Зороастр - Эберс Георг Мориц. Страница 113

Даже старики возрадовались! Столетний Елизама, отец твоего отца, который, как тебе известно, много лет сидел согнувшись на одном месте, и тот встал, выпрямился и стал говорить пламенную речь. Дух Божий снизошел на него и на всех нас; мне казалось, что я помолодел и телом и душою; когда я подошел к телегам, на которые усаживались женщины и дети и увидел Елизеву, родильницу, то даже не узнал ее; она была так весела, как в день своей свадьбы и, прижимая своего новорожденного к груди, напевала ему тихим голосом, что он вырастет свободным человеком в прекрасной стране. Старая Кузая, которую еле оторвали от дорогих ей могил, теперь весело сидела в тележке и даже подтягивала своим старческим голосом хвалебную песнь, начатую Элькамом и Авиассафом, сыновьями Хораха. И так народ двинулся в путь. А мы, оставшиеся здесь, бросились друг к другу в объятия и не знали, были ли проливаемые нами слезы от горя и тоски разлуки или от радости, что наших единоплеменников ожидало такое счастье.

— Вот как все это было, — продолжал старик, — и прежде чем смоляные светильники, которые несли перед полчищами, исчезли в темноте и которые, как нам показалось, горели ярче, чем зажигаемые здесь большие огни на башнях храмов во время празднества в честь Нейфы, — мы также пустились в путь, так как не хотели задерживать Ассера и в то время, как мы темною ночью шли по улицам города, оглашаемым воплями жителей, потерявших своих первенцев, мы тихо пели хвалебную песнь сыновей Хораха и мирное спокойствие снизошло на нас всех, так как мы знали, что Господь Наш Бог ведет свой народ и защитит его.

Старик замолчал; его жена и внучка прижались друг к другу и запели хвалебную песнь Богу и слабый голос старухи сливался с голосом девушки, дрожавшей от внутреннего волнения.

Старик боязливо посмотрел на первенца своего господина.

Понял ли он его?

Осия взял правую руку Элиава и пожал ее, как другу, затем простился с ним со слезами на глазах и сказал:

— Ты обо мне услышишь!

Старик успокоился; он узнал довольно и, охваченный необъяснимым восторгом, он стал целовать одежду и руки первенца своего господина.

Осия возвращался в лагерь с поникшею головою. Борьба унялась в его сердце: он знал, что ему надлежало делать: отец звал его и он обязан был повиноваться.

Военачальник вспомнил свое детство: его заставляли каждый вечер читать молитвы при отходе ко сну; ему часто рассказывали о сотворении мира, о всемирном потопе, об Аврааме, Исааке и Иакове. И как он любил слушать эти рассказы от своей матери, от няньки и от дедушки Елизама…, но потом Осия, занятый своей службой в войсках фараона, казалось, забыл их совершенно. Но в хижине Элиава эти рассказы так живо пришли ему на память, что он мог бы повторить их слово в слово.

Он знал, что существует Всемогущий невидимый Бог, который обещал евреям сделать их великим народом. Все, что у египтян скрывалось жрецами, как великая тайна, составляло у евреев достояние каждого. Между евреями всякий нищий, всякий раб имел право воздеть руки и молиться одному Творцу неба и земли.

Правда, и между египтянами были люди, дошедшие своим собственным умом до познания Единого Бога, но эти люди никому не говорили ни о своих мыслях, ни о своих чувствах, а держали их в тайне.

Осия, хотя и вращался между язычниками, но был не таков, чтобы вместе с ними преклоняться перед их идолами; он знал, что это творение рук человека.

Осия долго размышлял о своем положении, его смущала присяга, данная фараону. Но вдруг, как бы по наитию свыше, военачальнику пришла мысль помолиться. И Осия стал просить Единого Бога, чтобы Он не вменил ему в грех его клятвопреступление.

И вдруг воин почувствовал, что у него так легко стало на душе и он, успокоенный и довольный, вошел в свою палатку.

Ефрем тихо лежал на постели и улыбался, точно видел приятный сон. Осия сам лег немного отдохнуть, чтобы запастись силами на следующий день; его глаза смыкались от усталости и час спустя, после крепкого сна, он открыл их, вспомнил о всем происшедшем и задумался; однако, это продолжалось недолго; военачальник велел подать себе праздничное платье, шлем, позолоченный чешуйчатый панцирь, который он надевал только в торжественные дни, или в присутствии фараона.

Между тем проснулся и Ефрем. Он любопытным и радостным взором окинул дядю, стоявшего перед ним во всей своей мужественной красоте, в пышном воинском убранстве и воскликнул:

— Как человек может гордиться, когда в таком убранстве предводительствует над тысячами людей.

Осия пожал плечами и отвечал:

— Слушайся воли Божией; воздавай должное, как великим мира сего, так и ничтожным людям и пусть на тебя смотрят все с уважением, а тогда ты можешь поднять голову также высоко, как и самый доблестный воин в своем пурпуровом одеянии и золотом панцире.

— Но ведь ты достиг великой славы у египтян, — продолжал юноша, — ты стоишь высоко в их мнении, как и во миопии Горнехта и его дочери Казана.

— Неужели? — спросил усмехнувшись воин.

Затем он приказал своему племяннику лежать спокойно, потому что голова юноши все еще горела, хотя и не так сильно, как накануне.

— Не выходи на воздух, — сказал Осия племяннику, — пока не придет врач, а потом ожидай здесь моего возвращения.

— А ты скоро вернешься? — спросил юноша.

Осия задумался, дружелюбно посмотрел в глаза Ефрему и ответил серьезным тоном:

— Кто служит в войске, тот никогда не может назначить времени своего возвращения.

Затем он опять как будто задумался и продолжал более мягким голосом:

— Сегодня утром, вероятно, я скоро освобожусь и через несколько часов буду с тобою. Если я не вернусь до позднего вечера, тогда — при этом он положил свою руку на плечо юноши — иди как можно скорее обратно в Суккот и, если наш народ выступил из этого города перед твоим приходом, ты найдешь в пустом дупле сикоморы письмо, из которого узнаешь, куда тебе следует направиться. Как только достигнешь наших, то передай мои приветствия отцу, деду и Мирьям. Скажи им и всем прочим, что Осия останется верен повелению Бога и своего отца. В будущем его будут называть Иисусом Навином. Помни: Иисусом Навином! Это скажи прежде всего, что я остался и не мог следовать за ними, как бы хотел; Всевышний иначе решил мою судьбу и меч, который Он избрал, переломился, прежде чем пошел в дело. Понимаешь ли ты меня, юноша?

Ефрем кивнул головою и сказал:

— Только смерть, говоришь ты, может удержать тебя следовать гласу Божию и приказанию твоего отца?

— Именно так, — подтвердил Осия. — Если же они спросят, почему я не постарался избегнуть гнева фараона, то скажи им, что Осия честный человек и не хотел посрамить себя, вероломно изменив присяге и вступить опозоренным на свою новую службу. Если же Богу угодно прекратить мою жизнь, то да будет Его воля. Теперь повтори мои слова.

Ефрем повиновался. Вероятно, речь дяди глубоко запала в его душу, потому что он повторил ее в точности. Затем юноша схватил руку Осии и спросил его: неужели он имеет основательные причины бояться за свою жизнь?

Воин заключил племянника в свои объятия и выразил надежду, что, вероятно, Ефрему не придется исполнить возложенного на него поручения.

— Быть может, — заключил он свои слова, — они захотят силою удержать меня, но, с помощью Божиею, мне удастся опять вернуться к тебе и мы вместе отправимся в Суккот.

Затем Осия быстро вышел из палатки, не отвечая на вопросы, предлагавшиеся ему племянником; но вдруг воин услышал стук колес и скоро показались две колесницы, запряженные чистокровными конями, и остановились у входа в палатку.

VIII

Осия знал хорошо людей, которые сошли с колесницы; то были: первый казнохранитель, и старейший из мудрецов фараона; оба эти сановника приехали за военачальником, чтобы везти его к царю.

Замедление было невозможно, и Осия, скорее удивленный, чем встревоженный этим приглашением, сел во вторую колесницу с ученым. Оба сановника были одеты в глубокий траур и, вместо белых страусовых, признака их сана, у них были на висках черные перья. Также лошади, передовые скороходы и колесницы были снабжены всеми признаками траура; но сановники казались скорее веселыми, чем опечаленными, потому что военачальник, которого надо было везти к фараону, охотно последовал за ними, а они боялись, что уже не застанут его в палатке.