Дело о заикающемся троцкисте - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 46

Надо велеть Григорию не пускать его на порог Агентства.

Тараканников внес в мой спокойный вечер тревогу, сумасшествие и еще какую-то гадость, чем окончательно испортил его. Не то, что бы я восприняла его всерьез, но его слова не давали мне покоя. По крайней мере, я твердо решила завтра проверить слова Артемкина насчет собственника квартиры Ягодкина. Это действительно надо было сделать раньше.

***

— Клянись! — грозный рык донесся из кабинета Спозаранника.

Я в смятении остановилась и осторожно заглянула внутрь. Над столом Спозаранника вздымалась Железняк, растерянно оглядываясь по сторонам, а сам хозяин стола держал ее под оптическим прицелом своих очков.

— Клянись! — снова повторил Глеб Егорович.

— Как? — Нонне было явно не по себе.

Спозаранник быстро сосканировал очками кабинетную местность и все стратегически важные объекты. Его взгляд задержался на дыроколе:

— Клянись на дыроколе! — Спозаранник поставил перед Железняк это священный предмет. — Повторяй за мной: «Клянусь, что впредь не сделаю ни шагу, не поставив непосредственное начальство в известность, всю инициативу буду оформлять в соответствии с требованиями штабной культуры, а именно заведу отдельную папку, в которую буду подшивать ежедневные отчеты об инициативах, которые пожелаю проявить…»

Железняк положила одну руку на дырокол, а вторую почему-то по-пионерски приложила к левому уху и зычно стала вторить Спозараннику: «Клянусь, что впредь…»

Когда она закончила фразу и с ожиданием посмотрела на шефа, Спозаранник довольно улыбнулся и пояснил:

— Все твои инициативы будут обсуждаться на общем собрании сотрудников отдела расследований под председательством начальника отдела. — Глеб Егорович кашлянул и поправил галстук, без того безупречно висевший у него на шее под углом ровно 90 градусов от линии плеча. — Кроме того, обязуюсь… Повторяй, повторяй, Железняк!

Железняк повторила все слова странной клятвы, рожденной в воспаленном мозгу Глеба Егоровича, и напоследок дала маразматическое обещание (так потребовал шеф) не склонять к неформальным отношениям представителей мужского пола в Агентстве, особенно начальников отделов. Это меня поразило больше всего — совсем Егорыч из ума выжил. То мучает своих подчиненных непонятными требованиями, то в подсобке прячется.

К Железняк он больше всего цепляется.

Слава Богу, я не в его отделе…

— Он что, совсем помешался? — спросила я Железняк, пулей выскочившую из кабинета.

— Угу, трус несчастный! — Нонна хищно окинула взглядом коридоры Агентства. — Ты Зудинцева не видела?

— Нет. Я только пришла, Антошка не хотел в садик идти…

— Бывает! — Железняк уже неслась к выходу, гулко стуча каблучищами по паркету.

По— моему, она торопилась вовсе не для того, чтоб отписывать отчеты об инициативах Спозаранику. Честно говоря, мне нравится Нонна, она добрая девушка, но иногда ее энергия меня пугает. Этот постоянный безумный огонь в ее глазах…

Такой, наверное, был у фанатиков-революционеров, например, у Веры Засулич.

Я думала, что с рождением двойни она станет нормальным человеком, но, кажется, получилось наоборот.

Не понимаю, что человеку еще нужно?

Прекрасные дети, сносный муж… Главное для человека — это ведь семья, все остальное второстепенное, и не стоит этими вещами так увлекаться.

Единственное, что меня смогло отвлечь от семьи — это, как ни странно, написание новеллы. На мой взгляд, она у меня так здорово получалась, только с интригой были небольшие сложности. У моей новеллы ее либо не было, либо она выглядела так, что я ее не смогла распознать.

Я вспомнила — Обнорский велел мне поинтересоваться у Соболина, что такое интрига. Я открыла дверь в репортерский.

Мужа там, как всегда, не оказалось — видимо, убежал на задание. В кабинете были только Завгородняя и Каширин.

— Светка, как твоя новелла? — поинтересовалась я.

— О, классно. Мне так понравилось.

Когда я выйду замуж за миллионера и состарюсь, я вплотную займусь художественным творчеством. Куплю виллу, сяду в ней и буду писать эротические триллеры.

— А я вот не могу понять, что такое интрига.

— Это просто. Представь, читаешь ты книжку. Читаешь, читаешь, читаешь. Доходишь до интриги — и тут у тебя аж дыхание захватывает, так хочется дочитать до конца. Читаешь и не успеваешь думать, читаешь и читаешь… А потом — развязка, хлоп, и неинтересно. — Светка выдохнула и обмякла. — В общем, как в сексе: все точно так же, прелюдия, то есть завязка, кульминация, развязка.

Каширин, беззастенчиво подслушивавший наш разговор, делая вид, что играет на компьютере, повернулся на стуле и с интересом спросил:

— Светочка, ты все книжки так читаешь?

— Да я, честно говоря, их почти не читаю, — не почувствовав подвоха, ответила Завгородняя.

— А я хотел предложить вместе книжку почитать. На днях купил. Называется «Заводной апельсин». Слышала?

— Ой, да… Что-то сельскохозяйственное?

Тут в кабинет заглянул Скрипка и, увидев красное от едва сдерживаемого смеха лицо Каширина, любопытно протиснулся в дверь полностью.

— Отчасти да. Светка! — продолжал издеваться Каширин. — Ты никогда не думала в школу устроиться преподавателем литературы?

— Нет, я детей не люблю.

— Бывает. Однако любовь или нелюбовь к детям не сказывается на их окончательном количестве. — Скрипка решил поддержать разговор. — Был у меня один знакомый. Он очень не любил детей. Ну просто до дрожи в коленках. Но он очень любил женщин.

И женщины любили его, потому что он был красивый, богатый и глупый. Мой знакомый любил женщин бескорыстно, что нельзя сказать о них. Они норовили от него забеременеть, и беременели. По две-три штуки в неделю. А мой знакомый был честный и порядочный человек и считал своим долгом на них жениться. Но на всех жениться он не мог и от этой коллизии еще больше не любил детей. А женщины все беременели и беременели — видимо, у моего знакомого такой организм был, что стоило ему только к женщине прикоснуться, как она тут же беременела…

Последнюю фразу услышала Агеева, проходившая мимо. Кардинально изменив траекторию, она завернула в кабинет:

— Кто беременела? — грозно спросила она Скрипку.

— Да так, знакомая одного моего знакомого… — пробормотал он.

— Ага. То-то я гляжу, Горностаева бледная ходит в последнее время. Доигрались! — Агеева развернулась и, хлопнув дверью, вышла из кабинета.

Минуту все сидели молча. Скрипка, побледневший, видимо, из солидарности с Горностаевой, развел руки и двинулся к выходу.

— Так что дальше с твоим знакомым было? — спросила Завгородняя.

— Женился…

— На всех?

— Ага. В Турцию уехал и женился, — скорбно произнес Скрипка и тоже ушел.

Что— то подсказывало мне -скорбит он совсем не из-за своего знакомого.

— Вот, Анна Владимировна, теперь тебе понятно, что такое интрига? — Каширин многозначительно поднял брови.

***

— Соболина! — Обнорский был сегодня не в духе и явно настроился похамить. — И это называется «детективная новелла»? Где здесь детектив, где здесь интрига, где здесь, твою мать, новелла?

Обнорский швырнул передо мной пачку листов, которые я ему отдала накануне.

Я отшатнулась. Мне хотелось плакать, но я сжала кулаки и твердо ответила:

— Если вы, Андрей Викторович будете сдержаннее в выражениях, я готова выслушать суть ваших претензий к моей новелле.

— «Выслушать!» — передразнил Обнорский, сбавляя обороты и усаживаясь в кресло. Я так и осталась стоять. — Ладно.

Слушай сюда. Я просил, чтоб в новелле были секс, эротика, интрижки. Где оно?

— Как — где? — Я была возмущена. Уж чего-чего, а эротики там хватает. Я схватила листы и стала показывать Обнорскому. — Вот. И вот. И тут чуть-чуть. А здесь вообще две страницы. А вот это?