Журналист - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 33

— Один человек, сейчас большой начальник, был очень должен моему отцу. Отец умер десять лет назад, но человек помнит про долг — он обещал дать мне образование и работу. Если бы не он… — Маленький таджик помолчал, вздыхая как-то очень по-взрослому, и закончил неожиданно: — Все равно в Россию уеду, когда университет закончу. В Душанбе мне жизни не будет…

В конце концов Назрулло настолько прикипел к Обнорскому и Новоселову, что они, посовещавшись, провели в комнате маленькую перепланировку и втиснули в нее еще одну кровать — для Ташкорова. В тесноте, да не в обиде, тем более что в комнате в основном по-прежнему Андрей жил один — ребята приезжали в Аден хорошо если дней на шесть в месяц.

В июне и июле Седьмую бригаду спецназа несколько раз бросали на границу с Саудовской Аравией — там стало совсем неспокойно, муртазаки постоянно переходили из одного государства в другое через мертвую пустыню, наводя страх в приграничных деревнях Южного Йемена. Погони за этими бандитами напоминали игры в кошки-мышки, причем десантники вовсе не всегда выступали в роли кошки: иногда уже на территории НДРЙ группы муртазаков сливались в такие крупные соединения, которые вполне могли дать бой двум-трем ротам регулярных войск.

В начале июля в пятой провинции Хадрамаут парашютный батальон, преследуя банду некоего Маамура, нарвался в вади [33] недалеко от Гариса на хорошо организованную засаду — у десантников были большие потери, потому что никто не ожидал от Маамура плотного минометного огня. В этой экспедиции комбрига сопровождали только Громов и Обнорский, Дорошенко остался в Красном Пролетарии проводить занятия по парашютной подготовке с самым «сырым» батальоном — морской пехоты. Как только в воздухе зафыркали, словно злые куропатки, мины, Громов заматерился, обозвав разведчиков, докладывавших о том, что в преследуемой группе ничего серьезнее автоматов нет, пидорами и уебками, и скомандовал отступление, не дожидаясь согласия Абду Салиха. Впрочем, тот не возражал.

Пока расстреливаемый батальон откатывался под защиту потрескавшихся на солнце скал, Андрею почему-то совсем не было страшно, хотя невдалеке от него падали сраженные осколками солдаты. Обнорский словно не понимал реальности опасности, им овладело какое-то странное, ироническое спокойствие. Ничего не понял он и тогда, когда вдруг ощутил на бегу легкий толчок в левую часть черепной коробки, Андрей лишь покосился на бежавшего метрах в двух солдатика — ему показалось, что этот паренек задел его прикладом автомата.

Через несколько секунд до Обнорского дошло, что десантник был все-таки слишком далеко, чтобы зацепить его автоматом, потом Андрею почудилось, что по его левой щеке ползают какие-то мухи, щекоча кожу… Не прекращая бега, он провел пальцами по щеке, сгоняя мух, пальцы попали во что-то липкое. Обнорский глянул — на руке была кровь… Боль почти не чувствовалась — видимо, осколок был очень острым и ударил по голове вскользь, лишь рассек кожу под волосами, не добравшись совсем чуть-чуть до кости черепной коробки…

Страх пришел потом, когда Андрей с Громовым и Абду Салихом уже устроились с удобством за крупной скалой, куда не долетали осколки, — там Обнорского вдруг затошнило и затрясло… В батальоне был лейтенант-фельдшер, точнее даже не лейтенант, а «кандидат в лейтенанты» — было в Южном Йемене такое звание. Этого коновала Громов к Андрею категорически не допустил, сам осмотрел рану, сказал, что она пустяковая, промыл ее перекисью, потом велел двоим солдатам крепко взять Обнорского за руки, а сам быстренько приготовился к «операции»: протер руки одеколоном, ловко выбрил опасной бритвой волосы вокруг раны и вымочил все в том же одеколоне обыкновенную иголку с обыкновенной суровой ниткой.

— Вы что хотите делать, Дмитрий Геннадиевич? — занервничал Андрей, поглядывая на эти приготовления.

— Не дрейфь, Андрюха, все будет, как доктор выписал… заштопаем тебя сейчас, будешь как новый…

— Да вы что?!! — рванулся из рук державших его солдат Обнорский, но Громов так гаркнул на них, что десантники просто не дали переводчику пошевелиться.

Подполковник склонился к голове Андрея и абсолютно безо всякого волнения буквально за пару минут сделал несколько аккуратных стежков — как только Обнорский почувствовал, что игла протыкает ему кожу на голове, он уже и сам боялся пошевелиться… Громов полюбовался своей работой — словно лопнувшую фуражку заштопал, — промыл все еще раз перекисью, наложил марлевый тампон со стрептоцидовой мазью и аккуратно, перебинтовал Андрею голову. Самое невероятное заключалось в том, что Обнорскому за все время операции было почти не больно — видимо, не только из-за шока, но и из-за безмерного удивления хирургическими навыками советника.

— Где вы этому научились, Дмитрий Геннадиевич? — спросил Андрей, осторожно ощупывая пальцами плотную повязку.

Подполковник хмыкнул и наставительно сказал серьезным тоном:

— Плох тот офицер, который не умеет починить вверенное ему Родиной имущество!

У Обнорского вытянулось лицо, а Абду Салих с Громовым захохотали так, что на мгновение перекрыли грохот от разрывов мин…

Это было нервное веселье. Маамура они так и не достали — пока батальон собирал убитых и раненых (двенадцать «холодных», десять тяжелых и двадцать шесть легких), банда растворилась, пользуясь спустившейся темнотой. Прибывшие лишь под утро вертолеты в три захода перебросили батальон на аэродром Гураф, куда через сутки пришел из Адена «ан-12». Однако, как выяснилось, самолет хоть и вылетал действительно из Адена, но до Гурафа забирал еще с оманской границы персонал разгромленного наемниками кубинского госпиталя, а также раненых из бригады народной милиции [34], поэтому летчики согласились взять на борт только раненых — самолет и так был перегружен.

Посовещавшись с Абду Салихом, остававшимся с батальоном ждать следующего борта, Громов решил лететь с Обнорским — каждый лишний час в пустыне был настоящей мукой даже для здорового человека.

Этот перелет Андрей запомнил надолго — мест не было вообще, раненые лежали вповалку прямо на полу, и переводчику с советником пришлось примоститься в хвосте прямо на закрытых створках люка. Перед взлетом в салон протиснулся русский летчик с безумным лицом — он оглядел мешанину человеческих тел, скептически цыкнул зубом и, видимо считая, что его все равно никто не поймет (Обнорского с Громовым он, похоже, принял то ли за кубинцев, то ли за палестинцев, но уж не за русских — это точно), сказал вслух:

— Ни хуя не взлетим… А если взлетим, то ебнемся.

И спокойно ушел в кабину. Стоит ли описывать после этого настроение Андрея и Дмитрия Геннадиевича за все время полета? «ан-12» все же взлетел, но большой высоты набрать уже не мог, тащился метрах на восьмистах, скрипя крыльями и завывая моторами. Створки люка противно покачивались под Обнорским и Громовым, мокрыми как мыши, — Андрей впервые видел, что советник по-настоящему испугался.

Неудобства перелета частично скрасила необыкновенной красоты кубинская медсестра-мулатка, сидевшая метрах в двух от Андрея и время от времени стрелявшая в него огромными глазищами. Обнорский даже начал раскручивать в голове план знакомства, из которого, конечно, ничего не получилось. Сразу после триумфальной посадки в Адене (русского пилота долго подбрасывали на руках прямо на бетонке, а кое-кто из солдат даже пытался поцеловать ему ботинки) всех кубинцев куда-то быстренько увезли. Андрей с Громовым долго мотались по комплексу аэропорта в надежде найти попутную военную машину до Тарика, но в конце концов плюнули на это безнадежное занятие и решили ехать на такси за свои кровные — в складчину это было не так дорого.

Обнорский представлял себе, какой фурор произведет в гарнизоне его перебинтованная голова вкупе с грязной камуфляжкой и мужественно небритыми щеками: хабирши заохают, побегут с сочувствиями и предложениями помощи раненому герою — от одного вида такой помощи (чисто женского) Андрей точно не отказался бы… Потом подойдут мужики — более степенно, но все равно с любопытством начнут расспрашивать, кто-нибудь обязательно запустит какую-нибудь хохмочку типа: «В жопу раненный боец — он уже не молодец» или еще что-нибудь в этом духе… Приятно все-таки возвращаться домой, а Обнорский уже давно считал Тарик своим домом, где все знакомо, все понятно и где всегда знаешь, чего ждать от соседей…