Бешеные псы - Грейди Джеймс. Страница 4

— Прямо-таки семья. — Доктор подождал, пока я что-нибудь скажу, но, почувствовав, что пауза затягивается, спросил: — Какую же роль в этой семье играете вы? Отца?

— Не надо возлагать на меня такое бремя. Наш общий отец — Дядюшка Сэм.

— Стало быть, все вы — его детишки, — пожал плечами доктор Фридман. — Когда же вы подрастете?

— И вдруг станете нормальными, да? Нет, уж это вопрос к вам, доктор.

— Вы все еще думаете о самоубийстве.

— А у кого не было таких мыслей?

— Но вы не просто думали. Вы пытались. Дважды.

— Что… Вы думаете, я… это всерьез?

— Нет, я думаю — простите за выражение, — что вы были убийственно серьезны.

— Выходит, ЦРУ право и я некомпетентен.

— Черт возьми, вы самый компетентный сумасшедший, которого я знаю.

— Тогда почему я не смог себя убить?

— Вас не так-то просто убить… даже вам самому. Но гораздо важнее другое — почему вы прекратили попытки покончить с собой.

— Может, дожидаюсь подходящего момента.

— Или повода, чтобы этого не делать.

Наши взгляды скрестились, преодолевая прозрачную стену молчания.

Наконец доктор Фридман посмотрел на часы.

— Что ж, пойду послушаю Хейли, она говорит, что у нее все симптомы истощения.

— Она специально придуривается, чтобы доказать, что больна, — сказал я.

— Если вы это наверняка знаете…

— В чужую душу не залезешь.

— Разумеется. Почему, как вы думаете, в психиатры идет так много людей, у которых с головой не в порядке?

— А у вас что — не в порядке, док?

— Теперь в порядке.

Выйдя, он закрыл за собой дверь. Наше отделение находится на третьем этаже Замка. Когда доктор ушел, я уставился в окно с противоударным стеклом. За ним виднелись деревья с голыми ветвями, по голубому весеннему небу плыли белые облачка, и я почувствовал, как по щеке моей скатилась слезинка.

4

— Итак, мы снова здесь, снова вместе. Завершающий сеанс. Последняя возможность.

Зовите говорящего пророком. Зовите его человеком, который ставит правильные вопросы, чтобы получать неправильные ответы. Зовите его доктором Фридманом, как мы — с того самого, первого, утра, когда мы составили в кружок наши складные стулья в залитой солнечным светом комнате отдыха, точь-в-точь как в тот вторник, когда мы собрались в последний раз.

— Сегодня днем, — сказал психиатр, — я хочу поговорить обо всех. Клиническая практика — не моя специальность, — продолжал доктор Фридман. — По большей части я занимаюсь психиатрией в критических ситуациях применительно к международному анализу. В ЦРУ. Как только я вернусь в округ Колумбия, я снова стану наблюдателем и буду составлять отчеты для Совета национальной безопасности. Я даже не смогу выкроить время съездить домой в Нью-Йорк. У меня был перерыв две недели, но когда я услышал о подготовке персонала здесь, то подумал, что это лучше, чем валяться на берегу где-нибудь на Гавайях…

— Вы бы обгорели, док.

— Браво, Рассел, вы во всем умеете увидеть положительную сторону, особенно когда выбор уже сделан.

Рассел поправил очки.

— Да уж, такая яркая личность, что приходится носить темные очки.

— Быть яркой личностью — не главное, — сказал доктор Фридман. — Так или иначе отточить свои врачебные навыки, возможность поближе познакомиться…

— Поближе познакомиться со сломавшимися отпрысками национальной безопасности, — прервал его я.

— Как всегда, узнаю поэта, Виктор. Но сейчас я хочу поговорить обо всех вас, увиденных, так сказать, сквозь призму моего организационного анализа, а не…

— А не психоанализа, — вступил Зейн. — Психи — это мы.

— Не стоит преуменьшать собственное значение, — сказал врач. — Вы не просто психи. Вы сообщники, захватившие эту психиатрическую лечебницу.

Отперев дверь отделения, вошла новенькая сестра. В руках у нее были истории болезней. Она взяла себе стул. Я мельком заметил ее отражение в темном экране выключенного телевизора.

— Мы уже сто лет как ничего не решаем, — сказал Зейн. — В особенности здесь.

— А ключики-то у вас, док, — подхватил Рассел.

— И вас всех это устраивает. Нет уж, попрошу меня не прерывать.

В стеклах очков доктора Фридмана отразились пятеро обитателей психушки, скорчившихся на своих металлических стульях.

— Моя область — гештальт-динамика, то есть функционирование групп, в особенности состоящих из людей с психическими отклонениями в повышенно-стрессовой среде. Однако, — улыбнулся доктор Фридман, — мое описание в досье ЦРУ гораздо лучше. В нашем призрачном мире они называют меня «наводчиком».

— Это вроде снайпера? — спросил бывший рядовой Зейн.

— Скорее вроде пастыря, но речь не обо мне, так что давайте-ка опустим это, чтобы мы с сестрой успели добраться до мотеля и сложить вещи, прежде чем вернуться… — доктор Фридман снова улыбнулся, — вернуться в реальный мир.

— Так вы его нашли?! — воскликнул Рассел.

— Эй! — сказал я. — Называйте доктора Фридмана «наводчиком».

— Несравненный наводчик, — покорно повторил Эрик.

— Мне без разницы, как его называть. Назовите-ка меня «такси», и поеду я отсюда, — сказал Рассел.

— Ты такси! — хором отозвались Зейн и Эрик.

— Давай проваливай, коли намылился, — подхватила Хейли.

— Заткнитесь! — взвыл доктор Фридман и хлопнул в ладоши.

Лицо его вспыхнуло.

— Я подловил вас на том, что вы пациенты, захватившие сумасшедший дом, а вы в отместку хотите увильнуть от прямого разговора, тянете время!

Консультирующий психиатр затряс головой.

— Сумасшедшие наделены мощным даром видеть реальность. Конечно, их видение искажено, но ясно. А вы — самые проницательные, хотя и самые слепые из всех пациентов, которые у меня были. Поглядите-ка на себя.

Эрик послушно завертел головой.

Рассел еще плотнее надвинул очки.

— На меня уже сегодня нагляделись.

— Неужто? — спросил психиатр. — Так, по-вашему, мы на вас любовались или эту вашу историю слушали?

— Историями нас тут только и кормят, — сказал я.

— Вы сами превратили свои жизни в истории, — ответил доктор Фридман, — вместо того, чтобы жить жизнью, которая полна историй. О'кей, Рассел, с тебя на сегодня достаточно, так что тебя больше трогать не будем. Хейли?

У негритянки мигом стал вид игрока в покер.

— А вот ты, интересно, знаешь, почему постоянно бормочешь «держись»? — спросил Фридман.

— Потому что это правда.

— «Правда» не совсем то слово, если ты используешь его, чтобы скрыть смысл, или выдумы… — Фридман остановился, подыскивая слово помягче: — Или используешь драматические приемы, чтобы утаить то, чему не хочешь посмотреть в лицо. Я знаю о том ужасе, который ты пережила в Нигерии, и о тех ужасах, которые натворила сама, но тебе придется взглянуть им в лицо. Взглянуть… не прикрываясь оценками.

— Мне без разницы, что я, по-вашему, должна делать. Я умираю.

— Как кстати. Однако выглядите вы неплохо…

— Внешность обманчива, — оборвала его Хейли.

— Так кого вы дурачите? — спросил психиатр.

Сквозь черную кожу проступил гневный румянец.

— В стране слепых и одноглазый — псих, — сказал я.

— С глазами у нас все в порядке, Виктор, — откликнулся доктор Фридман, — но только видим мы совсем разное. Так или иначе, я закончил с Хейли, если, конечно, она сама не захочет сообщить нам что-нибудь новенькое.

Хейли бросила на него испепеляющий взгляд.

Доктор обернулся к Эрику. Низенький, пухлявый инженер-очкарик так и замер на стуле. Выжидающе. Наготове. Психиатр открыл рот… но слов не нашлось, и он снова закрыл его. Он понимал, что должен сказать хоть что-нибудь о каждом из нас, иначе его просто не станут слушать.

— Эрик, пару дней назад Виктор сказал, что согласен с Марком Твеном в том, что история никогда не повторяется дважды, но как бы рифмуется…

И он указал, что «Эрик» рифмуется с «мрак».

Доктор Леон Фридман покачал головой, заулыбался.