Зороастр - Эберс Георг Мориц. Страница 131

Она посмотрела глазами полными слез и грустно проговорила:

— Ты лишаешь меня милости, в которой благодетель не откажет последнему нищему.

Затем она поднялась и сказала так громко, что даже надзорщик очнулся и посмотрел на солнце.

— Я говорю тебе, что наступит время, когда ты будешь просить о милости поцеловать с благодарностью эту руку! Это будет тогда, когда гонец привезет тебе и этому мальчику известие о свободе, которую вы оба так пламенно желаете; и это будет дело рук Казаны.

И молодая женщина покраснела от охватившего ее волнения. Иисус Навин взял ее правую руку и сказал:

— О, если бы тебе удалось исполнить то, чего жаждет твоя добрая душа! Как я буду тебе благодарен, если ты смягчишь судьбу этого мальчика, захваченного в твоем доме. Но, как честный человек, я должен тебе сказать, что никогда более не вернусь на службу к египтянам; что бы там ни случилось, но телом и душою я буду принадлежать тем, которых вы преследуете и среди которых я родился.

Она опустила вниз свою прелестную головку, но скоро опять подняла ее и сказала:

— Как ты честен и справедлив, другого такого человека не найдется на свете; это я еще знала, бывши ребенком. И если я среди своего народа не найду человека, который заслуживал бы такого же уважения, как ты, то я всегда буду о тебе помнить. Вероятно, бедной Казане удастся освободить тебя, и тогда не презирай ее, если увидишь, что она находится в более худшем положении, чем ты ее оставил; если она будет в большом унижении и подвергнется страшному позору…

— Что ты хочешь сделать? — прервал он ее.

Но он не получил ответа; надзорщик поднялся с своего места и, захлопав в ладоши, закричал:

— Вперед! Эй вы, кроты! Живо в дорогу!

Сердце защемило у осужденного; он поцеловал Казану в лоб и прошептал ей:

— Не беспокойся о нас, если только наша свобода будет стоить тебе унижения. Нам больше никогда не видеться; моя же жизнь, на воле или в неволе, будет полна лишений и упорной борьбы. Ночь все темнее и темнее будет окутывать нас своим покровом, но как бы ни была она темна, все же мне и этому мальчику будет светить звезда: это воспоминание о тебе, мое верное, милое дитя!

Затем он повернулся к Ефрему; юноша схватил руку рыдающей женщины и прижал ее к губам.

— Вперед! — крикнул еще раз надзорщик, затем помог щедрой молодой женщине сесть на колесницу и крайне удивился, что она опять с таким вниманием следила за обоими осужденными.

Лошади, запряженные в колесницу, тронулись; раздались новые крики надзорщиков, послышался свист плетей по обнаженным спинам и жалобный крик и, затем, осужденные двинулись в дорогу, продолжая путь на восток. Цепи на ногах волоклись по пыли, которая, поднимаясь вверх, окутывала всю толпу, точно также как душа каждого осужденного была охвачена ненавистью, тоскою и страхом за будущее.

XVIII

Большая дорога, идущая мимо храма, у которого сделали привал осужденные, разделялась на две ветви: одна вела на юг, к Суккоту, а другая тянулась в юго-восточном направлении через укрепления на перешейке к горным рудникам.

Немного спустя после отправления осужденных из Таниса, оттуда выступило и войско, стянутое для преследования евреев; а так как преступники промешкались довольно долго у колодца, то войско почти настигло их. Скоро появились и гонцы, чтобы очистить воинам дорогу. Они приказали осужденным остановиться, пока не проедут возы с палатками и домашнею утварью фараона. Издали уже слышался стук колес.

Надзорщики над осужденными радовались этой остановке, так как им незачем было торопиться. День был жаркий, идти становилось трудно и если преступники опоздают к месту их назначения, то надзорщики могут отговориться, что их задержали войска.

Иисус Навин также остался доволен этим неожиданным привалом, так как скованный вместе с ним Ефрем внушал ему серьезные опасения; юноша или вовсе не отвечал на вопросы дяди, или же бормотал какой-то вздор, а бывшему военачальнику хорошо было известно, что многие люди, осужденные на каторгу, впадали в идиотство или совершенно сходили с ума. Но мимо них должна была проходить часть войска и это новое для него зрелище могло рассеять мрачное настроение духа юноши.

В стороне от дороги был холм, заросший тамариндовым кустарником; туда и отвел надзорщик своих пленников. Он был строг, но не жесток и позволил осужденным растянуться на песке, так как последующий переход должен был быть очень продолжителен.

Только что осужденные расположились у холма, как послышался снова стук колес, ржание коней, команда, а время от времени резкий крик осла.

Лишь только показались первые колесницы, Ефрем спросил: не это ли едет фараон? Иисус Навин отвечал ему с усмешкою, что когда властелин Египта идет в поход во главе своего войска, то вслед за передовым отрядом, посылается все необходимое для лагерной стоянки, потому что фараон и его вельможи любят являться в стан, когда уже палатки разбиты, стол накрыт и воины, по знаку военачальников, отправились спать.

Иисус Навин не успел еще окончить своей речи, как показалось несколько пустых телег и ослов. Обыкновенно, с каждой деревни, мимо которой проезжал властелин Египта, бралась дань в виде хлеба, муки, битого скота, домашней птицы, вина и пр., и все это навьючивалось на ослов или складывалось в телеги; за день перед проездом фараона по известной местности, появлялись сборщики, отбиравшие у поселян все лучшее для властелина Египта.

Вскоре показались и бойцы на колесницах, небольших двухколесных тележках, обшитых бронзою, везли каждую из них два коня и на каждой помещались воин и возница. На брустверах колесницы были укреплены большие колчаны, а каждый воин упирался на копье или на громадного размера лук. Одежда воинов пестрела яркими красками — и была вышита шелком, серебром и золотом.

Затем, дядя указал племяннику на громадные шесты и толстые свертки драгоценных материй, предназначавшихся для царской палатки; далее шли ослы, впряженные в тележки с разною утварью и припасами для фараона и, наконец, многочисленный царский штат: врачи, смотрители за одеждой, заготовщики дорогих мазей, повара, плетельщики венков, стражи, невольники; все эти лица должны были непременно находиться при царе во время его походов. Эти люди только что вышли из столицы, не успели утомиться и от нечего делать шутили между собою; если кто-либо из них замечал осужденных, то, по египетскому обычаю, бросал в них каким-либо едким словом; другие же, желая выказать свою доброту, подавали им милостыню, наконец, третьи посылали им через погонщиков ослов плоды и разные подарки, так как многие хорошо понимали, что никто не может ручаться за свою судьбу; иной сегодня свободен, а завтра будет осужден. Старший надзорщик позволял осужденным принимать подаяние, а если какой-нибудь мимо идущий невольник, проданный Иисусом Навином за негодность, кричал ему — Осия — и указывал на него с самым отвратительным жестом, то старший надзорщик, этот грубый человек, который все же обладал добрым сердцем, подносил оскорбленному свою собственную бутылку и давал ему выпить глоток вина.

Ефрем, пришедший из Суккота в Танис с посохом в руках, с ломтем хлеба и с куском баранины, выразил свое удивление, что одному такому человеку, как фараон, требовалось столько вещей и прислуг; юноша опять впал в прежнее состояние полного равнодушия, пока дядя не привел его снова в себя своими объяснениями.

Как только миновал лагерный обоз, старший надзорщик захотел, было, двинуть осужденных в путь, но передовые гонцы, предшествовавшие стрельцам, задержали их, говоря, что преступникам не следует смешиваться с воинами; так они и остались у своего холма смотреть на мимо проходившие войска.

За стрелками следовали тяжеловооруженные воины с громадными щитами и в воловьих шкурах, спускавшуюся от груди до самых пят.

Осия объяснил племяннику, что вечером этих воинов расставляли вокруг палатки фараона, так что получалось нечто вроде живого забора. Эти воины имели при себе по копью и по мечу, наподобие кинжала; за тяжеловооруженным отрядом следовали пращеносцы; при виде этих последних, Ефрем в первый раз заговорил сам, не дожидая вопроса дяди; юноша уверял, что пращи, изготовляемые еврейскими пастухами, гораздо лучше египетских и что ему лично приходилось несколько раз убивать на охоте из пращей не только пантер, волков или шакалов, но даже и коршунов; рассказывая об этом, юноша так воодушевился, что даже осужденные стали прислушиваться к его словам.