Журналист - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 25

Когда Обнорский задремал снова, картина сна сменилась. Он увидел себя, праздно шатающегося по аэропорту Шереметьево-2. Снова знакомая фигура женщины — на этот раз девушка торопливо шла к прозрачным дверям какого-то служебного входа, уже у самых дверей она медленно обернулась, и Андрей узнал стюардессу Лену из экипажа, доставившего его в Аден. Обнорский бросился было за девушкой, но споткнулся о какой-то чемодан, начал падать, а потом услышал знакомый голос Степаныча:

— Та не пихайся ты, Андрюха, спи мирно… Или ты меня спутал с кем?

Короткие смешки, вспыхнувшие в машине, на мгновение разрядили невеселую атмосферу, но мгновение это быстро прошло — словно спичка вспыхнула и погасла в угрюмой темноте…

До Шакра добрались лишь через день, и все были настолько вымотаны дорогой, что ни о каком «штурме с ходу» не могло быть и речи — в этом варианте скорее всего просто полегла бы вся бригада. Да и вообще, когда Громов тщательно осмотрел при помощи специального бинокулярного аппарата линию обороны северян, он лишь присвистнул и стал необычайно мрачен.

Решено было занять рубеж на близких подступах к Шакру, укрепиться и послать полвзвода в поиск — надежда на «языка» была призрачной, но все-таки… Из пятнадцати ушедших в поиск солдат (они все сами были северянами — из той самой «северной» роты батальона коммандос) назад к утру вернулись семеро. Перед рассветом Андрея, беспокойно спавшего на куске поролона рядом с машиной, разбудили отзвуки очередей и взрывов вспыхнувшего километрах в семи от позиций бригады боя. Бой длился всего минут двадцать, но его ожесточение улавливалось даже не слухом — кожей…

«Языка» поисковики все-таки приволокли с собой — им оказался пацаненок лет шестнадцати на вид, на котором разодранная камуфлированная песчанка северного спецназа смотрелась снятой с чужого плеча. То, что языком оказался именно этот щуплый солдатик, заметно повысило боевой дух бригады (даже несмотря на первые потери). Подсознательно ведь каждый наделял противника сверхъестественными физическими данными и бог знает каким тайным оружием… У страха, как известно, глаза велики, и именно в таком состоянии очень важно своими глазами увидеть, что этот страшный противник такой же человек, как и ты, что ему тоже страшно, даже более чем страшно…

Правда, практической пользы захваченный северянин принес мало — если, конечно, измерять эту пользу в битах выпотрошенной из него информации. Парнишка оказался малограмотным и плохо обученным, в армии ИАР служил всего четыре месяца, из-за чего, собственно, и позволил себе задремать прямо в боевом охранении. По его ответам выходило, что северян в Шакре вовсе не батальон, а немногим более роты, причем из серьезных огневых средств у десанта было всего три тяжелых пулемета ДШК да несколько «безоткаток».

Комбрига и замполита показания пленного чрезвычайно обрадовали (совместный марш-бросок сблизил непримиримых соперников — они начали нормально общаться и даже шутить друг с другом), а вот Громов, присутствовавший вместе с Обнорским на допросе, почему-то хмурился. Когда Абду Салих сделал охране знак увести пленного, советник неожиданно попросил разрешения задать еще несколько вопросов. Обнорский, переводя их, очень удивился: подполковник интересовался вещами, которые, казалось бы, не имели никакого отношения к конкретной сложившейся вокруг Шакра ситуации.

— Ты умеешь читать и писать?

— Нет, совсем немного. Буквы знаю, а читать не могу.

— Много у тебя братьев и сестер?

— Пятеро — три брата и две сестры.

— У тебя при обыске нашли сигареты — ты куришь?

— Немножко… Но я бросил со вчерашнего дня. Только перед сном одну сигаретку курю.

— А кат ты жуешь? [29]

— Да, жую, кат — это хорошо, он помогает жить.

— Тебя взяли с оружием в руках… Как называется твой автомат?

— Э… э… «Макаров».

— »Макаров» — это пистолет, а я спрашивал про автомат.

— Э… э… «Калаников»?

— »Калашников»… Что же ты даже не знаешь названия оружия, которым воюешь?

— Зато я знаю номер автомата.

— Сколько ты получаешь денег в месяц?

— Немного, по-вашему получается примерно пятьдесят два динара… Десять оставляю себе, остальные отсылаю домой семье.

— Старшие солдаты тебя не обижали?

— Нет, меня даже от тренировок все время освобождали, от занятий, чтобы не уставал и привыкал постепенно.

— Какие страны на Земле ты знаешь?

— Их много… СССР, Куба, Британия, Россия, Франция… Есть еще, но я забыл…

— Про Америку слышал что-нибудь, про США?

— Слышал, но я забыл.

— Америка — хорошая страна?

— Да, очень хорошая.

— Понятно… А про Ленина слышал что-нибудь?

— О, Ленин, конечно, слышал…

— Что слышал?

— Не помню точно, но, клянусь Аллахом, это очень хороший человек…

С каждым новым своим вопросом и полученным ответом Громов все больше и больше мрачнел, не обращая внимания на откровенно веселившихся Мансура и Абду Салиха. Обнорский тоже невольно улыбался, переводя наивные ответы маленького солдатика. Когда пленного увели (Мансур перед этим что-то шепнул сержанту-конвоиру), Громов покрутил головой и неохотно сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Мне кажется, его показаниям нельзя доверять…

— Почему? — Абду Салих подался вперед, а Мансур замер с незажженной сигаретой во рту.

Громов вздохнул, пожевал нижнюю губу и пояснил:

— Это «иван», пустышка… Его специально нам подсунули, он набит дезой по уши, только сам об этом не знает… Я про такое слышал у нас в Союзе. Даже не только слышал…

Подполковника прервала какая-то возня в небольшом удалении от палатки-шатра, в которой происходил разговор, потом раздался протяжный тоненький крик-всхлип, оборванный короткой автоматной очередью, и все снова стало тихо.

«Иваном» в воздушно-десантных войсках называли мешок с песком, выбрасываемый с парашютом из вертолета перед десантированием личного состава — для определения направления и скорости ветра на высоте; по «ивану» производилась корректировка точки выброски.

— Что это? — Обнорский вскочил со складного стульчика и попытался поймать взгляд Абду Салиха, но тот как раз занялся перешнуровкой своего ботинка. Андрей оглянулся на Дмитрия Геннадиевича, тот вздохнул и сказал устало:

— Сядь, Андрюша… Это не тревога…

Обнорский сел, продолжая недоуменно крутить головой. Майор Мансур раскурил наконец свою сигарету, сделал первую длинную затяжку и обратился к Громову, старательно выговаривая русские слова (у него был характерный почти для всех арабов акцент — Мансур не мог выговорить звук «п», вместо него все время получалось «б»):

— Товарищ Дмитрий, по-моему, вы немного переоцениваете наших северных друзей… Пленный был обычным солдатиком-новичком, таких много в любой части… У нас таких тоже много… Я не думаю…

— Постойте! — До Обнорского наконец дошло, почему Мансур говорит о пленном в прошедшем времени, — Этого парня что — расстреляли?!

Мансур пожал плечами и хладнокровно кивнул:

— В условиях боевой обстановки… У нас ограничен запас воды и еды, а колодцы — только в Шакре. Если их еще не взорвали. К тому же для охраны пленного надо постоянно выделять людей, а их и так немного…

— Подожди, Мансур, подожди, — затряс головой Андрей, — но он же пленный?

Замполит щелкнул языком и улыбнулся — улыбка эта могла означать все что угодно. Обнорский вскочил и, не обращая внимания на окрик советника, выбежал из палатки. Маленькое скрюченное тельце лежало метрах в тридцати от штаба, отбрасывая на красноватый песок длинную утреннюю тень. Двое сержантов, отложив автоматы, перекуривали, а трое раздевшихся до пояса рядовых лениво копали яму. Пленный лежал, странно вывернув голову и поджав колени к груди, словно пытался в смертной муке свернуться калачиком. Андрея замутило и затрясло, но блевануть он не успел — сзади неслышно подошел Громов, взял Обнорского за плечи и сказал жестко: