Меч мертвых - Семенова Мария Васильевна. Страница 45

– Умница, Игренюшка, умница, девочка моя!.. – похвалил Лютомир. – А ну, развяжи-ка!

Лошадь тотчас нагнулась, отыскала носом его связанные руки, взяла зубами верёвку и живо растрепала узлы.

– Умница, Игренюшка, умница, маленькая… – снова похвалил Лютомир. Поднялся и стал щедро потчевать любимицу солёными сухариками из поясного кармашка.

Игреня, снова ставшая кроткой и ласковой, принимала любимое лакомство бережно, с неторопливым достоинством. Знала – дающая рука не обманет, не спрячет оставленного куска.

Сувор поглядывал со своего бревна на довольного Лютомира и красного, как мухомор, корела и не находил у молодого варяга никакого изъяна. Умница, собою хорош и воин отменный. Крапива водилась с Лютомиром ещё допрежь Суворовой поездки к датчанам, а уйдя из отцовского дома, вовсе стала с ним неразлучна… Славная мысль неожиданно посетила боярина.

– Поди сюда! – подозвал он надувшегося, разобиженного корела. – Ты проспорил, но я не хочу, чтобы ты вдругорядь объехал нас лесом. Поэтому за соболей я отдам тебе серебром. А ты, – повернулся к Лютомиру, – седлай свою разумницу, в Ладогу гонцом тебя отправляю. Князю скажешь, слы новогородские за волоком стоят, завтра перетаскивать будем!..

Лютомир обрадовался, бегом побежал собираться, и за ним, насторожив длинные уши, потрусила Игреня. Небось уже представлял парень, как единым духом долетит в стольную по знакомой дороге, и будет дорога ему коротка и легка, – всегда так, когда поспешаешь домой. Как выбежит навстречу Крапивушка, и вскинет руки на шею, и прильнёт устами к устам…

Ещё и за это Твердяту бы удушить…

Игреня ловила хозяина губами за рукав. Ей хотелось ещё кусочек сухарика.

Харальд сунул в костёр подсохший возле огня разломанный сук, и за весёлым треском пламени не слышно стало глухого рокота близких порогов. Путь, можно сказать, был завершён. Перед закатом они встретили воинов Сувора ярла, и те их проводили сюда, к удобной стоянке. В отблесках костров был виден корабль: он стоял до половины вытащенный на сушу, готовый к разгрузке и привычному путешествию на катках. Чёрный нос со снятым драконом влажно блестел, по гнутым бортовым доскам перекатывались рыжие блики. Харальд гордо вспомнил о том, как впервые сам поднимал над бортом белый мирный щит и чувствовал себя настоящим вождём. Потом всплыл в памяти день накануне отплытия, и как они с Эгилем окрашивали и метали руны, узнавая судьбу. Они ведали, конечно, что Вади конунг вопрошал своего Бога Грозы и все знамения пообещали посольству большую удачу. Однако мало ли о чём побеседовали меж собою чужой конунг и чужой Бог! Хочешь знать– вопрошай, как от века заведено вопрошать у тебя дома.

«Кажется мне, Норны спят! – сказал Харальд, когда они завершили гадание и силились сложить воедино значение рун. – А снится Им такое, что Они сами немало удивятся, когда продерут глаза!..»

«Норны не спят… – покачал седой головой Эгиль. – Норны не спят, и никогда не умолкает Источник…»

Руна «владение» приходила дважды, и получалось, что Харальд кое-что приобретёт, но многое потеряет. Он предположил было, что они захватят добычу и оплатят её, как водится, кровью, потом сам себя одёрнул: какая добыча, если с миром идут?.. Непонятно.

Руна «зубр» пояснила, одновременно запутав: что-то кончится в его жизни, что-то начнётся. Эгиль усмехнулся: «Ярл, кажется, говорил, что намерен сосватать сыну невесту? И ребята болтали о том, что ты мог бы его заменить?..»

Руна «турс» посоветовала хорошенько подумать, прежде чем шагать через порог. При этом не следовало делать ничего такого, к чему Харальда будут принуждать. Только смотреть правде в глаза и отличать кажущееся от истинного – не то не будет добра.

«Когда правда приятна, тебя редко предупреждают, чтобы не отворачивался», – сказал по этому поводу Эгиль…

Ещё получилось, что путешествие по реке вряд ли принесёт Харальду радость и славу, зато проверит, умеет ли он драться спиной к спине с незнакомцем. А впереди его совершенно точно ждал разлив тёмной воды, за которым, далеко-далеко, вроде бы маячил солнечный берег. Так что если Харальд сумеет вырасти и завершить долгий поиск, не утратив веры и мужества…

«Всеотец, подхвативший руны в самом начале времён, завещал им речь, внятную лишь посвящённым… – проворчал Эгиль. – Всеотец мудр: если бы каждый мог выяснить в точности, что случится назавтра, жизнь сделалась бы мало забавна. Как сказал мне однажды, много зим назад, Рагнар конунг: пусть свершится то, что угодно судьбе, только и нам не зря даны руки и в них мечи!..»

Харальд, помнится, промолчал, но решил про себя, что Эгиль берсерк запутался в предсказании точно так же, как и он сам. Велика важность! Всякий воин на корабле мог припомнить гадания, поныне оставшиеся смутным намёком непонятно на что: поди разберись, сбылось, не сбылось. Так ускользает, теряя смысл и значение, только что снившийся сон. Так в ночном море бродят тени облаков, освещённых луной. Кто-то проснётся, присмотрится и увидит шествие Богов, покинувших Асгард. Другой не узрит ничего, кроме волн, вздыхающих в темноте. А третий, приоткрыв один глаз, просто повернётся на бок и сладко всхрапнёт… Эгиль иногда говорил, что такой путь и был ему милее всего. Харальд чтил старого берсерка, верно судившего о жизни и людях. Ну и отчего выплыло в памяти гадание, всё равно не принёсшее надёжных ответов?.. Может, всё дело в том, что из сырой тьмы непрестанно бубнили, шептали, сами с собою беседовали пороги Мутной реки?.. И казались земным отражением святого источника, клокочущего на небесах, у чертога троих сестёр, троих Норн, выпрядающих нити людских судеб?..

…А на берегу весело трещали костры. Они гнали прочь холод и мрак, распространяя тепло и вкусный запах еды. Новогородцы радовались безопасному ночлегу на суше: тревожили колышками неподатливую холодную землю, натягивали шатры. Харальд снова посмотрел на корабль и подумал, что надо будет лечь спать, как всегда, на его палубе, под скамьями. Привыкшим к плаваниям по морю спокойнее там, чем на неведомом берегу…

– Эй, батюшка Твердислав Радонежич!.. – появился со стороны берега крепкий молодой воин, Лабута. – Гляди, что наш боярин для нынешнего веселия приготовил!.. На всех достанет!..

Он нёс на плече большой дубовый бочонок, из которого доносился заманчивый плеск. Лабута тоже ходил летом к датчанам и состоял в охранном отряде Замятни Тужирича. Замятню и его людей Твердята не особенно жаловал – все в вожака, в одну волчью породу, и зачем молодой князь к себе приближает?.. – но с Лабутой и ещё несколькими, отряженными в его новое посольство, смирился. И правильно, не дело одному ему с малой дружиной кругом всем заправлять. Нечего давать повод всяким злым языкам. Ещё скажут – вместо князя править решил!..

Лабута широко улыбался, шагая к кострам. Харальд присмотрелся… Бочонок был ему определённо знаком. Ну конечно! Внутри плескалось золотое виноградное вино, которое в Гардарики почему-то называли зелёным. Это драгоценное вино привозили с далёкой отсюда реки Рейн; на Селунде, где не рос виноград, оно украшало столы только на великих пирах. Рагнар Лодброк одарил Замятню Тужирича несколькими такими бочонками, и тот выделил один своим людям, сопровождавшим Твердяту. Насколько Харальд мог судить о Замятне, тот был не только нелюдим, но и скуповат. Но притом способен на неожиданные поступки: вспомнить, как он убивался над Лейлой, его собственным жестоким насилием загнанной в добровольную петлю!.. А потом пришёл дарить Искре бусы, о которых тот, близкий к смерти, всё твердил в бессвязном бреду!..

Вот и бочонок лакомого вина снарядил, наказав выставить, коли до порогов благополучно дойдут. Видно, не совсем безразлична была злая нелюбовь всей датской дружины, постигшая его после гибели Торгейра!.. Харальд задумался над поступком Замятни и решил, что гардский ярл поступил со всех сторон правильно. Ехать замирения искать и между собой ссориться, друг дружке в спину косо смотреть?..

Дозорные, на всякий случай поставленные вдоль края поляны, завистливо оглядывались, вздыхали, отводили глаза. Лабута и его побратимы сами ходили с ковшами между костров и всем наливали вина, так, словно Замятня вправду был здесь и вправду хотел угодить. Харальд даже поискал сурового ярла глазами среди разом повеселевших походников, подставлявших кубки, чаши и рога. Конечно, Замятни у костров не было. Его даже и в городе не было, когда отправлялся корабль. Рагнар Лодброк однажды обмолвился, что у толкового конунга любимцы нечасто греются возле очага. Вот и Вадим без конца посылал Замятню то на лодьях-насадах по озеру, то на лыжах за непролазные чащи: разведать дорогу, принять дань у финского племени, быть может, того самого, что разговаривало свистом и никогда не видело корабля… а то и его, князя, именем рассудить тяжбу, случившуюся в дальнем погосте. До сих пор Замятня справлялся, вот только дома ему чем дальше, тем реже приходилось бывать…