Пропавшая сестра - Марр Эль. Страница 10

Я останавливаюсь перед величественной аркой, чтобы понежиться в лучах утреннего солнца, почувствовать связь с чем-то еще неведомым, что обязательно скоро узнаю об этом городе. Анжела вела ночной образ жизни, а я всегда была жаворонком. Очень странно быть здесь без нее. Порой я представляла, как однажды навещу ее через несколько лет после окончания медицинской школы, с мужем, а может быть, даже и с ребенком, полностью защищенная от ее нападок. Когда я смогу сказать себе и ей, что достигла того, чего хотела, чего бы это ни стоило нам обеим. Мой муж будет заботиться о ребенке, а я — заниматься онкологическими исследованиями. Он станет следить за порядком в доме и готовить ужин, ожидая моего прихода с работы в семь вечера. Муж будет идеальным домохозяином и поможет мне поверить в то, что я всей своей жизнью заслужила этот маленький уголок семейного счастья.

Резные узоры украшают бронзовую дверь под аркой. Над ней — простой крест и надпись по-латыни, наверное, что-нибудь вроде: «Мертвецы не лгут». Передо мной огромное кирпичное здание парижского морга — найдутся ли там ответы на мои вопросы об Анжеле?

Вчера вечером я еще раз просмотрела все папки на ее ноутбуке, пролистала торрент-файлы и закладки веб-страниц, но не нашла ничего интересного. Попробовала порыться в ее коробках, но меня хватило только на одежду и коллекцию картонных подставок под пивные кружки. А потом сказала себе «стоп» — сначала нужно убедиться в том, что тело, вытащенное из реки, принадлежит Анжеле. Остальное — потом.

Божественное расследование. Что она имела в виду? «Божественное» в смысле как в «Божественной комедии»? Религиозное? Или в смысле «крутое», «обалденное»? А «расследование» — это из научного лексикона или криминального? Она сама его проводила или предлагает провести его мне?

Пост в блоге Анжелы датирован первым июня 2014 года. Это конец нашего первого года обучения в колледже. Однако она могла поставить дату задним числом, чтобы дать еще одну зацепку. Зацепку за что? А что означают эти одиннадцать цифр? Может быть, вообще ничего. Может, это просто какой-то компьютерный дежурный код.

Около трех часов ночи я вырубилась, гадая, каким будет мой мир через шесть часов. Какую правду я узнаю за стенами морга?

Она внутри этого здания?

Или ее там нет?

Телефон звонит, прерывая мои размышления над парадоксом кота Шредингера. На дисплее высвечивается надпись: «Инспектор Валентин». Плохой знак. Он уже должен быть здесь.

— Доброе утро, мисс Дарби. Прошу прощения, но я не смогу сопровождать вас в морге.

— Как? Почему?

Он откашливается.

— В деле произошел неожиданный поворот. Директор морга сопроводит вас и ответит на все вопросы. Я еще раз прошу прощения, что бросаю вас в такой важный для вас момент, но опознание нужно обязательно произвести именно сегодня, до вашего завтрашнего отъезда.

— Да, понимаю. Спасибо.

Я сбрасываю звонок и тянусь к ручке двери. Интересно, что значит: «В деле произошел поворот». В деле. Не в нашем деле или не в вашем деле, а просто в деле. И это уже второй плохой знак. А еще нет и девяти утра.

— Bonjour, — раздается хриплый голос. В пустом вестибюле меня встречает охранник средних лет. С его рубашки на пол сыплются хлебные крошки; из мусорного ведра рядом выглядывает обертка от печенья. Я пытаюсь выудить из глубин сознания какие-нибудь приветственные фразы на французском.

— Bonjour, monsieur, — наконец, выдавливаю я. — Parlez-vous anglais? [13]

Лицо охранника расплывается в глупой улыбке.

— Нэмношка.

Ладно, попробуем снова.

— Мне нужен… directeur de la morgue [14].

Он вытягивается, как на параде.

— Suivez-moi.

Ладонью он указывает на рамку металлоискателя. Большое растение с огромными листьями, которое я не могу идентифицировать, украшает один угол вестибюля. На информационном стенде указаны номера кабинетов различных служб. Высокие сводчатые потолки создают впечатление, что я нахожусь то ли в здании старинного суда, то ли в чьем-то фамильном поместье, правда, этому впечатлению мешает запах антисептиков, разлитый в воздухе. В голове всплывают неприятные воспоминания о том, как школьная медсестра выводила у меня вшей.

Охранник ведет меня по узкому коридору, освещенному тусклыми лампами. Мы несколько раз поворачиваем, и я в конце концов теряю ориентацию. Обратно в одиночку мне ни за что не выбраться. Наконец мы подходим к двери с табличкой «Директор морга». Мой провожатый без стука открывает дверь.

Немолодой мужчина примерно того же возраста, что и мой отец, — под шестьдесят — сидит за широким столом вишневого дерева, перед ним лежат стопки бумаг. Ряды картотечных шкафов выстроились вдоль одной стены кабинета. Они напоминают мне игру, в которую я играла с отцом в детстве. Она называлась «Где прячется вирус?» Отец наклеивал надписи на свои картотечные шкафы («руки», «ноги», «нос», «глаза», «рот»), а я должна была найти, где прячется вирус — пакетик бумажных носовых платков, — пока он не заразил все тело. Анжела всегда рвалась поиграть с нами, но в свои семь лет я так завидовала тому вниманию, которое она получала от взрослых, демонстрируя изученное на уроках танцев-, что никогда этого не допускала.

В комнате нет окон, поэтому здесь не существует понятия времени суток. Охранник говорит что-то по-французски и с улыбкой исчезает.

Директор кивает мне:

— Asseyez-vous [15].

Я опускаюсь на алюминиевый складной стул. Хотя сегодня даже жарче, чем было вчера, в здании морга царит зима. Теплый свитер сейчас бы не помешал.

— Чем могу помочь? — спрашивает директор морга по-французски, глядя на меня поверх очков в квадратной оправе. Пиджак висит в углу на крючке, белая рубашка застегнута на все пуговицы. Он смотрит на меня как врач на пациентку.

— Меня зовут Шейна Дарби. Не могли бы вы говорить по-английски? Мой французский очень плох.

Серые глаза директора расширяются. Он приподнимается.

— Ах, да. Я ждал вас очень долго. Инспектор Валентин предупреждает меня… Мой соболезнование. Анжела, верно?

Я согласно киваю, не обращая внимания на его смешной английский, чувствуя лишь благодарность за то, что он идет мне навстречу. Он снимает со стены связку ключей.

— Меня зовут Жюльен Пак. Сейчас мы повидаем ее.

Какой-то горький привкус появляется во рту, когда я иду за Паком по узкому, тускло освещенному коридору. Страх последних трех недель становится вдруг физически осязаемым. Я пытаюсь сохранять спокойствие, разглядывая стрелки на брюках директора морга. Ширина коридора вынуждает двигаться гуськом, голова Пака едва не задевает потолок. Он шагает бодрой походкой, словно мы в парке аттракционов, а не в хранилище мертвых тел. Наконец, мы выходим через двойные двери в ярко освещенный больничный корпус. Из вентиляционных отверстий струится освежающий охлажденный воздух, и тошнота немного отступает.

Пак останавливается у двери с табличкой «Хранение». Я оглядываюсь в поисках ближайшего выхода на случай, если мне станет плохо и захочется выскочить на свежий воздух, но, к своему ужасу, понимаю, что выйти отсюда можно только тем же путем, которым мы пришли.

Пак открывает ключом дверь. Вдоль стен тянутся ряды металлических выдвижных ящиков, от пола до потолка. На каждом, кроме одного, прикреплена этикетка, идентифицирующая его содержимое. В воздухе разлит тошнотворно сладкий, приторный аромат, заглушающий запах разложения. Пак подводит меня к безымянному ящику из нержавеющей стали.

Он чуть приподнимает подбородок.

— Ваша сестра провела в вода неделя. Она изменилась. Это не есть ваша сестра.

Он смотрит на меня в упор, и в его взгляде мне видится настойчивый вопрос.

Как его понимать? Видимо, он хочет сказать, что это просто уже не моя сестра, а лишь полуразло-жившийся труп. А если он в буквальном смысле? Что это может значить?