он очень красив, — вмешалась миссис Комден, улыбнувшись Беллу.

— Очень, — согласилась Лилиан. — И, тем не менее, стар, беден и назойлив.

— Насколько же он стар? — спросил Белл.

— Да ему лет сорок.

— Ему сорок два года, и он полон сил и энергии, — сказала миссис Комден. — Большинство девушек сочли бы его хорошей добычей.

— Я предпочла бы нищего.

Лилиан снова наполнила бокалы. Потом сказала:

— Эмма, есть ли хоть маленькая надежда, что вы сойдете в Сакраменто и исчезнете, а мы с мистером Беллом поедем дальше на север?

— Не в этой жизни, дорогая. Ты еще слишком молода — и слишком невинна, — чтобы путешествовать без дуэньи. А мистер Белл слишком…

— Слишком что?

Эмма Комден улыбнулась.

— Слишком интересный.

Саботажник поднимался вверх к лесопилке, шагая по шпалам, чтобы не скрипел гравий.

Он нес трехфутовый лом, который весил тридцать фунтов. На спине громоздился солдатский, времен американо-испанской войны, парусиновый вещмешок с прорезиненными клапанами. Ремни рюкзака резали плечи. В мешке лежала тяжелая, на два галлона, жестянка с угольным маслом и подкова; ее Саботажник взял у одного из кузнецов, подковывавших мулов, которые тянули фургоны с грузом.

В холодном горном воздухе пахло сосновой смолой и чем-то еще; Саботажник не сразу узнал чем: ветер приносил запах снега. Хотя ночь была ясная, чувствовалось приближение ранней зимы в горах. Глаза привыкли к свету звезд, и Саботажник зашагал быстрее. Рельсы перед ним блестели, деревья вдоль просеки приобретали видимые очертания.

Высокий, длинноногий, сильный, он легко и быстро взбирался по крутому подъему. Гнался за временем. До восхода луны оставалось меньше двух часов. Когда луна поднимется над горами и озарит тьму, его легко будет заметить конным патрулям железнодорожных полицейских.

Через милю он подошел к Y-образному разъезду, где пути расходились. Левая ветка, вдоль которой он шел, спускалась к строительной площадке. Правая поворачивала к недавно завершенному главному пути, идущему на юг. Саботажник убедился, что стрелка, определяющая, по какой ветке пойдет состав, исправна и подсоединена.

Стрелка была настроена так, чтобы состав, спустившись от лесопилки, пошел к строительной площадке. Саботажнику хотелось пустить тяжелые вагоны на главную линию. Если правильно рассчитать время, произойдет лобовое столкновение с идущим на север локомотивом. Такое столкновение блокирует все линии, диспетчерам придется остановить все поезда, и будет прегражден единственный путь, ведущий из этого тупика.

Подъем продолжался, но стал более пологим, и Саботажник ускорил шаг. Пройдя еще милю, он увидел впереди темный полувагон. По-прежнему на месте.

Неожиданно он что-то услышал. Остановился. Замер. Приложил ладони к ушам. И снова услышал звук, такой неуместный здесь. Смех. Пьяный смех где-то выше по горе. Впереди он разглядел оранжевый свет костра. Пьяные лесорубы за бутылкой виски. Слишком далеко, чтобы увидеть или услышать его, и к тому же ослеплены огнем костра. И даже если они услышат, как вагон проходит стрелку, остановить его тогда уже будет невозможно.

Саботажник сошел с пути в канаву и прошел на вспомогательный путь, где стоял полувагон. Отыскал рукоятку стрелки и потянул за нее, ликвидируя просвет между рельсами и соединяя запасной путь с главным. Потом подошел к полувагону, выбил из-под колес деревянные подушки, отыскал холодный край рукояти тормоза и повернул. Тормозные колодки поднялись с массивных стальных колес.

Теперь вагон получил возможность двигаться; Саботажник полагал, что он тронется с места под собственной тяжестью, поскольку рельсы идут под уклон. Но вагон был неподвижен, его держала то ли сила тяжести, то ли небольшое естественное расплющивание колес, упиравшихся в рельсы. Придется найти способ сдвинуть вагон с места.

Саботажник вернулся к вагону, положил в нескольких дюймах за задним колесом подкову, подложил лом под колесо там, где оно встречалось с рельсом, и опустил лом к подкове, которая должна была послужить точкой опоры. Потом всей тяжестью навалился на лом и надавил.

Лом скользнул, металл заскрежетал о металл. Саботажник снова подставил лом и продолжил раскачивать вагон. Колесо сдвинулось на дюйм. Он протолкнул лом глубже, ногой подвинул подкову и снова навалился на свой импровизированный рычаг.

Прямо над ним, буквально над самым ухом, раздалось:

— Что ты делаешь?

Удивленный Саботажник отскочил. В вагоне, привалившись к груде шпал, стоял лесоруб, очнувшийся от пьяного сна, и дышал перегаром. Нечетко выговаривая слова, он продолжал:

— Если он покатится, друг, его до самого низа не остановишь. Сейчас спущусь, помогу остановить.

Саботажник стремительно взмахнул ломом.

Тяжелый стальной стержень ударил пьяницу по голове, и тот, как тряпичная кукла, рухнул на шпалы. Саботажник несколько мгновений смотрел на него и, убедившись, что тот не шевелится, хладнокровно продолжил раскачивать вагон, словно ничего не произошло.