Титановый бардак (СИ) - Номен Квинтус. Страница 21

Николай Фотиевич Оболенский смотрел на происходящее со скукой. Не то чтобы его не волновало происходящее, просто он заранее знал, чем всё закончится. Владимир Ильич Симонов — тот вообще делал вид, что дремал. А вот Павел Юрьевич Постельников смотрел на всё с явным интересом, но и его, похоже, заинтересовали лишь два молодых человека, сидящих почему-то в зале и периодически что-то шепотом обсуждающие. Причем один еще и постоянно что-то записывал в тетрадку — а заинтересовали бывшего капитана первого ранга не действия этой парочки, а то, что судья смотрел на них… с опаской смотрел. Впрочем, действо скоро закончилось и всех уже осужденных «граждан» отвели в камеру рядом с залом судебных заседаний, как извещала непосвященных табличка на двери. Впрочем, в этом здании непосвященных не было.

Спустя пять минут после того как за заключенными закрылась дверь камеры, она приоткрылась снова и конвоир выкрикнул:

— Осужденный Вонлярлярский, на выход! — причем в первом слове он сделал на букву «у».

— Наверное опасаются, что мы его тут удавим потихоньку, — подумал Анатолий Владимирович, «бывший гардемарин», — вот и убрали побыстрее, — но, откровенно говоря, всем здесь собравшимся Константин Владимирович давно уже стал просто безразличен: в среде моряков показное игнорирование любого офицера считалась высшим проявлением презрения. Да и у каждого оставшегося в камере было теперь слишком много поводов подумать уже и о себе.

Было о чем подумать: для всех оставшихся в камере приговоры были вынесены… очень невнятные приговоры. И времени подумать у оставшихся в камере было достаточно: еще часа полтора они оставались предоставленные самим себе. А потом их вывели, погрузили в два грузовика — и через полчаса на Царском вокзале посадили в «столыпинский» вагон, приспособленный для перевозки заключенных. Там каждому выдали по миске гречневой каши, причем — что удивило большинство из «осужденных» — каша была с мясом. А еще через час вагон тихо тронулся и тихо поехал, перенося свежеиспеченных «государственных преступников» из столицы в места, очевидно, не столь отдаленные.

То есть очевидным это стало ранним утром первого марта, когда вагон прибыл на какую-то станцию: здесь всех из вагона высадили и пешком погнали… не очень далеко погнали, в красивое кирпичное здание, обнесенное деревянным забором. На первом этаже двое рабочих сосредоточенно долбили стены, еще несколько человек крутились вокруг большой бухты электрического провода, не обращая внимания на вошедших. При этом внутри здания ощутимо воняло уксусом и еще какой-то химической дрянью, а на лестнице, по которой всех завели на второй этаж, в нос шибал еще и запах краски. Наверху их загнали в средних размеров зал, где из-за приоткрытых окон вонь была уже почти не заметна, снова покормили — и на этом «рутинная» часть их приключений закончилась. Потому что дальше случилось что-то весьма неожиданное:

— Доброе утро, товарищи офицеры, — обратился к ним один из тех двух молодых парней, которые сидели в зале суда.

— Да какие мы офицеры? — с горечью пробормотал Владимир Дашкевич. Пробормотал тихо, но его услышали:

— Ну я не знаю, — усмехнулся парень, — так в приговоре написано. В приговоре самого справедливого суда в мире, между прочим, так что я с ним спорить не собираюсь. А теперь доведу до вашего сведения почему, зачем и где вы собрались.

— Считаете это настолько важным? — не удержался капитан Арбенев.

— Итак, — продолжил парень, на реплику капитана внимания не обратив, — вы здесь собрались потому, что некий Константин Владимирович Вонлярлярский, пойманный на мелком хищении, всех вам оговорил, поступив против чести русского офицера. Именно поэтому мы решили его не трогать: советский суд вынес ему совершенно справедливый приговор, пусть хлебает полной ложкой. Ну а оставшиеся собрались здесь затем, чтобы — как указано в директиве нашего начальника — искупить вину на более нужной стране работе. Запомните эту формулировку так, чтобы если вас в три часа ночи разбудили и спросили, сколько будет дважды два, вы, не приходя в сознание, ответили бы «четыре»! Скорее всего, вас никто и спрашивать не будет, но на всякий случай запомнить стоит. А теперь насчет «где».

Парень откашлялся, оглянулся на дверь — очевидно, кого-то поджидая, но никто в зал больше не вошел, так что парень снова повернулся к сидящим перед ним гражданам:

— Вы находитесь в помещении химико-фармацевтической фабрики Особого Девятого Управления ОГПУ. И находитесь вы здесь потому, что начиная с этого момента все вы являетесь сотрудниками Девятого управления.

— Думаю, что вы заблуждаетесь, — очень ехидно высказался Постельников, упомянутый в приговоре как «капитан первого ранга». — Лично я становиться жандармом не собираюсь. Вдобавок ни к химии, ни к фармацевтике ни один из нас не причастен.

— Павел Юрьевич, — с легкой улыбкой обратился к нему «товарищ», — про химию и фармацевтику вы верно заметили, но у нас просто другого помещения с приличным залом пока нет. А Девятое управление еще именуется научно-техническим. И нам — для развития этой самой науки и техники — иногда требуется что-то такое, чего в России, даже советской, найти невозможно. А еще нельзя допустить, чтобы злобные буржуазные иностранцы вообще узнали, что это что-то мы где-то нашли и в Россию доставили. Так что… Насколько я помню из материалов дела, вы свободно говорите по-французски и по-английски, так?

— Допустим…

— Поэтому мы рассчитываем, что вы — именно вы — некоторое время поработаете капитаном совершенно торгового и совершенно иностранного судна, которое всякое разное будет доставлять из одного места в другое, причем и все места эти будут строго иностранными — да и сам капитан судна будет сугубым иностранцем. А вот Николай Алексеевич Арбенев, владеющий, причем не на отлично, лишь наречием германским, будет возить самые простые грузы в Россию и обратно в какие-то иностранные порты, будучи капитаном уже советского парохода, едва не разваливающегося от старости.

— И зачем мне такое счастье? — не удержался «бывший» капитан первого ранга Арбенев.

— Не «зачем», а «почему». Лично я думаю, что содержать в полностью исправном состоянии пароход так, чтобы даже при тщательном внешнем осмотре он выглядел будто уже начал разваливаться на части, далеко не каждому под силу. Тут нужна железная дисциплина экипажа, а обеспечить такую далеко не каждому капитану дано. Вы, насколько нам известно, сможете обеспечить. А остальные товарищи — вы большей частью войдете в экипажи этих двух судов, поначалу войдете, пока наш флот не расширится. А в свободное от такой работы время потихоньку начнете обустраивать новый порт в деревне Усть-Луга: что-то незаметно привезенное потребуется и незаметно разгрузить. Да, извините, сразу забыл сказать: ваши семьи сюда переедут в течение пары недель, кроме разве что семьи Александра Николаевича — и парень указал на Бахтина — так как из Севастополя просто добираться долго.

— А сюда — это куда? — решил уточнить Бахтин.

— Ах да, это город Боровичи. Климат тут, конечно, не черноморский, но жить можно, причем жить с комфортом. Отсюда вы все по местам трудовой славы — и эти слова парень произнес как-то очень естественно и без тени усмешки — и будете ездить. А насчет жилья… пока каждому из вас подобрали относительно приличные комнаты, весной начнется массовое жилищное строительство и к осени каждому будет предоставлена отдельная и совершенно благоустроенная квартира, проживать в которой семье русского офицера будет не стыдно. А пока… — тут в зал вошла молодая женщина, которую, очевидно, парень и поджидал — а сейчас все проследуют на медицинский осмотр. Знакомьтесь: Сухова Гюльчатай Халматовна, доктор медицинских наук, военврач, полевой хирург, майор медицинской службы.

— Майор? — удивился Томашевич.

— А вы что, думаете только вы здесь товарищи офицеры? Майор Сухова, кстати, еще и начальник военно-медицинского отдела Управления, и теперь она по чину в переводе на ваши деньги — контр-адмирал, так что прошу субординацию соблюдать. Гуля, ты здесь осмотр проводить будешь или у себя в госпитале?