Честное пионерское! Часть 4 (СИ) - Федин Андрей. Страница 6

— Возможно, вы и правы, дядя Юра, — сказал я. — С ужином повременим. Вот только сомневаюсь, что сохраню аппетит после… той киношки.

Я ухмыльнулся и откинулся на спинку дивана. Немного поёрзал — проверил устойчивость своего положения (чтобы не свалился во время «приступа»). Несколько раз глубоко вдохнул (почудилось, что уловил в воздухе аромат розовых лепестков). Улыбнулся Зое (но не прогнал испуг из её взгляда). Опустил руку на стол — ладонью прикоснулся к чёрному витому шнуру.

Вспышек не увидел.

Провалился в темноту.

Зоя Каховская гладила меня по бедру, словно успокаивала. Юрий Фёдорович не спускал с меня глаз (и будто не замечал действия дочери). Он нервно постукивал шариковой ручкой по странице блокнота, покусывал нижнюю губу. И сверлил моё лицо внимательным, нетерпеливым взглядом. А я разглядывал чашки за стеклом в серванте; часто моргал: прогонял мельтешившие перед глазами тёмные хлопья. Освещение в гостиной Каховских казалось мне тусклым (словно за время моего «приступа» на люстре погасли три из пяти лампочек). Запах табачного дыма усилился: подполковник милиции впустил его с балкона вместе с холодным воздухом (устроил перекур, пока я приходил в себя после «припадка»). Телевизор замолчал: Юрий Фёдорович отключил его перед тем, как вновь плюхнулся в кресло. Отец и дочь Каховские слушали мой рассказ, не перебивали.

—…Женщина, — говорил я. — Пожилая: лет под семьдесят. Вот с такой же родинкой, как у Зои…

Я с трудом приподнял руку (сказывались последствия «приступа»).

Каховская прикрыла родинку ладонью.

—…Только с другой стороны.

Я пальцем показал, где именно на лице убитой рассмотрел родинку — ткнул себя в щёку. Смочил языком пересохшие губы (заметил, как дрожала на тонкой Зоиной шее жилка). Тряхнул головой.

Пожаловался:

— Я не могу понять, где эту тётку встречал. Но точно её уже видел…

Скорчил недовольную мину.

— Это Анастасия Михайловна Терентьева, — сказал Каховский. — Жительница блокадного Ленинграда, которая жила в нашем доме. Мы с тобой о ней уже говорили. Помнишь? Её задушили, как ты и описал. Вот этим самым шнуром. В конце августа.

Зоя пугливо дёрнулась.

Я вспомнил черно-белую фотографию — одну из многих, что я показывал в своём ролике о «невысокой, молодой и весёлой» убийце в белом халате (о Тёткиной Виктории Матвеевне).

— Терентьева? — переспросил я.

Юрий Фёдорович покачал головой.

— Однофамилица, — сказал он. — Точно тебе говорю. Ни убитая старушка, ни её семья не имели родственной или какой-то иной связи с девятиклассницей Ниной Терентьевой. Я это проверил.

Каховский вздохнул.

— Первый экзамен, зятёк, ты выдержал, — сказал он. — Жертву описал правильно, процесс убийства воспроизвёл в точности. Лично я в пользе от этих твоих новых «приступов» убедился.

Юрий Фёдорович постучал шариковой ручкой по столу.

— Давай же, зятёк, напрягись, — сказал он. — Как выглядела убитая, я видел на фотографиях. А вот личность её убийцы мы так и не выяснили. Вспоминай. Важна любая деталь.

Зоин отец вновь заглянул в свои записи, пробежался глазами по строкам.

— Ты утверждаешь, что Анастасию Михайловну задушил мужчина, — сказал он. — Вот только я не пойму, почему ты так решил. Что тебя навело на эту мысль?

Перед моим мысленным взором промелькнули отрывки и недавнего «видения».

— Так… были же татуировки на его руке! — сказал я.

Показал Каховскому правую кисть, провёл по ней пальцем.

— Вот здесь. Точно. Я видел.

Юрий Фёдорович встрепенулся.

— Запомнил, какие? — спросил он.

— Тюремные… кажется, — ответил я. — Плохо в них разбираюсь.

Взял со стола вторую ручку, отобрал у Каховского блокнот. Зоя заглядывала через моё плечо, дышала мне в шею. Воспоминания об увиденном во время «приступа» пока не развеялись — рисунок получился похожим на оригинал.

— Вот так было, — сказал я. — Примерно.

Ткнул ручкой в неровные «солнечные лучи».

— Эти линии, возможно, чуть короче или длиннее, — добавил я. — Но в остальном… Дядя Юра, вот почти такая картинка у него на руке и была — нарисовал, как смог.

Юрий Фёдорович уставился на мой рисунок. Повертел его над столом. И вдруг вскинул брови.

— А ведь ты молодец, зятёк, — сказал он. — Умница. Видел я вот такую шедевру. Точно вам говорю: видел. На руке у племянничка покойной Анастасии Михайловны.

Каховский ухмыльнулся.

— Такую лапищу с женской рукой точно не спутаешь, — сказал он. — Молодчина, зятёк. Заслужил ты свой кофе. Но только не с зоны вот этот рисунок.

Зоин отец указал на картинку ручкой.

— Целину её племянничек ездил поднимать, — сказал он. — Во времена комсомольской юности. Там по дурости и набил эти художества — он сам мне рассказывал.

Юрий Фёдорович хмыкнул, сощурил глаза (будто прицелился).

— Помнится, у этого поганца было алиби, — сказал Зоин отец. — С дружками он в тот день праздновал. Без повода. Гадёныши. Вот мы его дружков за одно место и потрясём…

Каховский в предвкушении потёр руки. Улыбнулся, будто ребёнок, получивший на день рождения долгожданный подарок. А вот я не улыбался. Потому что вспомнил о том, как (будто бы сам) несколько минут назад убил человека (мой разум вновь и вновь возвращался к той сцене с убийством женщины). Я покачал головой. Отметил, что от Миши Иванова получил не самые приятные способности. Подумал: лучше бы я летал, как Супермен или швырялся паутиной и ползал по стенам, подобно Человеку-пауку. Ведь я и в прошлой жизни не любил смотреть ужастики. Но сейчас смотрел на счастливое лицо подполковника полиции и понимал, что стану просматривать документальный хоррор едва ли не ежедневно; а то и по несколько раз на день — вот как сегодня. Потому что вечером я просмотрю ещё один «фильм от первого лица»: увижу, как убивали Оксану Локтеву.

Глава 3

За ужином Каховский учил меня, правильно пользоваться моим новым умением. Втолковывал, на что нужно, а на что не стоило обращать внимание во время «приступа». Объяснял, что личность жертвы в моих виденияхинтересовала следствие в последнюю очередь: чаще всего она уже известна. Говорил, что важна любая деталь преступления, что подсчитывать предсмертные хрипы жертв — не моё дело. Моими важнейшими целями он видел две вещи: опознание убийцы и выяснение мотивов для совершения преступления. «Если ты после „припадка“ ответишь на эти вопросы, то считай, что основную задачу выполнил, — говорил он. — Не взваливай на себя работу следователя. Искать улики и доказательства — дело для следственной группы. Ты упростишь его, если укажешь нам направление поисков. Вот как сегодня: в случае со смертью Анастасии Михайловны».

Юрий Фёдорович описывал, как действовал бы он на моём месте. Что подмечал бы на местах преступлений, каким деталям не позволял бы «замыливать» его внимание. Призывал меня сдерживать эмоции и сознавать, что во время «приступов» я лишь бесправный наблюдатель. Говорил: мне будет проще сдерживать чувства, когда пойму, что вижу не реальные события, а будто бы просматриваю кинохронику. Настаивал, чтобы я не отвлекался на чувства: они притупляли внимание. Я слушал рассуждения и наставления Зоиного отца и понимал, что тот уже встраивал вновь открывшееся Мишино умение в процесс своей работы по поиску преступников. Каховский причислил меня к «инструментам» следствия (будто некий анализ ДНК или электронный каталог отпечатков пальцев). И наверняка уже распланировал моё использование во многих пока «не закрытых» делах.

Я представил, как два три раза на дню буду участвовать в убийствах: душить, резать, стрелять, бить «твёрдым тупым предметом», а то и давить людей колёсами автомобиля. Невольно содрогнулся. И тут же попросил Каховского поумерить желания. Заявил Зоиному родителю, что использование труда несовершеннолетних в СССР регламентируется законом. А малолетних, как я, и вовсе запрещено припахивать — тем более на «вредных производствах». Сказал: считаю просмотр убийств пагубным занятием для своей детской психики. Но всё же «сознаю ответственность перед советским народом». Поэтому «согласен на эксплуатацию своей способности не чаще, чем раз в две недели». Добавил, прежде чем Каховский обрёл дар речи, что первое время готов помогать «родной милиции» еженедельно: к примеру, по субботам. Но не чаще. Иначе «дядя Юра» получит в зятья «психа».