Смерть композитора. Хроника подлинного расследования - Ракитин Алексей Иванович. Страница 23

После такого вступления Татьяна перешла к обстоятельному рассказу: «Примерно в 1976 г мы решили с Володей пожениться, однако в дальнейшем он стал уходить от этих вопросов. В феврале 1977 г мы с ним поссорились из-за этого и до апреля месяца не встречались. Затем мне позвонил из психиатрической больницы Володя и [по] просил, чтобы я приехала к нему. (…) В приёмном покое мы сидели в комнате, разговаривали и одновременно плакали. Он мне продолжал объясняться в любви и говорил, что мы должны пожениться. Я была согласна выйти за него замуж.»

Как видим, Ивасюк за два месяца до попадания в психлечебницу расстался с Татьяной Жуковой. Это любопытное дополнение к известной уже информации. Возможно, что именно этот травмирующий фактор сказался на разбалансировке его психики больше, чем напряженная работа. Сложно сказать, так ли это на самом деле – нет у нас весов для подобного рода взвешивания – но близость во времени этих событий представляется весьма многозначительной.

А что известно Жуковой о болезни Ивасюка? Цитируем: «Володя мне рассказывал, что у него от работы возникла сильная нервная депрессия. И я сама знала, что [он] мог работать ночами, сутками и ничего не кушал. У него возникло нервное истощение. Володя даже ещё в школе перерезал руку, у него было нервное истощение и родители вынуждены были забрать его с этой школы». Стоп! Вот это по-настоящему важно.

Следователь уже допрашивал отца и мать композитора и они должны были сообщить ему об имевшей место в юности попытке самоубийства. Однако, почему-то ни Михаил Григорьевич, ни София Ивановна, нужных слов не нашли. Забыли? А разве такой эпизод можно забыть?

Откройте любой научный труд по суицидологии и в нём непременно найдётся упоминание двух важнейших индикаторов предрасположенности к самоубийству: а) наличие родственников, покончивших с собою, и б) ранее имевшая место суицидальная попытка, либо даже не одна. В подавляющем большинстве случаев попытка самоубийства – это рецидивный акт, т.е. совершаемый не в первый раз. То, что Владимир Ивасюк пытался покончить с собою в школьные годы, рождало обоснованные подозрения, что в апреле 1979 г он вспомнил о полученном тогда опыте. Родители, будучи неглупыми людьми, это понимали… Но вместо того, чтобы сообщить следствию важную ориентирующую информацию, они предпочли обойти школьный эпизод полным молчанием. Что это, как не попытка манипулирования следствием?

Михаил Григорьевич Ивасюк, отец композитора.

Перед нами очень тревожный сигнал, заставляющий по-новому оценить поведение родителей Владимира Ивасюка после его смерти. Вместо того, чтобы чистосердечно и откровенно – как того требует Закон – сообщить следствию всю информацию, имеющую или возможно имеющую отношение к произошедшей трагедии, родители принялись играть некую «свою игру» и самостоятельно решать, что для следствия важно, а что – нет. Почему они себя так повели? Да потому, что не хотели, чтобы версия самоубийства выглядела достоверной!

Надо ли удивляться тому, что пошли разговоры об убийстве Владимира? Нет, конечно, теперь-то мы понимаем, что сами же родители эти сплетни и распускали. Или, как минимум, не препятствовали их распространению. Не зря говорится: маленькая ложь рождает большое недоверие.

Если родители скрыли факт суицидальной попытки Владимира в школьные годы, то может быть, они скрыли и что-то ещё?

Впрочем, остановимся на этом и почитаем показания Жуковой далее, там ещё интереснее (стиль оригинала сохранён): «Отец и мать Володи не хотели, чтобы я ходила к нему [в больницу]. Его родители стали меня обвинять, что, мол, по моей вине Володя попал в больницу. По желанию матери врачи не стали меня пускать к Володе и меня не пускали. Однако Володя хотел нашей встречи и нам разрешили видеться. Мать Володи мне объясняла, что у меня своя работа, что я актриса, что я не смогу быть ему женой. Она объясняла, что Володя как взрослый ребёнок, что за ним нужно всё время смотреть. Родители видели во мне как бы девушку лёгкого поведения».

Внимательный читатель наверняка помнит эпический рассказ отца композитора о том, как пьяная Татьяна Жукова кричала и свистела под окнами квартиры Владимира. Рассказ звучал солидно, обоснованно, со ссылкой на соседей. Следователь, разумеется, поинтересовался у самой Татьяны, откуда же в этой истории «растут ноги»? Ответ оказался весьма любопытен: «Однажды был случай, когда я зашла к Володе, мы поели, я пошла на первое своё выступление в театре и [мы] договорились встретиться [позднее]. Сестра Володи в это время лежала в больнице. После спектакля, примерно в 1 час ночи, я пошла к Володе, так мы договорились. Он был на спектакле, но ушёл раньше. У него я оставила ноты. Когда я подошла, то увидела, что свет горел. Я стала звонить, но никто не открывал, тогда я подошла к балкону и стала тихонько звать. В это время вышла соседка Стева и стала кричать на меня, стала говорить, что вызовет милицию. Я ей объяснила, что должна забрать ноты. Соседка Стева очень опекала его, хотя он её не любил. Она вмешивалась в его дела, интересовалась всем и поэтому Володя её не любил, хотя открыто этого не высказывал ей. Позже, вернее, на другой день, я узнала от Володи, что его в тот вечер не было дома и пришёл он позже, т.к. был в больнице у сестры. Это был единственный случай, когда я пришла, а Володи не было. (выделено мной – А.Р.)»

В общем, как видим, многозначительные рассказы Михаила Григорьевича Ивасюка о вульгарном поведении Жуковой при ближайшем рассмотрении сократились до одного-единственного эпизода совершенно невинного содержания. Причём, в этой части Жукова заслуживает большего доверия, нежели отец композитора, хотя бы потому, что отца за лжесвидетельство вряд ли стали бы мурыжить всерьёз, а вот если бы Татьяну поймали на лжи, то кровь попортили бы изрядно. Почему это так, надо объяснять, или понятно без лишних слов?

Разумеется, следователь задал вопросы о половой сфере – эту тему никак нельзя было обойти молчанием. Татьяна ответила следующим образом: «В половом отношении Володя был нормально развит, никаких недостатков в этом отношении у него не было. В интимном отношении мы были с ним тактичны и открыты. Я сделала три аборта от жизни с Володей. Когда я первый раз забеременела, то объяснила Володе, что нужно как-то решить наши отношения. Володя всё говорил, что ещё нужно подождать и предложил аборт сделать. Я не могла заставлять его жениться, а воспитывать ребёнка [в одиночку – прим. А.Р.] я была не в силах. Последний аборт я делала от него примерно три года тому [назад]. Я его очень любила, поэтому не остерегалась от того, чтобы не беременеть.»

Светлана Федорченко (слева) и Татьяна Жукова (справа).

Очень интересный пассаж и притом откровенный. Не каждая женщина признается следователю в совершении трёх абортов. Причём, прочитавший этот отрывок может истолковать его совсем не в том ключе, нежели то задумывалось Татьяной. По её мнению, упоминание о сделанных абортах доказывало её глубокую привязанность и доверие своему мужчине. А другой человек увидел бы в этой детали нечто иное – невнимание Ивасюка к своей возлюбленной и его безразличие к её здоровью. Надо понимать, что аборт в эпоху «развитОго социализма» отнюдь не идентичен нынешней операции такого рода. В Советском Союзе это была очень травматичная и опасная медицинская процедура, которая мало того, что была болезненной, ибо проводилась без анестезии, так могла к тому же повлечь и самые серьёзные последствия – от бесплодия до смерти. Аборты вообще не рекомендовались нерожавшим женщинам, поскольку после такого рода манипуляций риск стать бесплодной был очень велик. И Ивасюк, будучи врачом по образованию, понимал эти нюансы лучше большинства мужчин. Тем не менее, он не останавливал Татьяну и не особенно утруждал себя тем, чтобы его интимный партнёр избежал нежелательной беременности. Такое безразличие называется мужским эгоизмом и подобное потребительское отношение к женщине не делает чести Владимиру. То, что Ивасюк трижды позволял своей нерожавшей возлюбленной прерывать беременность, убедительно свидетельствует о его нежелании связывать с нею свою жизнь.