Дело о «красном орле» - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 9

В последнее время со мной определенно что-то происходило. Не радовали даже отношения со Скрипкой, которые после истории с дуэлью вновь стали прежними и даже лучше. Несколько раз Алексей являлся в Агентство с цветами, чего за ним раньше никогда не водилось. Но странное дело: чем нежнее и внимательнее становился он, тем безразличнее делалась я, словно где-то внутри сломалась маленькая пружинка, и все происходящее воспринималось теперь в искаженном виде. Моя сестра Сашка называла это кризисом тридцатилетнего возраста. Возможно, она была права, хотя мне такое объяснение напоминало медицинский диагноз и потому казалось обидным. «Нет, мне срочно нужно в отпуск!» — подумала я, подходя к дверям Агентства.

На часах было 15 минут одиннадцатого.

Я просунула голову в кабинет Спозаранника, чтобы доложить ему таким образом о своем появлении на работе. Глеб, который после очередной реструктуризации именовался куратором архивно-аналитического отдела, посмотрел на меня так, словно я опоздала по крайней мере на два часа.

— Валентина Ивановна! — строго произнес он. — Вам давно надлежит заниматься мониторингами. Помните, что шестьдесят страниц в день — это норма, которую вы можете позволить себе только перевыполнить.

— Уже иду, — буркнула я.

Агеева стояла перед зеркалом и сокрушенно разглядывала себя.

— Нет, с таким лицом невозможно жить, — говорила она.

Реагировать на это замечание не имело смысла, поэтому я включила компьютер и разложила перед собой ворох газет, который предстояло завести в ненавистный мониторинг. С некоторых пор наши отношения с Мариной Борисовной перестали быть доверительными и дружескими. Я не могла простить ей историю со Скрипкой. Впрочем, Агеева вела себя так, будто ничего не произошло.

— Представляешь, Валентина, когда в мое тело вживят золотые нити, оно станет молодым и упругим, а лицо обретет прежнюю привлекательность. Светлана говорила…

Продолжение этого монолога я постаралась не слышать, злорадно подумав о том, что Скрипка все же вернулся ко мне. В течение некоторого времени в нашей комнате было слышно только щелканье клавиш компьютера, потом Агеева подняла голову от монитора и сказала:

— Я звонила в клинику. Лазарь Моисеевич записал меня на третье сентября.

— Так, значит, с понедельника я могу пойти в отпуск? — обрадовалась я.

Очевидно, Марина Борисовна ожидала от меня другой реакции, но я уже лихорадочно писала заявление: «Прошу предоставить очередной отпуск с 13 августа по 3 сентября…»

Просить больше не стоило и пытаться — получить четыре недели сразу в «Золотой пуле» удавалось лишь Спозараннику, да и то не всегда. К концу дня я узнала, что Обнорский подписал мое заявление только на две недели — не иначе, как это были происки Глеба.

Но это уже не могло испортить мне настроения. «Все к лучшему, — думала я. — Оставшиеся дни можно будет взять зимой, поеду на Рождество в Париж или еще куда-нибудь».

С особой торжественностью заявив Спозараннику, что убываю в очередной отпуск, я распрощалась со всеми, кроме Скрипки, который еще вчера уехал добывать для Агентства импортную сантехнику и должен был вернуться не раньше субботы.

Домой я летела как на крыльях, радуясь тому, что сегодня пятница и впереди у меня целых две недели отдыха. Сейчас я любила всех: Светку Завгороднюю, Агееву, Скрипку и особенно Лазаря Моисеевича Гольцикера, который назначил день операции на 3 сентября, а не на середину августа. У метро я купила банку малины и бутылку пива. Сочетание продуктов довольно странное, но упрекать меня в этом было некому, потому что домашние мои находились в отъезде.

Сашка каким-то чудом умудрилась выиграть путевку в университетском профкоме и укатила на месяц в Крым, а мать с племянницей уже месяц пили парное молоко в Новгородской области. В квартире царил полнейший кавардак, но, по моему глубокому убеждению, начинать отпуск с генеральной уборки глупо. Поэтому я включила видеомагнитофон, поставила кассету со «Служебным романом» и, усевшись в кресло с малиной и пивом, стала размышлять о том, как распорядиться долгожданной свободой.

О том, чтобы остаться в городе, не могло быть и речи. Хотелось к морю, но в таком случае следовало заранее позаботиться либо о путевке, либо о билете на юг, а в железнодорожных кассах творится сейчас нечто невообразимое. Так ничего и не придумав, я легла спать.

На следующий день я уехала в Репино.

Весь день провалявшись на пляже, окончательно одурев от солнца и от запаха тины, зеленым ковром устилавшей кромку берега, я решила не возвращаться в город и отправилась в ближайший цансионат. Взятых с собою пяти тысяч хватило на оплату пятидневного пребывания здесь. Ужин не входил в оплаченную путевку, поэтому, выпив кофе в баре, где толклись отдыхающие, я отправилась в номер. Он был крошечный, но вполне уютный. С наслаждением приняв душ, я улеглась поверх девственно чистой постели и стала листать забытый прежними постояльцами журнал со странным названием «Энотека». Как выяснилось, это непонятное слово означало собрание вин, само собой разумеется не каких-нибудь там плебейских, а очень дорогих и изысканных.

Ознакомившись с тем, что едят и пьют в элитных ресторанах, я решила позвонить Скрипке.

— Привет, Горностаева! Ты куда пропала? — спросил Алексей. — Я тебе целый день звонил.

Отметив про себя этот отрадный факт, я сказала ему, что пребываю в пятизвездном отеле на берегу Средиземного моря.

— Ну и как тебе там? — поинтересовался Скрипка.

— Прекрасно. На ужин подавали фуа гра и белое «Шардонне».

— Фуа что? — не понял он.

— Ты исключительно дремучий тип! — возмутилась я. — Фуа фа — это жареная гусиная печенка под соком из свежих лесных ягод.

— Ясно, — сказал Алексей. — Я, пожалуй, навещу тебя в этом райском уголке, если ты скажешь мне, где он находится.

— Так и быть, — засмеялась я и сообщила ему название пансионата.

Утром меня разбудил легкий шум дождя.

Я вышла на лоджию. Небо было пасмурным.

Внизу, накрывшись зонтами и куртками, тянулись к столовой отдыхающие. «Вот и кончилось лето», — подумала я, спускаясь к завтраку и досадуя, что не догадалась взять зонтик.

Около столовой на скамейке-качелях сидела женщина. Она проводила меня взглядом-улыбкой, и лицо ее показалось мне знакомым. Я тщетно пыталась вспомнить, где я могла ее видеть, но, кроме того, что она, возможно, была одной из посетительниц, которых принимала в «Золотой пуле» Агеева, мне ничего не приходило в голову.

Завтрак был скучным. Вместо фуа фа подали кусочек зеленоватого омлета, две лопнувшие сосиски и чай с привкусом питьевой соды (Агеева рассказывала, что когда они в период расцвета стройотрядовского движения ездили проводниками на поездах дальнего следования, то, экономя на пассажирах, добавляли в чай соду — от этого заварка становилась темной, насыщенной).

Соседи за столом тоже попались скучные.

Ребенок, младший член молодой супружеской семьи, капризничал и плевался омлетом. Два молодых парня были мрачными и прыщавыми. Интересно, вот Завгородняя в такой хилой компашке нашла бы себе объект для внимания?

К счастью, небо прояснилась, и я собралась загорать. Выходя из корпуса, снова увидела женщину, которую встретила утром. Она сидела на поваленном стволе сосны и, заметив меня, чуть кивнула головой. Я ничего не понимала, потому что готова была поклясться себе, что никогда прежде не видела эту женщину. И все же она откуда-то меня знала.

Женщина отложила в сторону сумку с рукоделием: тонким крючком она вязала какое-то воздушное бежевое кружево.