Бангкок - темная зона - Бердетт Джон. Страница 42

— Шрам, — начал я.

— Какой шрам?

— На запястье у монаха.

— Сходи в интернет-кафе, проверь, там он еще или нет. Если там, попроси прийти ко мне, когда ему будет удобно. Говори вежливо.

Лек пожал плечами. Не исключено, что не монах, а я вскоре окажусь в сумасшедшем доме.

Я наблюдал из окна рядом с моим столом, как Лек вышел из интернет-кафе и обеими руками закинул назад волосы. Через несколько минут он стоял рядом со мной. Один.

— Ну?

— Он сказал, что с удовольствием придет повидаться с тобой через час. А теперь собирается в храм немного помедитировать.

Я ощутил приступ раздражения, затем оно прошло. Вспомнил, что никто не бывает таким педантичным, как обманщик. К тому времени как он появился, я уже остыл, но опять закипел при виде его позы монаха в шаге от края нирваны. Пришлось взять себя в руки, чтобы отказаться от агрессивной техники допроса. Раз он носит монашеское одеяние, то, безусловно, получает удовольствие, когда перед ним пресмыкаются.

— Брат, извините, не знаю вашего монашеского имени.

Надо отдать должное, его невозмутимость казалась непробиваемой.

— Не имеет значения. По выражению вашего лица заметно: вы вообще не верите, что у меня может быть монашеское имя. Ведь так?

Снова взбешенный, я спросил:

— Скольким заповедям вы следуете?

— Детский вопрос, детектив. Вам отлично известно, что каждый монах должен следовать двумстам двадцати семи заповедям.

— Прошу прощения, — извинился я. — Сказал глупость. — Меня поразило, что он говорит на литературном тайском языке. Я ожидал встретить недалекого, неграмотного юношу с бедного Севера.

— Понимаю. Если я вел себя не как монах, вы решили, что я не могу быть монахом. Это называется приверженность стереотипам или, говоря проще, серость. Детектив, вы всегда ведете себя как детектив?

Изящество его ответа выбило у меня почву из-под ног, и я пролепетал:

— Для монаха вы проводите слишком много времени в интернет-кафе. Вы модернистский буддист?

Он ответил улыбкой, на грани покровительственной.

— Разумеется, нет. Модернизм — это в основном форма развлечений, притом искусственная. Модернизм не переносит катастроф в окружающей среде и перебоев с поставками нефти. Для него губительны даже атаки террористов. И он, конечно, несовместим с бедностью, в которой погрязли многие из нас. Один щелчок выключателя, и образы исчезают с экрана. Нас снова начинают мучить древние вопросы: кто я такой? Откуда взялся? Куда иду? Но если не обладать мудростью, эти вопросы отравляют. Смятение находит выход в фанатизме, что ведет к конфликтам. Стоит разразиться одной высокотехнологичной войне, и мы будем отброшены в каменный век. Это и есть связь между модернизмом и буддизмом. Иными словами, такой связи не существует, если не считать второе лекарством для первого. — Он неожиданно обаятельно улыбнулся. — С другой стороны, удобно скачивать из Интернета буддийские тексты, вместо того чтобы часами искать их в библиотеке. До недавнего времени я не представлял, насколько ограниченна Теравада. [25]Если бы мне сейчас предстояло посвящение в духовный сан, я бы предпочел Дарамсалу, [26]где живет далай-лама.

Я отодвинул стул назад — до меня стало доходить, что дело приобретает неожиданный, даже скандальный оборот. И с удивлением обнаружил, что загипнотизирован юным братом, чья личность мне казалась все более иллюзорной, чем больше он открывал рот. Неужели я принял его изощренность за обман только потому, что он оказался настолько продвинутым, что не заботился произвести на других впечатление? Может, ему на это наплевать? Таким и должен быть настоящий монах.

— Давайте пройдем в отдельную комнату, — предложил я. И уже в нашей крохотной комнате для допросов я спросил: — Вы больше недели следите за мной. Почему?

— Хотел рассказать о своей сестре. — Его участие и отчужденность могли быть и наигранными, и естественными.

— Располагаете информацией о ее смерти?

— Ничего подобного.

— В таком случае что привело вас ко мне?

— Это она располагает информацией, которой хотела бы с вами поделиться. Она приходит ко мне каждый вечер. Ее душа не спокойна.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы переварить его ошеломляющую криминалистическую новость.

— Но зачем вам потребовалось играть в эти игры? Почему не пришли ко мне как нормальный человек?

— Я не нормальный человек. Я монах.

— Или ваши слова имеют какое-то отношение вот к этому? — Я показал на его левое запястье, где белел короткий шрам — точная копия того, что я видел у Дамронг.

— Не то, что вы думаете, — улыбнулся он. — Юношеская глупость, не более того.

Я что-то покорно проворчал и со вздохом попросил:

— Расскажите все, что знаете.

— Не здесь. — Монах окинул взглядом помещение. — Предпочитаю на улице. Думаю, вы тоже. Я не ошибся?

Он вышел из здания первым, я — за ним, и мы оказались под ослепительным солнцем, среди никогда не утихающего делового шума. Я следовал на полшага позади, как требовала традиция. Мы держались рядом с человеком в соломенной шляпе, который катил тележку, полную веников, щеток и швабр, и я наклонял голову и подставлял монаху ухо, чтобы не упустить ни одного слова.

По словам брата, Дамронг была кем-то вроде женщины-архата, или буддийской святой. Когда он родился, его назвали Гамон, а имя Титанака он получил в монашестве. Он рос больным ребенком. Мать пристрастилась к наркотикам, и время от времени ею овладевали приступы беспричинного гнева. Отец был профессиональным преступником, и все его тело пестрело магическими наколками на древнем кхмерском языке. Когда Гамону исполнилось семь лет, отца не стало — местные полицейские совершили ритуальное убийство. И отец, и мать были кхмерами и бежали после того, как Никсон стал подвергать бомбардировкам восточную часть их страны и дестабилизировал там обстановку. Оба ребенка родились в лагере для беженцев по эту сторону тайской границы. Уважение монаха к сестре показалось мне безграничным.

— Без нее я бы погиб. Когда отец был жив, она принимала за меня все тумаки — не позволяла пальцем меня коснуться. Была такой горячей, что даже он ее побаивался. И от матери тоже спасала.

— Это она заплатила за ваше образование?

— Да. Полностью.

Мы встретились взглядами. Мое образование было финансировано из такого же источника. Я не удержался и спросил:

— Вы знали, откуда деньги?

— Сначала нет. Но по мере того как рос, не мог не узнать.

Его самообладание было отменным. Единственный раз под левым глазом дернулась щека, но я решил: оттого, что в этом месте зачесалось. Он даже не потер пальцем. С его точки зрения, душевные страдания не что иное, как обманчивое явление, подобно всему остальному в мире. И его удивляло, что он мне понравился. Этот человек понятия не имел, насколько меня привлекала монашеская жизнь. Подростком я провел год в лесном монастыре. Это был самый спокойный год в моей жизни. И самый простой.

Мы остановились на перекрестке пропустить грузовой мотороллер. Он до такой степени был увешан лотерейными билетами и красочными журналами, что не было видно водителя. Сидящий во мне полицейский сформулировал жестокий вопрос.

— Вы в курсе, насколько она была хороша в том деле, которым занималась?

Монах поборол дрожь.

— Конечно. Она была очень красива и обладала блестящим умом. Именно поэтому ей с шестнадцати лет удавалось оплачивать мое образование и продавать себя. Считала, что может дать мне шанс, которого у самой никогда не было. Я не такой способный. Думаю, родись она в другой стране или в другой среде, могла бы стать великим хирургом.

— Хирургом? Почему хирургом?

— У нее проявился природный дар врачевателя. А человеком она была совершенно бескорыстным. Выучила так много о питании и наркотиках, что смогла удержать мать — не позволила меня убить. — Монах дал себе волю и проглотил застрявший в горле ком. — Она была очень доброй.