Россия распятая - Глазунов Илья. Страница 59

23 декабря 46 г. Очень давно не писал. Очень много нового, хорошего и плохого. Учусь у Перепелкиной Марии Яковлевны. Она очень серьезная, и от нее узнал многое. Я остановился в своем развитии, сказала она. И это правда.

Узнав кое-что, я не стремился делать так скрупулезно, как раньше. Или, вернее, многое делать. Из-за этого я, как говорил Серов, делал «под себя», худшее из повторений.

Ходил все дни мрачный, с ноющим сердцем. Думаю, что нужно кончать эту музыку; если нет терпения и воли – так нечего и мечтать о судьбе художника. Вот Бескаравайный выбьется на дорогу, терпелив, как вол.

Господи, как давно не писал! Сегодня 5 июля 1947 года. Окончен год…

С ужасом вспоминаю зиму 1946-го и начало 1947 г. Сколько мучений! Сейчас выбиваюсь на дорогу, но так тоскливо, когда глядишь в будущее – все такие гении. Нужно работать – как Бог.

Дружу с Войцеховским. Талантливый мальчик, скульптор. Мария Яковлевна очень хороший педагог. Ученица Савинова А. И., она, очевидно, проводит его идеи. Говорит: «Разве сейчас из современности нельзя черпать темы прекрасные, идейные и высокие? Разве мать, отдающая в дни блокады свой хлеб сыну, не поднимается до высоты рафаэлевской Мадонны? Находить поэзию везде – вот чему учил нас Савинов».

Она пригласила меня к себе. Потом Дринберга, Корласа и меня, ставила натюрморт, и я уверовал в свои силы… (Даже дома она работала с нами! Это так не похоже на сегодняшних учителей, так ценящих свое время, а не воспитание молодых художников. – И.Г.)

…Зимой был в Таллинне, очень многое увидел. Жил все зимние каникулы с Э. Выржиковским [24] (тоже неплохой художник будет). Потом поедем, наверное, в Москву.

Лето прошло. Сейчас 1948 год, 23 февраля. Сдав экзамены, съездил с другом Мишей Войцеховским в Лугу. Неизгладимое впечатление оставила эта поездка.

По деревням прошли. Никого нет… Воздух настолько чист, что звенит в ушах. Белая ночь освежает сияющую деревню Бетково, где я провел столь счастливое лето.

Мне тогда было 8 лет!

Потом Юкки – Академическая дача. Делал рисунки, которые надо смотреть только вплотную, но все-таки время не прошло даром. Вернулся, сдал экзамены по русскому, познакомился с Т. А. Дядьковской – зав. отделом рисунков Русского музея. (О ней я писал – она работала над книгой о Федотове. – И.Г.)

Ездил с М. Войцеховским в Москву. Впервые увидел Третьяковку – ждал большего, но теперь понял, что только так кажется, будто великое дается легко. Нужны воля, талант.

Обливаюсь ледяной водой в бане… Написал «Возрождение» на мотив Луга, всем нравится… В Академии вопрос о рисунке – давно пора! Хорошо. Жмут с гипсами. М. А. Семенов учился с Фешиным. А Фешин – гений. Какая чудная сюита рисунков из США! (Фешин – до сих пор не оцененный сполна великий русский художник-эмигрант. Умер в Америке. – И.Г.)

8 декабря 1948 г. Прошло много времени. Я вырос – стал отроком. Усы, пух на челюсти, начинаются романы. Все однообразно и скучно. (Все были записаны в комсомол – И.Г.)

Все глупо, односторонне. Спасает меня М. В [25]. Любит пофилософствовать, почти всегда интересно и умно. Эстет. Мне он нравится. Больше того скажу, что он стал частью меня. Без него мне некому было бы сказать слово…

Весенние каникулы. Я. и Э. Выржиковский. Углич.

Перед взорами юоновские лошади. Обжигающий волжский ветер. На желтом закате колокольня со скворцами и мерцающие блики луж.

День. Базар. Малявинские бабы, солнце, бьющие каскады черной воды. Как прекрасно! Обновление души. Ночевал на полу, день на улице, близ старины и ворон.

Лето кончилось. Этюды на выставке. В газете «Ленинградская правда» отзыв о детской выставке во Дворце… («Старушка под солнцем».) Скульптор, учитель В. Н. Китайгородская меня полюбила, все обо мне – говорят (как сообщает М. В.). Лепил у нее череп. М. В. говорит, что у меня получилось лучше, чем у него…

Учусь у П. А. Кузнецова… Многое приходится осиливать. Теперь я пессимист…

Дай, судьба, силу! Дай талант! Дай работоспособность! Дай большое человеческое сердце!

Аминь.

ЛУГА

Есть на свете городок Луга. 120 км от Петербурга на поезде. А под Лугой маленькая деревня Бетково. С огромного холма, на котором лежит деревенька, видны дали необъятные. Круто бежит склон косогоров к озеру, на противоположном берегу которого далеко-далеко маленькие избушки да лес, грустящий под большим и недосягаемым, как мечта, небом… Меня узнала старушка в черном выгоревшем платке и по-крестьянски беззвучно заплакала, услышав, что мои родители умерли во время блокады. Долго смотрела она вослед мне из-под руки. Все так же грустна одинокая каменная часовня у дороги. Она вся заросла крапивой и лопухами, вокруг нее гуляют куры и белоголовые мальчишки копают червей для рыбной ловли. Как изменилась деревня, по которой безжалостно прошла война! Людей мало, пересчитать можно по пальцам. Бабы заменяют недостающих лошадей и сами впрягаются в плуг, чтобы перепахать свой приусадебный участок. Война напоминает о себе неизвестной могилой в лесу: на вбитом в землю обрубке березы до сих пор висит насквозь проржавевшая солдатская каска. Многих домов нет – вместо них ямы, камни, такие же, как в полях, скрытые густой крапивой, колышимой ветром. Две знакомые с детства огромные старые ели растут на самом краю откоса, с которого открываются бесконечные синие леса, тонущие в небе, косые подолы дождей, ползущие низко-низко, косматые могучие облака и фанфарные россыпи радуг, огромными воротами встающие над бескрайними русскими далями.

В расплавленный янтарь смолы попадает звенящая летними вечерами мошкара. Дали, леса, озеро, небо – все такое же, но вместе с тем все другое! Тишина до звона в ушах… Все, все прошло…

На поле у крайней избы огородное пугало машет на ветру рваными пустыми рукавами немецкого, когда-то зеленого мундира, Уныло звякают оловянные пуговицы. Вместо рук привязаны два старых веника, которыми играет ветер, словно пугалу жарко и оно обмахивается веерами. Боясь приблизиться к полю, в небе кружатся прожорливые птицы. Из окна покосившейся избенки хрипло поет старый патефон. Довоенный бравурный марш неожиданно сменяется прибоем рояля, поющим об экваторе, о южных ночах, коралловых рифах и неведомых синих архипелагах… Бетковский партизан, в боях под Лугой, в немецкой траншее взял на память эту пластинку, под которую любили танцевать по вечерам немецкие офицеры.

Стучит одинокий топор, строит новый дом под горою. Не верится, что многие никогда не вернутся, что не построят они на месте крапивных ям домов с резными оконцами, что не будут гулять, не будут петь хмельные песни и поднимать вечернюю дорожную пыль, танцуя под гармошку у заколоченной часовни. Многие остались в братских могилах в чужих далеких землях. У дороги в канаве валяются простреленные немецкие и наши каски. История перевернула свою страницу с именем этой маленькой деревни, где навсегда осталась жить в моей памяти минута, открывшая таинственную связь природы и человека. Связь эта глубоко и точно выражена многими русскими художниками, влюбленными в неповторимую прелесть родной земли. Ведь долгое время художники не замечали скрытой музыки родного пейзажа. Достойными внимания казались только пейзажные красоты Италии, Швейцарии, Греции…

Многие бывшие советские художники и искусствоведы игнорировали творчество Ивана Шишкина, который, однако, с убедительной простотой и силой обратил внимание современников на красоту и мощь русского пейзажа. Сегодня его искусство словно обретает вторую молодеть. И даже в далекой Японии его выставка, состоявшаяся несколько лет назад, вызвала фурор. Ныне Шишкин в цене!