Зороастр - Эберс Георг Мориц. Страница 72

Но теперь, когда наступил момент, долженствовавший, по-видимому, произвести перемену в судьбе влюбленных, оба они почувствовали какое-то стеснение. Негушта была так поражена и восхищена мыслью, что снова увидит великолепие дворца в Сузах, столь памятное ей еще со времен ее детства, что боялась показать Зороастру, до какой степени она рада покинуть Экбатану, которая, без него, была бы для нее немногим лучше тюрьмы. Он же, предвидя, как ему казалось, немедленное устранение всяких препятствий и отсрочек, благодаря благосклонному отношению к нему Дария, был, однако ж, слишком благороден и деликатен, чтобы сразу открыть Негуште перспективу близкой свадьбы, так живо рисовавшуюся в его собственной фантазии.

Но не меньшее смущение овладело его сердцем, когда он очутился лицом к лицу со скорбью пророка и впервые в своей жизни почувствовал себя виноватым перед своим учителем, сознавая, что Даниил почти так же глубоко огорчен его отъездом, как и отъездом Негушты. А решение, известное ему одному — жениться на царевне, вопреки воле пророка и при содействии царя, делало еще тягостнее его душевную пытку.

Несколько минут длилось молчание; наконец, старец внезапно поднял голову и откинулся на подушки, устремив взор на своего ученика.

— Разве ты не чувствуешь горести и сожаления? — печально спросил он.

— Нет, мой господин несправедлив ко мне, — ответил Зороастр и в замешательстве сдвинул брови. — Я был бы неблагодарен, если б мог с легким сердцем расстаться с тобой, хотя бы на один только день. Но пусть господин мой утешится: эта разлука не будет продолжительна. Не успеют стада спуститься с Загроша, чтоб укрыться здесь от зимних холодов, как мы уже снова будем с тобою.

— Поклянись же мне, что вернешься до наступления зимы.

— Я не могу поклясться, — отвечал Зороастр. — Ты видишь, я во власти великого царя. Я не могу поклясться.

— Скажи лучше, что ты в деснице Господа, и что поэтому ты и не можешь поклясться. Ибо я говорю тебе, ты не вернешься, и я не увижу больше лица твоего. Наступит зима, и легкокрылые птицы улетят на юг, а я останусь один в стране снегов и морозов. И наступит весна, а я все еще буду один, хотя время мое будет близко, потому что ты не вернешься сюда, и не вернется моя дочь Негушта, и никто из моих родных. И, вот, я сойду в могилу совсем одинокий.

Желтый свет висячей лампады озарял сверху глаза старца, горевшие тусклым огнем; черты лица его вытянулись и исказились, и все морщины и борозды, проведенные превратностями его столетней жизни, выступили теперь — мрачные, суровые и грозные. Зороастр содрогнулся, взглянув на него; он хотел было заговорить, но благоговейный страх сковал его уста.

— Иди, сын мой! — торжественно воскликнул Даниил и с этими словами медленно приподнялся с подушек и сел прямо и неподвижно, протянув свои бледные старческие руки в сторону молодого воина. — Иди и делай свое дело, ибо ты в деснице Господней, а иные дела твои будут вести к добру, иные — к погибели. Ибо ты уклонился с непорочной стези, ведущей к звездам, ты упал с лестницы, по которой ангелы восходят и нисходят на землю, и стал искать преходящей женской любви. И некоторое время ты будешь заблуждаться, и некоторое время будешь много страдать, и снова пройдет некоторое время и ты погубишь себя своими собственными мечтаниями, потому что не сумел отличить тьмы от света и добра от зла. Женщина совратит тебя с прямого пути и, уходя от женщины, ты возвратишься на него и все-таки погибнешь. Но так как добро не чуждо сердцу твоему, то оно сохранится, как и имя твое, в целом ряду поколений, и хотя зло, владеющее тобой, погубит тебя, но, в конце концов, твоя душа будет, все-таки, жить.

Зороастр закрыл лицо руками.

— Восстань и иди, ибо десница Господня на тебе, и никто не может воспрепятствовать делам твоим. Ты будешь взирать на солнце и радоваться, и снова взглянешь на него, и дневной свет покажется тебе мраком. Ты будешь хвалиться в сознании своей силы и в блеске своих доспехов, что нет человека, подобного тебе, и затем отвергнешь славу свою и скажешь: «Это тоже суета». Ты снискал любовь царя и будешь стоять пред царицей в золотых доспехах и богатой одежде, но конец близок, потому что рука Господня покоится на тебе. Если Господь хочет сотворить великие дела чрез тебя, что мне до того? Иди скорей и не отдыхай дорогой, чтобы женщина не соблазнила тебя и ты бы не погиб. А я, я тоже пойду… не с тобой, а впереди тебя. И все вы должны последовать за мной, ибо я ухожу. Истинно говорю тебе, я вижу уже свет во тьме мира, и сияние небесной славы снизошло на меня, торжественное сияние лучезарного величия.

Зороастр взглянул на Даниила и в страхе и трепете упал к его ногам, так что тяжелый шлем его с шумом покатился по мраморному полу. Даниил стоял, выпрямившись, точно исполинский дуб, простирая к небу свои иссохшие руки и окутанный до пояса густою массой своих белоснежных волос и бороды. Лицо его было озарено каким-то внутренним чудесным светом, а темные глаза, устремленные вверх, казалось, воспринимали и поглощали в себе лучезарный блеск отверстых небес. Голос его звучал теперь со всею мощью юности, и весь его образ был облечен величием неземного мира. Он заговорил опять:

— Внимай, голос веков говорит устами моими, и Господь Бог мой взял меня к себе. Дни мои пришли к концу; я взят на небо и не буду больше низринут. Земля отступает и явилась слава Божия, не имеющая конца во веки. Господь идет — скоро придет Он.

Воздев руки к небу, он простоял еще одну минуту, совсем неподвижно, с лицом, озаренным лучами неземного света. Одно мгновение простоял он так, затем отступил назад и так же прямо, с воздетыми к небу руками, упал на устланный подушками пол.

Зороастр, объятый ужасом, бросился к Даниилу и начал растирать его руки, он прислушивался к биению сердца, переставшего биться, и старался возбудить хоть слабый признак дыхания.

Но старания его были тщетны, и тогда, в верхней комнате башни, молодой воин пал ниц и зарыдал один на один с великим усопшим.

III

Так почил Даниил, и семь дней подряд женщины, припав к земле, оплакивали его, между тем как мужчины бальзамировали тело и готовили его к погребению.

Они обернули тело в тонкое полотно и возлили на него драгоценные масла из дворцовых хранилищ. Они окуривали тело ладаном, миррой и амброй, индийскою камедью и смолой персидской сосны и зажигали вокруг него свечи из чистого воска. Все эти семь дней городские плакальщики громко сетовали, неустанно восхваляя усопшего и возглашая днем и ночью, что умер лучший, достойнейший и величайший из людей.

Так бодрствовали они семь дней, плакали и воспевали подвиги Даниила. А в нижнем покое башни женщины сидели на полу с Негуштой посередине и предавались великой скорби, облекшись во вретище в знак печали и посыпая пеплом и голову свою, и землю. Лицо Негушты исхудало и побледнело за эти дни, губы ее побелели, и длинные волосы висели в беспорядке. Многие мужчины обрили себе бороды и ходили босые. Крепость и дворцы были полны звуков плача и сокрушения. Евреи, находившиеся в Экбатане, оплакивали своего вождя, а оба левита сидели возле усопшего и неумолчно читали отрывки из писаний. Мидяне оплакивали своего великого и справедливого правителя под ассирийским именем Балатшужура, впервые данным Даниилу Навуходоносором, и их громкие рыдания и сетования доносились из города, как вопль целого народа, до слуха обитателей крепости и дворца.

На восьмой день торжественно погребли его в саду, в гробнице, заново выстроенной в неделю плача. Оба левита, один молодой еврей и сам Зороастр, все они, одетые во вретища и босые, подняли тело Даниила на носилках и вынесли его на плечах по широкой лестнице башни в сад, к могиле.

Впереди шли плакальщицы: несколько сотен мидийских женщин, с растрепанными волосами, раздирали свои одежды, посыпали себе пеплом голову и бросали его на дорогу, по которой шли, плача навзрыд и причитая диким голосом скорби, потрясая воздух своими визгливыми криками, пока не подошли к могиле и не окружили ее, между тем как четверо мужей опустили своего учителя в обширную гробницу из черного мрамора под тенью пиний и рододендронов.