Дело о похищенных младенцах - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 14

На радостях я сделала круг почета и заехала к Дятлову поделиться открытием. Но рассказать о кознях Пулеева не удалось — доктор был на каком-то семинаре, о чем мне с удовольствием ядовито сообщила секретарша. Ну стерва!

Боевой настрой, порожденный плановой победой на очередном этапе дела Дятлова, сохранился до самого дома.

Посещение рынка лишь обострило это состояние. Я так стремительно влетела в лифт, что едва не искалечила рвавшегося проехать со мной невысокого бедно одетого паренька в шапке не по сезону. Парень несколько секунд потрепыхался между дверьми лифта, пока не решил дождаться следующей возможности уехать. Выплюнутый лифтом, он едва не рухнул. И что было так сюда рваться — это же не автобус? Кстати, где-то я уже видела эту дурацкую шапочку…

Дома опять были только кошки. Может, еще кого-нибудь завести, хомячка, что ли?

Кусты за окном около моего стола расползлись зеленью. Полвесны торчали голые, костлявые, никоим образом не давая понять, что они собираются покрываться листьями, а тут — три дня тепла — и расползлись. Обидно. Не для того столько этой весны ждали, чтоб она так быстро пришла. Теперь и не заметишь, как лето придет. А я лето не люблю. Мне весна больше нравится.

Весна, похоже, многим нравится. Это подтвердила и странная находка, обнаруженная сегодня утром в Агентстве.

Придя пораньше на работу, Спозаранник нашел у себя под столом бэушный презерватив. Событие получило неожиданный резонанс: Обнорский решил провести внутреннее расследование и вычислить злоумышленника, использовавшего стол Спозаранника не по инструкции. Приходящих на работу сотрудников встречало висящее над столом вахтера объявление: «Всем работникам Агентства явиться для дачи показаний по поводу событий минувшей ночи в кабинет номер 13. Кроме Железняк и Спозаранника. Обнорский». И поскольку события минувшей ночи у всех были разные, многим стало не по себе. Кроме Железняк и Спозаранника, поскольку Железняк была вне подозрений по состоянию здоровья, а Спозаранник — в силу твердости моральных устоев. Впрочем, такая дискриминация обоим пришлась не по душе.

Пока большая часть Агентства взволнованно курила в коридоре и пылко обсуждала возможного нарушителя, Спозаранник каждые пять минут подходил к объявлению и задумчиво смотрел на надпись: что-то ему в ней не нравилось.

Через полчаса колебаний он зашел в кабинет Обнорского и испросил позволения вычеркнуть его из «группы лиц, находящихся вне подозрений». Он заявил, что не хочет пользоваться привилегиями, которые он заслужил благодаря некоторым чертам характера, и готов отвечать вместе со всем коллективом. Обнорский подумал и разрешил, после чего Спозаранник собственноручно вычеркнул свою фамилию из объявления и подошел к собравшимся в коридоре.

— Кто последний на дачу показаний? — спросил он довольным голосом.

Тут возмутилась я. Почему Обнорский думает, что я не могла воспользоваться презервативом? Модестов мог, а я не могла! Очень даже могла — я ведь не инвалид. Я тоже попросила вычеркнуть свою фамилию и начать считать меня подозреваемой. Фамилию вычеркнули, и я встала в очередь.

С алиби почти у всех собравшихся были проблемы. Никак не могли подтвердить свое отсутствие в кабинете Спозаранника прошедшей ночью Агеева, Завгородняя, Каширин, Соболин, Модестов и, соответственно, я. Хуже всего положение было у Соболина, который до сих пор не появился на работе и поэтому ничего в свое оправдание сказать не мог. Модестов тоже которую ночь отсутствовал дома, ссылаясь на церковные дела.

— Я не виновата, что мужа моего бестолкового не было дома и он не может подтвердить, что я не имею никакого отношения к этому проклятому презервативу, — жаловалась Марина Борисовна.

— Ох, я тоже, — вздохнула я, — как назло всю ночь не спала, сидела дома, но ни с кем не додумалась пообщаться, чтоб кто-нибудь мог подтвердить мою невиновность.

— Ты-то что всю ночь не спала? — подозрительно спросила Агеева.

— Так, думала, — ответила я.

— О чем? — допытывалась она.

А вот о чем я думала, Марине Борисовне знать не обязательно. О деле Дятлова, конечно, которое развивается с пугающей стремительностью. Вчера ночью, скучая в кошачьем обществе, я сделала два величайших открытия. Первое помог мне сделать Абрам Колунов, который позвонил и в состоянии величайшего возбуждения сообщил, что к мировому заговору против Дятлова примкнул крупный питерский чиновник, любимый вице-губернатор Иван Викторович Подземельный. Именно он статеечки поганые про доктора Дятлова в СМИ заказывает. Скорее всего, по версии Колунова, Подземельный возглавляет тайную масонскую ложу, задача которой истребить самые очевидные проявления демократии и в первую очередь — рост сексуального самосознания населения. Это все, конечно, из области фантастики — главное, я вспомнила, где я видела нежного собеседника Пулеева, того мужчину приятной наружности! Я его видела в телевизоре: это был вице-губернатор Подземельный. Жаль. Такой приятный мужчина — и чиновник…

Открытие номер два — за мной следят.

Ощущение постороннего взгляда не покидало меня с тех пор, как я занялась делом Дятлова. Но я не придала этому значения — вот у Завгородней круглый год такое ощущение, особенно весной. Но за мной следят по-настоящему — трижды я видела одного и того же человека, следовавшего за мной в разных частях города, после того как я первый раз посетила клинику Дятлова. Это был тот патлатый парень в дурацкой шапочке, которого чуть не сбила машина у Агентства. Второй раз он попытался заскочить за мной в лифт. Наверное, хотел выяснить номер квартиры, чтоб проникнуть туда в мое отсутствие и подложить «жучки». Увидев его вчера днем в третий раз, в автобусе, по пути домой из женской консультации, я заподозрила неладное. Но вида не подала. Он отстал от меня в супермаркете, запутавшись между лотками: в спортивном ориентировании по магазину мне нет равных. Но кому нужно следить за мной? Понятное дело — тому злому гению, который хочет засадить Дятлова за решетку. Может, даже вице-губернатору Подземельному. Что-то мне это дело совсем не нравится. Но пусть они не думают, что я испугалась! Я, конечно, не испугалась, но на всякий случай вытащила с антресолей самый большой разводной ключ и положила в свою сумку. Чтоб ни Модестов, ни Агеева не смогли упрекнуть меня в беспечности…

— Знаешь, я думаю это проделки Каширина, — вернула меня в историю с презервативом Агеева, — хоть он и говорит, что это не он, посмотри на его лицо.

— И с кем, если это он? — стала я развивать версию Агеевой.

— Не знаю, — с сожалением ответила она, — хотя… посмотри на лицо Завгородней.

— Как ты мог?! — налетели мы на Каширина, приперев его в углу.

Тихо! Только никому не говорите, — зашипел он. — А как вы догадались?

— У тебя такое лицо…

— Я думал, прикольно получится — подложить под стол Спозаранника использованную резинку. Все бы смеялись. Я же не знал, что так получится…

— Так ты им не пользовался?

— Нет, к сожалению!

— А Завгородняя? — вырвалось у меня.

— Что Завгородняя? — спросил Каширин.

— Ну, у нее такое лицо…

Каширин внимательно посмотрел на Светку.

— У нее все время такое лицо.

Мы раскрыли ночное преступление, целью которого было дискредитация стола Спозаранника, но Обнорскому об этом не сказали. А Обнорский, получив тридцать процентов подозреваемых из всего коллектива, начал думать, что имеет дело с заговором, и в конце концов заявил, что мы намеренно путаем следствие, и выгнал всех из кабинета.

Догадка Спозаранника, что презерватив оставили не имеющие никакого отношения к Агентству злоумышленники, несмотря на очевидную нелогичность, была признана официальной версией.