Вор (Журналист-2) - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 26

Оставшиеся минуты прогулки Юрий Александрович и Олег лишь доброжелательно переглядывались, чувствуя необъяснимо растущую взаимную симпатию. Вроде бы и познакомиться толком не успели, а вот потянуло их друг к другу. Говорят, что ничто так не способствует сближению людей, как одновременный смех или плач, совпадение эмоциональных фаз срабатывает порой, как система опознания в ПВО «свой — чужой».

Когда прогулка уже заканчивалась. Барон вдруг вспомнил, где он слышал погоняло Адвокат — так звали одного из людей Антибиотика… Ну да, Олег Адвокат, афганец он вроде бы. Старик, конечно, не мог знать всех бандитов Питера, но Адвокат был уже слишком заметной фигурой, чтобы Михеев не знал о нем вообще ничего… Как ни странно, то обстоятельство, что этот смешливый Олег оказался человеком Витьки, не убило сложно объяснимое расположение к нему Барона… В конце концов, Юрий Александрович был уже очень стар и мудр, он хорошо знал, как судьба иногда сплетает и завязывает в узлы жизни совсем разных людей — добрых и жадных, подлых и благородных, трусов и смельчаков…

Перед тем как контролеры начали разводить выгуленную тройку по камерам, Олег успел шепнуть Юрию Александровичу:

— Может, свидимся еще?

— Может, и свидимся… — пожал плечами Барон. — Если Бог даст… Спасибо еще раз…

Олег помахал рукой и ушел из жизни Михеева навсегда. Бог не дал им встретиться еще раз и поговорить по душам… А ведь, кто знает, если бы случилась эта встреча двух почувствовавших доверие друг к другу мужчин — может быть, и история их сложилась бы по-другому [34]. Но не родился еще на свет человек, который заставил бы вязальщицу кружев судьбы работать строго по вычерченному им узору…

После прогулки старик успел немного поспать, а ближе к вечеру его дернули еще раз на допрос к следователю. Барон подумал, что не Илья Борисович Задульский его дергает, а Колбасов…

«Ничего, дешевка, — усмехнулся про себя Юрий Александрович, выходя в допросный коридор. — Сейчас мы с тобой поговорим…» Старик вспомнил, как несколько лет назад, когда только-только началось формирование ОРБ в Питере, — как запаниковали тогда бандиты и рэкетиры!

Какие ужасные страшилки рассказывали они друг другу об этой новой и потому еще очень маленькой милицейской структуре… Смешно, но когда ОРБ было маленькое, бандюки его боялись до судорог, а теперь оно вон какое большое стало, чуть ли не весь третий этаж в Большом доме заняло, а никто уже особо и не пугается. Ну ОРБ и ОРБ… Чего там, менты везде одинаковые, всегда и везде найдутся такие, с которыми вопросы порешать можно… Старик за свою долгую и весьма беспокойную жизнь перевидал много мусоров — умных и тупых, жестоких и добрых. Для вора большинство из них были просто пустым местом, за исключением одной только категории — правильных ментов. Те всегда выделялись, они в своей собственной среде стояли как-то наособицу. Не сказать, что у них манеры, воспитание и образование были намного лучше, чем у остальных, нет, отличало их другое — уважительное отношение к себе самим и своему труду, профессионализм и как следствие его — независимость во взглядах и поступках… Правильные менты очень редко опускались до рукоприкладства и всегда держали свое слово, даже если давали его преступнику. Они знали себе цену и никогда не опускались до уровня ширинок своих начальников и за водкой для них не бегали… Вот только почему-то до больших званий, как правило, не дослуживались, и висюлек ментовских на мундирах у них было немного. Зато было много морщин, тоски в глазах и ранних болячек…

«Странное дело, — думал Барон, подходя к кабинету для допросов. — Что за государство у нас такое дебильное? Больше всего ведь обижает именно тех, кто честно и преданно ему служит… Не страна, а мама сумасшедшая: чем лучше дитя, тем больше его бьет…» — Входи! — втолкнул его в кабинет контролер. Юрий Александрович расцепил руки за спиной и огляделся. На этот раз следователь Задульский действительно не стал утруждать себя приходом — в кабинете за столом сидел Колбасов и курил, листая какой-то иллюстрированный автомобильный журнал.

Увидев Барона, Колбасов заулыбался, бросил журнал на стол, поднялся навстречу. При всем показном радушии руку, однако, протягивать не стал, наверное, предполагал (и не без оснований), что старик может и не пожать ее. А зачем обострять обстановку в самом начале разговора? Как любит говорить Геннадий Петрович Ващанов: «Каждый опер должен быть еще и дипломатом…» — Здорово, Михеев, — бодрым голосом начал Владимир Николаевич. — Как тебе сидится? Курить будешь?… Ах да, я и забыл совсем, ты же у нас здоровье бережешь, до ста лет дожить хочешь, не иначе… Я слышал, прихватило тебя тут чуток? Как, оклемался уже? Юрий Александрович пожал плечами и присел за стол.

— Оклемался… Душновато тут, да и лет мне уже много… А насчет того, кто сколько прожить хочет, это не нам решать. Судьбу не переспоришь. Давайте ближе к делу, начальник. Что вам от меня нужно? Поздно уже, я устал.

— Ты не торопись, не торопись, Михеев. — Колбасов раздавил в видавшей виды жестяной банке окурок и подался вперед. — Устал он! А я что — не устал?! У меня, может, дома дети некормленые, жена неебаная, а я тут с тобой кувыркаюсь… Устал он, понимаешь…

— Тяжело вам, — сочувственно закивал Барон, пряча усмешку в морщинках лица. — Плохо это, когда при живой жене — и дети некормленые…

— Ты позубоскаль мне еще! — озлобился Колбасов. — С женой у меня полный порядок! Ладно, к делу так к делу… Только прежде чем к основному вопросу перейдем, скажи-ка мне, старче, чего это тебе спокойно-то не сидится? Не наигрался еще в свои игрушки?

— Не пойму я вас что-то, начальник, — устало прикрыл глаза Барон. — Загадками изъясняетесь…

— Ой, куда мне! — заблажил Владимир Николаевич. — Это ты у нас сплошная загадка ходячая… Не успел в хату прийти, а там уже и покойник образовался… Здоровый такой парнишка был — и вдруг упал с койки и умер… Скажешь, что ты ни при чем, в святом неведении находишься? Воры бандитов по всей России мочат… Или и это для тебя новость?! Ну, что молчишь, Михеев? Язык проглотил?

— Да нет, язык на месте… Что касается пацаненка убившегося — так вопрос не ко мне… Он еще жив-здоров был, когда у меня приступ начался… А потом я сознание потерял, очнулся, когда уже в лазарет несли… В камере говорили, что парнишка сам со шконки свалился…

Юрий Александрович говорил глухо и абсолютно равнодушно, понимал, что ни в чем разубедить Колбасова не сможет. Как можно разубедить человека в том, во что он и сам не верит… Просто у опера, как ему кажется, козыришко лишний на руках завелся, вот он и пытается его разыграть… Оэрбэшник, словно подслушав мысли вора, саркастически усмехнулся:

— Конечно, сам упал! Не падал, не падал, а тут вдруг упал… Ты думаешь, я тебе поверю? Не смеши меня, Михеев!

— Мне без разницы, во что вы верите, начальник… Считаете, что паренька я уделал, — Бог вам в помощь, раскручивайте… Если у вас там на ОРБ еще чего-нибудь нераскрытое числится — вешайте все на меня…

— Не храбрись, Михеев… Не надо! Ты в говне со всех сторон, и сгноить тебя в тюрьме проще, чем в канаву поссать… Но все ведь может измениться… Ты хорошо подумал над тем, что я тебе в прошлый раз предлагал?

«Господи, — с тоской подумал Юрий Александрович, — ну до чего же примитивно… Хоть бы из простого профессионального любопытства попробовал что-нибудь поэлегантнее закрутить… Ваша беда дорогой товарищ Колбасов, в том, что вы мало читали книжек, вот и с фантазией бедновато…» Вслух он однако, сказал совсем другое:

— Что вам от меня нужно, начальник? У меня после приступа до сих пор в голове мысли путаются…

— Кончай дурковать! — Колбасов начал заводиться, не понимая еще, что уже отдал инициативу в игре Барону — теперь уже старик управлял беседой, а опер лишь послушно двигался по вешкам, расставленным вором. Колбасов хотел напугать и эмоционально подавить Михеева, а вышло все наоборот — оэрбэшник сам утратил психологическое равновесие… Потерял равновесие — стал уязвимым. Это правило справедливо для любого поединка, в том числе и для словесного. — Ты мне — картину! Я тебе — свободу! — нервничая, Владимир Николаевич облизывал верхнюю губу, оставляя на усах капельки слюны. — Это очень много, особенно для тебя… Хоть помрешь не на нарах…