Дело об императорском пингвине - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 26

— Правда, да? И чем он может помочь вашей компании? — невинно осведомилась я.

— Тебе, правда, интересно, Анна?

Могу рассказать. Твой земляк имеет доступ к секретам пивоваренного производства вашей же известной компании — «Нерпа».

Мне показалось — я ослышалась…

— Ты сказал «Нерпа»?

— Да, да. Неужели не слышала?

Статус его я там не знаю. Меня в этом отношении интересует только корректность сделки в юридическом плане. Так вот, этот человек продает нашей компании разные ноу-хау вашей «Нерпы». И продает, на наш взгляд, за бесценок. Хотя, по российским меркам, деньги получает внушительные. Мы эти технологии патентуем, причем не только в Голландии, и «Нерпа» туда уже доступа не имеет. Все довольны! — Хуго рассмеялся.

Мы уже пришли, и ван Веер отправился в ванную.

Я старательно переваривала услышанное. Вот это да, вот это находка для Спозаранника! «Господи, до чего же я профессионально деформирована! Вместо того чтобы наслаждаться обществом Хуго, общаться с коллегами, узнавать Гаагу, я думаю об этой чертовой „Пуле“ и о ком — о Спозараннике!…» — разозлилась я на себя.

Но рука уже вытаскивала мобильный телефон и лихорадочно набирала номер Обнорского.

— Да! — ответил ленивый голос Андрея.

— Обнорский, это Лукошкина. Если в состоянии, побереги свои гадости для другого. Тут такое дело… — Я в двух словах пересказала Обнорскому полученную от Хуго информацию. Он не просил меня держать ее в секрете, поэтому виноватой я себя не чувствовала. Хотя осадок остался.

Обнорский взвился:

— Лукошкина, я тебе все прощу, если выяснишь, кто голландцам «сливает» технологии.

— Обнорский, если я правильно все понимаю, ты собираешься заняться информационным рэкетом?

— Давай вот без этих ярлыков, Лукошкина. Это наш шанс поквитаться с Аллоевым. Я думаю, он дорого даст за то, чтобы узнать имя гаденыша.

Мне не хотелось выполнять это задание. Во-первых, потому, что исходило от Обнорского. Во-вторых, потому, что успех этого предприятия означал бы неприятности для Хуго. Можно было бы, конечно, все ему рассказать.

Но что последует за этим признанием?! Весь день я мучилась своими раздумьями, что не прошло незамеченным для Хуго.

— Аня, что случилось? В Питере неприятности?

— Нет, милый, просто неважно себя чувствую. Слушай, если не секрет, расскажи, вы как-нибудь держите «на крючке» вашего человека в «Нерпе», чтобы он не соскочил? Я расскажу ребятам в Агентстве на предмет тонкостей работы с источниками… — (Хуго уже был в курсе моего сотрудничества с «Золотой пулей», но ничего не знал об истории с «Нерпой»…)

Я сама себе была противна в этот момент. Но Ван Веер ничего не заподозрил — его слишком заботило мое самочувствие.

— Конечно. Правда, сам Базиль, — при этом имени я вздрогнула от предчувствия, ведь Базиль по-французски — Василий, — об этом не знает.

Копии договоров, к которым не подкопаешься, номер счета в банке плюс видеофиксация наших переговоров. — Хуго явно гордился обстоятельным обеспечением сотрудничества с русским Базилем.

— И у кого этот кладезь информации? — я затаила дыхание.

— Экземпляры последних договоров у меня, с собой — торопился в дорогу, забыл выложить. Хочешь посмотреть? — великодушно предложил Хуго, доставая свой «дипломат».

— Что ты, а как же адвокатская тайна! — попыталась я оттянуть тот момент, когда окончательно предам любимого человека.

— Я тебе доверяю, cherie… — Ван Веер погладил меня по щеке и вынул документы. Невидящими глазами я стала их просматривать.

— Извини, ничего не соображаю.

Можно, я потом прочитаю? — Мне было физически плохо от подлости своего поступка. Много позже я буду просто ненавидеть себя. И еще долго меня будет мучить то, что я так и не пойму, из каких соображений это все совершила. Видимо, у меня просто отключился инстинкт самосохранения.

Оставив меня отлеживаться с головной болью, Хуго отправился по делам в город. Выждав некоторое время, я спустилась в бизнес-зал гостиницы, отксерокопировала документы и тут же отправила их по факсу в Агентство. Голос перезвонившего Обнорского был полон оптимизма и восхищения. На документах значилась подпись Василия Братчикова. Теперь исход нашего конфликта с «Нерпой» уже был предсказуем.

— Я тебя ненавижу, Обнорский, — с болью сказала я в трубку. — Тебя, твое Агентство и тот день, когда связалась-с вами.

— За все, Лукошкина, надо платить, — неожиданно жестко ответил Андрей. — И ты в этом смысле не исключение.

Оставшиеся дни в Гааге были для меня сплошным мучением. Мучился и Хуго, не понимая, что со мной происходит. То и дело я ловила на себе его вопросительные, полные недоумения взгляды. В предпоследний день он пришел ко мне в растерянности. Я думала о своем предательстве и почти не сомневалась, что Хуго, если ему известно о «провале» питерского поставщика ноу-хау, догадается, в чем дело. Я приготовилась к самому худшему. Посмотрев на меня взглядом раненого животного, ван Веер сказал почти шепотом:

— Аня… Моя жена ждет ребенка.

Что— то стиснуло мою грудь -сильно-сильно, как тогда, в баре, когда мы с Хуго пошли танцевать. «За все, Лукошкина, надо платить», — вновь эхом отозвались у меня в ушах слова Обнорского…

Возвращение в Петербург было мучительным. Когда самолет коснулся полосы в Пулково, я почувствовала, что желания жить во мне почти не осталось. Лица друзей, бросившихся мне навстречу в аэропорту, были чужими и незнакомыми. Сославшись на усталость, я закрылась в своей комнате и долго сидела, раскачиваясь, как китайский болванчик, от невыносимой душевной боли. Ночью мне снилась яхта — наверное, одна из тех, что белыми птицами порхали по волнам в Гааге, и Хуго, загоревший до черноты, в белоснежной рубашке с засученными рукавами, — у рулевого колеса.

Я проснулась — что-то обожгло мою щеку. Впервые за последние много лет я плакала. Сначала про себя, молча.

Потом — в голос, как в детстве, когда хоронила любимую собаку. Хорошо, что Петруши нет дома…

В Агентстве, где я появилась несколько дней спустя, меня встретили, как национального героя. Спозаранник, сняв воображаемую шляпу, сказал:

— Анна Яковлевна, если бы не мой ревматизм, я бы пал перед вами ниц.

Вы гениальны — оказываетесь в нужное время в нужном месте и с нужным человеком. Вы просто находка для нашего отдела!

Все были довольны и не скрывали этого. Угроза банкротства, несколько месяцев дамокловым мечом висевшая над «Пулей», миновала.

Еще когда я была в Гааге, состоялась «встреча на Эльбе». Обнорский не поленился лично встретиться в Аллоевым и просветить его относительно кадровых просчетов руководства «Нерпы». Аллоев не верил и требовал доказательств. Документы, которые я отправляла по факсу, были переданы Аллоеву в обмен на отзыв иска и аннулирование всяческих претензий к нашему Агентству со стороны «Нерпы». Судья Колмогорова, которую я встретила некоторое время спустя, была черна лицом.

— Удачно у вас все получилось, Лукошкина, — со злостью бросила она мне в лицо.

Я отвернулась…

На мой отпуск Обнорский согласился безоговорочно. «Мне нужно время, чтобы все обдумать», — сказала я ему. Я так и не решила, уходить мне из «Золотой пули» или нет.

До меня дошли слухи о том, что роман Обнорского с Завгородней — чистейшая фикция. Причем инициатором ее случайно стала я сама, отказавшись как-то ехать с Обнорским в Репино на встречу с корейскими продюсерами. Вместо меня напросилась Завгородняя. Обнорский, видимо, чтобы насолить мне (вот дурак-то!), имитировал радость от Светкиного предложения. Но до переговоров Светлану не допустили, и ей пришлось загорать у залива, где шла подготовка к пляжному сезону. Когда Завгородняя купалась, самосвал высыпал на ее одежду песок, предназначенный для выравнивания пляжа. Потому-то Светкины вещи и были в таком плачевном состоянии. А Обнорский одолжил ей тогда свою рубашку — не везти же девушку в город голышом. Эту рубашку и не успела погладить Светкина мама…