Вор (Журналист-2) - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 43

Однако в больнице Владимира Николаевича поджидал еще один неприятный сюрприз. Он узнал, что примерно за час до его появления соседей Михеева по палате встревожила неподвижность старика — они долго не решались потрогать вора, а когда все-таки потрогали, оказалось, что Юрий Александрович мертв… Тело Барона вынесли из палаты на зеленых больничных носилках уже при Колбасове — застывшее лицо старика было торжественно и строго, но оперу почему-то почудилась на губах трупа улыбка…

Часть II. Инвестигейтор [43]

Как и большинство нормальных ленинградцев, подполковник Ващанов не любил ноябрь. А с чего его любить-то? Разве что за канувшие в прошлое ноябрьские праздники… Это только в Союзе мог быть узаконен на государственном уровне очевидный всем бред — праздновать годовщину октябрьского события в ноябре… В ноябре в Питере почти не бывает солнца, дни делаются все короче и короче, постоянно идет холодный дождь, на улицах слякотно, и пронизывающий ветер носится по широким, но все равно угрюмым проспектам…

Зимой, когда выпадает снег, становится как-то легче, даже светлее, кажется, делается в городе, а ноябрь — месяц окончательного увядания и умирания, в ноябре обязательно начинается эпидемия очередной разновидности гриппа и все мерзнут — люди, собаки, кошки, голуби, вороны, даже дома и то, кажется, мерзнут…

Но ноябрь 1992 года начинался для первого заместителя начальник ОРБ особенно паскудно — именно в первый день этого самого не любимого Геннадием Петровичем месяца Володя Колбасов принес своему шефу очень плохие новости: на исходе последних октябрьских суток в тюремной больнице умер Барон, из которого так и не удалось выжать тайну местонахождения рембрандтовской «Эгины». Сволочной старик назвал оперу за несколько часов до ухода в мир иной координаты своего тайника, где якобы должна была храниться картина, но Колбасов нашел там лишь пять не очень ценных холстов, гравюры да какие-то часы…

Геннадию Петровичу после усвоения такой безрадостной информации стоило огромных усилий воли сдержаться и не наорать на подчиненного. Но что толку орать на Володю-то? Злость сорвать, конечно, можно, но виноватить молоток, неожиданно ударивший не по гвоздю, а по пальцу… Себя надо винить, в первую очередь себя… Колбасов ведь был лишь орудием, исполнявшим волю Ващанова, парень очень старался и согласовывал с подполковником каждый шаг… Поэтому Ващанов, выслушав унылый доклад опера, отпустил его с миром и начал думать, как жить дальше.

От мыслей о предстоящем тяжелом разговоре с Антибиотиком у Геннадия Петровича сделалось сердцебиение и неприятно забурлило в животе. У Виктора Палыча принцип строгий — за провал темы отвечает тот, кому эту тему поручили. Поиск «Эгины» Антибиотик повесил на Ващанова, значит, с него и спрашивать надо… Хуже всего было то, что Геннадий Петрович догадывался, какой Палыч вынесет вердикт: предложит реабилитироваться одним-единственным способом — найти все-таки картину. А где же ее искать? Где?! Раньше хоть реальная зацепка была — Барон этот полудохлый, а сейчас все ниточки обрублены, крутом тупик… Горько становилось при мысли о том, что старый больной вор сумел-таки обыграть двух профессиональных розыскников. Хотя, с другой-то стороны, матч ведь еще не закончился… «Эгина» где-то лежит, и Михеев не мог унести эту тайну с собой на тот свет, он ведь знал, что помирает, неужели из одного только упрямства решил холст не сдавать? Нет, тут явно еще что-то кроется… Игра продолжается, правда, мяч по-прежнему у кого-то из противников, только вот у кого? Гол Барон забить не смог, но успел сделать, как выражаются спортивные комментаторы, точную передачу, а потом лишь время тянул и отвлекал внимание пустыми финтами… А в это время кто-то, никем не замеченный, шел к воротам Ващанова — подполковник не сомневался в том, что, если «Эгина» где-то всплывет, если вся эта нехорошая история начнет вылезать наружу, тогда большие неприятности будут не только у Палыча с Монаховым (Палыч-то что, он, как всегда, выкрутится и от всего открестится), но и у Геннадия Петровича лично… А стало быть, нужно начинать думать уже не за совесть и не за деньги, а за страх…

Ващанов закрыл глаза, стиснул зубы и сосредоточился. К Палычу нельзя идти с пустыми руками. Если не удалось «Эгину» найти — а Барон, падла, померев вовремя, с крючка сорвался, — значит, нужно принести Антибиотику хоть какие-то идеи, хоть какие-то мысли… Подполковник прокрутил в голове все подробности разработки Михеева, достал записную книжку, полистал ее…

Время от времени в кабинет Геннадия Петровича заходили сотрудники, что-то докладывали, приносили на подпись какие-то бумаги — он ни во что не вникал, действовал словно механическая кукла, а сам думал об умершем Бароне и его наследстве…

Лишь к концу рабочего дня у Ващанова в голове оформились несколько конкретных направлений поиска.

Во-первых, нужно подать Антибиотику идею о пышных похоронах Михеева — с уведомлением заранее в прессе. Воров вообще положено сейчас хоронить как героев наступившего смутного времени. Палыч просто обязан достойно предать земле прах Барона — патриарха воровской идеи… На погребение съедется немереная толпа людей, из которых три четверти никогда Михеева в глаза не видели, а половина даже не слыхали о нем ничего… Однако придут и те, кто лично знал старика, — всех их придется проверять, а для этого надо будет отфиксировать похороны с разных точек видеокамерами. А потом поработать с видеозаписью… Если остались у Барона близкие друзья или родственники (вроде он что-то такое про жену свою плел?), они обязательно придут на кладбище. Обязательно… И всех их придется устанавливать и отрабатывать — работа будет долгая и муторная, но сделать ее необходимо.

Во-вторых, нужно как следует пропасти журналиста Серегина. Как ни крути, но он был одним из последних, кто разговаривал с Михеевым, к тому же старик почему-то настаивал именно на его кандидатуре, когда выдумал всю эту тему с интервью. Очень странную тему, кстати говоря… Колбасов утверждал, что Барон с журналистом ни о чем таком не говорили, но ведь опер не имел возможности визуально наблюдать за их беседой. Теоретически старик мог успеть что-то шепнуть этому Обнорскому-Серегину… Логики и смысла в таком варианте вроде бы нет, но, мало ли что могло взбрести в голову умирающему вору… Значит, за газетчиком придется ставить ноги, а еще неплохо было бы прилепить к нему глаза и уши… Ващанов вспомнил объективку на Обнорского и снова почувствовал тяжесть в животе.

Темная лошадка этот журналист… И тот ли он на самом деле, за кого себя выдает? Чем он занимался на своем Ближнем Востоке? Почему решил сменить профессию? Геннадий Петрович не сомневался, что все советские граждане, работавшие за границей, были в той или иной степени связаны либо с КГБ, либо с ГРУ. Ну если не все, то почти все. А Обнорский был не просто переводчиком, он был офицером, да к тому же с редким языком… А если работа переводчиком была для него только легендой? Такой же, как нынешняя работа? Что, не может быть такого? Еще как может, у Комитета не то что отдельные персоналии — целые легендированные предприятия есть — в самых разных отраслях и сферах… Подполковник вспомнил, как Серегин выглядит, как движется, как говорит… Нет, от парня явно Комитетом припахивает, а этого в данной ситуации нельзя не учитывать. Потому что если он хоть как-то связан с конторой, то устанавливать за ним наружное наблюдение крайне рискованно: оно может быть срублено контрнаблюдением, а потом начнется детальное выяснение причин появления хвоста. И все упрется в Ващанова…

Стало быть, нельзя за Серегиным официальную наружку ставить и литер заказывать нельзя. Береженого Бог бережет…

Геннадий Петрович так разволновался, что даже вспотел; всего, что касалось Комитета, он боялся панически, это был какой-то генетический, всосанный с молоком матери страх, знакомый многим советским людям, но у подполковника за последний год он развился в настоящую манию… Нервы стали ни к черту. Обидно-то как — чем больше денег появляется, тем меньше нервов остается.