Меч мертвых - Семенова Мария Васильевна. Страница 80
Стрел у защитников берега было много, но они когда-нибудь кончатся, а стена щитов, выстроенная опытным Замятней, приближалась. И полезут в рукопашную боярские гридни, может, пораненные, но от этого ещё более злые. Впятером их удержать?.. Притом что из пятерых настоящим бесскверным воином был только варяг. Искра тоже кое-что мог, но его любой из боярских людей шутя сдунет с дороги. Ижор и двое разбойников, слов нет, ловки и крепки… Ну да видели мы, чего такие ловкие и крепкие стоят против дружинных…
– Эй, боярин!.. – заорал вдруг Страхиня. – Без выкупа не пропустим!..
Его услышали сквозь ругань и гудение тетив. Искра со своими от изумления опустили луки, а Замятня ответил из-за щита:
– Поздно ты, одноглазый, о выкупе заговорил.
– Прямо так уж и поздно? – весело ответил Страхиня. И бесстрашно вылез на опрокинутый плот. С той стороны в него тотчас пустили стрелу. Варяг отмахнулся не глядя, как от надоедливой мухи, и стрела улетела в болото. Он повторил: – Прямо так уж и поздно?..
Замятня тоже распрямил спину, выглянул из-за щита. Болдырь, чернея от ненависти, кинул было к жилке стрелу, но Искра схватил его за руку.
– А что мне с тобой договариваться? – спросил новогородский боярин. – Я тебя и всех вас, сколь там есть, ракам скоро отдам!
– Так ведь я не много прошу, – пожал плечами Страхиня. – Всего-то твой меч мне и приглянулся. Отдай – пропущу, куда пожелаешь.
Не друг я вам и не враг … невольно вспомнилось Искре. А меч-то в руке у Замятни был вправду пригожий. И цвёл в золоте рукояти, лучился на утреннем солнышке большой гранёный сапфир… Что там на уме у варяга? Неужто предательство?.. Холодно отчего-то стало в груди. Не друг я вам и не враг …
Замятня Тужирич тем временем смотрел на Страхиню оценивающе. Потом медленно произнёс:
– Этот меч я не под лавкой нашёл. Он в бою мне достался. Не убоишься взять его у меня, как я сам взял, – иди сюда и бери.
Опытен был Замятня и чуял нутром, что одноглазый варяг стоил прочих, укрывшихся за завалом, всех вместе. Сколько гридней положит, прежде чем сам упадёт? А ведь истребить его, пожалуй, только ему, Замятне Тужиричу, одному и под силу. Грешно отказываться, коли сам предлагает. Зато остальных потом – как блох. Одним шлепком всех четверых…
То, что корабль наконец высвободился, Харальд почувствовал совсем неожиданно. Он как раз стоял на палубе, Милава с Куделькой в четыре руки тёрли его куском сукна, отогревая после очередного погружения в холодную воду. Вот тут-то и переменился неуловимым образом трепет корабля у него под ногами. Деревянные тиски разошлись, может быть, всего на вершок, но тем не менее – разошлись. Харальд оттолкнул женщин и понял: побратимы на берегу не зря готовились принести себя в жертву. Всё же и они с Крапивой совершили то, что должны были совершить.
Ощущение удачи, явившейся, когда уже иссякали силы и труд выглядел тщетным, вырастило у Харальда за спиной крылья. Он перегнулся через борт и вытащил полузамёрзшую, хватающую ртом воздух Крапиву. Пальцы у девушки уже не слушались: сведённые судорогой, начали прирастать к топорищу. Крапива сглатывала злые слёзы отчаяния. Она ходила на боевых кораблях, но не выросла, как Харальд, на палубе и не разумела того, что было внятно ему.
У неё лязгали зубы, и Харальд сказал ей:
– Сейчас грести будешь, согреешься.
До неё не сразу дошёл смысл его слов.
Несколько вёсел уже лежало в гребных люках.
Они ведь пытались сдвинуть корабль их дружным усилием, но до сих пор безо всякого толку. Поэтому Замятничи не всполошились, когда Харальд снова встал у правила и одна пара кормовых вёсел осторожно приподнялась над водой.
Замятня Тужирич оставил щит и стоял в кольчуге и шлеме, держа вынутый из ножен меч. Со шлема свисал, мотаясь по широким плечам, волчий хвост.
– Каким Богам ты молишься, одноглазый? – спросил он насмешливо. – Что-то я не припомню, чтобы нам поле кто присуждал!..
Страхиня стоял перед ним обнажённый по пояс, как на Божьем Суде. Только висел на ремешке некий оберег, упрятанный от стороннего взгляда в мягкий мешочек. Варяг вдруг сказал:
– Ты-то за что здесь бьёшься, боярин?
Замятня таких речей не ожидал, но с ответом не задержался.
– А за то, что не владели нами Белые Соколы да и не будут!..
– Который князь да в какое лето в Ладоге сел – через век уж пылью покроется… – усмехнулся Страхиня. – Или умник-песнотворец найдётся да так всё переврёт своему князю в угоду, что мы с тобой на том свете пирогами подавимся… А вот непотребство великое, при пращурах бывшее, люди непременно запомнят. И что боярин Замятня Тужирич непотребство то учинил… Своей ли, не своей волей…
Рука новогородца, державшая синеокий меч, вздулась буграми мышц, но никакого движения не сделала и вновь успокоилась.
– Ты, – сказал он варягу, – того понять не способен, что за вольность дедовскую слишком большой цены уплачено не бывает…
Страхиня пожал плечами. Поперёк всей груди у него лежал длинный, неопрятно сросшийся шрам.
– Отчего ж не способен? Если ты честь и жизнь свою выкупом готов положить, это дело твоё… Ты, Замятня, только Твердяту спросить позабыл, охота ли ему ради вольности твоей помирать. Да ещё на Сувора злочестье возвёл. Крепко же на этом вольность ваша будет стоять…
Замятня владел собою отменно.
– А тебе дело какое? – спросил он. – Сам ты кто? Я тебя ни у Вадима, ни у Рюрика не видал!
– Я-то человек прохожий, – ответил Страхиня. – И дела мне, вот уж правда святая, ни до кого из вас нет.
– А здесь что потерял?
– Сказал же, меч хочу забрать у тебя. Не ровня ты ему, Замятня Тужирич. И владеть им не будешь.
Вдалеке, на середине озера, сдвинулся с места корабль и задом наперёд одолел первую сажень, уходя из ловушки.
Когда Страхиня вдруг положил наземь свой узорчатый меч, Замятня глянул на него, как на вредоумного:
– Экие нынче пошли сторонние люди… Хочешь, чтоб надо мною смеялись?
– Безоружен ты, – ответил варяг.
Замятня не остался в долгу:
– Ну так и пеняй на себя!..
И не то чтобы шагнул – подлетел, по воздуху подплыл к одноглазому, не касаясь земли. И пошло, и завертелось!.. Гридни и заслон постепенно утрачивали взаимную осторожность, смотрели на поединщиков, силились уследить, что те вытворяли.
– Убьёт одноглазого… – тихо сказал Болдырь Искре Твердятичу. – Жаль будет!
Искра тоже боялся и про себя ждал такого исхода, но допустить хоть малейшую неуверенность себе позволить не мог. Даже в осознанных мыслях, а вслух и подавно. Он ответил:
– Я видел однажды, как он оружных двоих… Тоже голой рукой…
– Да те двое небось половины Замятни не стоили! – усомнился разбойник, но Искра уже забыл про него. Смотрел во все глаза на сражавшихся, и казалось ему – слышал, как они продолжали свой спор.
«А ведь Твердислав доверял тебе. Не прощается такое, Замятня …»
«Мой грех. И отвечу. А Белому Соколу в Ладоге не сидеть!..»
«То Боги рассудят».
«Богам и пособить можно, коль не торопятся!»
«Боги-то разглядят, как ты ещё и детей боярских убить шёл, чтоб правды не выдали …»
Локоть Болдыря больно врезался Искре в бок.
– Ай да Харальд!.. Корабль-то, смотри!.. – Разбойник торжествующе вытянул руку. – Уходит ведь, а?!.
…Тут всё и случилось. Страхиня ли сделал какую ошибку, Замятня ли угадал ещё не родившееся движение тем чутьём, что бывает у одного воина из десяти, – осталось неведомо. Летящий конец меча попал варягу в лицо. Прикосновение было невесомым, почти безболезненным. Но кожаная повязка, без которой Страхиню никто и никогда не видал, улетела далеко в сторону. И вместе с нею – лоскут плоти в полтора пальца толщиной, начисто ссечённый с лица.
И варяг, не издавший ни звука в тот день, когда меч Хрольва ярла едва не лишил его жизни, – закричал, как умирающее животное.
Лезвие, направляемое не иначе как свыше, пронеслось в волоске от его левого глаза, много лет жившего погребённым под бесформенными потёками шрамов, и глаз отворился. И Страхиня сразу ослеп. Ослеп от выдирающей душу боли и от чудовищного, невероятного света, хлынувшего сразу отовсюду, со всех сторон.