Дело беглеца - Шарапов Валерий. Страница 7

– Капец котенку, – мрачно прокомментировал новости Швец. – Теперь этого хмыря обратно не вытащишь. Сдаст последние секреты – те, что еще не сдал…

Ситуация складывалась безрадостной. Поплавского надежно спрятали. А сведения о Западном Берлине могли быть дезинформацией. Для руководства КБ «Трансмаш» и его первого отдела наступали тяжелые времена. КГБ всегда находил виноватых. Уже прикидывался вероятный ущерб. Руководители хватались за головы, готовились сдавать партбилеты и нести уголовную ответственность. Ущерб выходил колоссальный. Поплавский был одним из ведущих специалистов в организации, посвящался во все секреты. Он работал по многим направлениям, прекрасно ориентировался в технике, имел отменную память. Группа трудилась не покладая рук. Карать виновных, проморгавших врага, в планы Кольцова не входило. Карателей в стране хватало исторически, приверженцев же объективного разбора не так уж много. Наступившим выходным не удалось подпортить жизнь. КБ работало – невзирая на глухое недовольство сотрудников.

«Наш ответ прогнившему Западу», – шутил Вишневский.

Что еще делать в дни траура? По всей стране проводились траурные мероприятия, собрания трудовых коллективов, принимались нереальные социалистические обязательства – удвоить, утроить эффективность, почтить ударным трудом светлую память дорогого Леонида Ильича. «Окончательно угробил страну, – шептались люди по углам и кухням. – До чего всех довел?» Понять издерганных граждан было нетрудно. Вроде все мирно, никого не хватают, в Афганистане посадили очередную липовую аллею. Но дефицит душил все сферы жизни, практически любой товар становился объектом мечтаний. Слово «купить» постепенно выходило из обихода, сменяясь словом «достать»…

Комитет, не таясь, работал в трудовом коллективе, внося разброд и шатания в ряды инженеров. О том, что происходит, знали даже ленивые. Щекотливый слушок о сбежавшем Поплавском становился достоянием общественности. Народ недоумевал: не может быть, такой серьезный и положительный товарищ. И что теперь? Каждого, кто с ним работал, отправят туда, где солнце встает? Местные товарищи участвовали в расследовании. Составлялись списки сотрудников, анализировались биографии, участие в важных проектах, компетенция, возможность иметь что-то общее с Поплавским – и не только в рабочее время. Людей опрашивали, напряжение витало в воздухе, в коллективе складывалась совершенно нетерпимая атмосфера…

Супругу Поплавского, проживающую на улице Карла Маркса, неподалеку от УКГБ, Кольцов навестил лично. Женщине было сорок с небольшим – очевидно, ровесница мужа. Она неплохо сохранилась, но сегодня выглядела не ахти. Нездоровый цвет лица выдавал переживания. С запавшими глазами, в мятом домашнем костюме, с немытыми волосами, собранными в пучок – она делала вид, что увлечена удалением пыли с пианино. Квартира была просторной, со вкусом обставленной.

– Вы знаете, где ваш муж, Раиса Дмитриевна? – вкрадчиво поинтересовался Кольцов.

– В поездке за границей… – Женщина побледнела, но с упорством продолжала тереть тряпкой крышку пианино. – Он поехал на симпозиум, что-то связанное с обменом техническими достижениями.

– Это не так. Мне кажется, вы в курсе – ведь земля слухами полнится. Ваш муж сбежал во Франкфурте от куратора группы, сутки не объявлялся, а потом стало известно, что он просит политическое убежище.

Женщина села на стул, комкая тряпку. Слезы потекли по впалым щекам.

– Мне очень жаль, Раиса Дмитриевна, это правда. Здесь нет искажения, каверз со стороны КГБ или чего-то подобного. Ваш муж длительное время передавал на Запад засекреченную информацию, а когда его обложили, поспешил скрыться. Фактически он вас бросил, потому что назад не вернется. В родной стране его бы ожидала исключительная мера наказания.

– Простите, я не могу… – Женщина ссутулилась, уткнула лицо в ладони, зарыдала.

Михаил сходил на кухню, принес стакан воды. Она стала пить жадными глотками, осушила стакан до дна.

– Извините, я сейчас буду в порядке…

Михаил терпеливо ждал. Над пианино висело семейное фото в рамке. Высокий мужчина с пышной шевелюрой, в которой поблескивала седина, обнимал Раису Дмитриевну, и оба очень мило улыбались. Из-за плеча Алексея Львовича выглядывала симпатичная девчушка лет семнадцати и потешно гримасничала. Снимку было года три. Вряд ли гражданин Поплавский с тех пор сильно изменился.

– Я в порядке, простите. – Женщина подняла голову, глубоко вздохнула. Серые глаза смотрели с печалью, в них сквозила обреченность. – Мне тоже будет предъявлено обвинение как члену семьи предателя Родины?

– Эти времена прошли, Раиса Дмитриевна. Алексей Львович ничего вам не рассказывал о своей работе? О каких-то посторонних делах, связанных с его деятельностью?

– Никогда, – ответила женщина. – То есть вообще никогда. Бывало, приходил уставший, еле ноги волочил, рассказывал о своих коллегах – о всяких забавных случаях из жизни, иногда уезжал в командировки… Но о самой работе ни слова не говорил, ведь он давал подписку о неразглашении, верно? На роль сообщницы я вам не подхожу. Окончила консерваторию, преподаю в музыкальном училище по классу фортепиано… Послушайте, это точно не ошибка? – В ее глазах блеснул слабый лучик надежды. – Алексей… ну нет, он не мог, я слишком хорошо его знаю. Это такой ответственный, обстоятельный человек, очень порядочный, добрый – он просто физически не мог сделать ничего плохого… Да и не скажу, чтобы у него водились деньги, кроме тех, что зарабатывал в КБ. Квартира осталась после смерти моих родителей, у нас простая дача в сорока километрах от города. «Жигули», правда, новые, но мы долго копили…

– Ошибки нет, Раиса Дмитриевна. Мне жаль, но вы жили с человеком, которого не знали. Такое бывает. Душа – потемки. Простите за нетактичный вопрос… он вам никогда не изменял?

– Один раз… – сжатые губы изобразили усмешку. – В тот год родилась Светлана… в тот год с ним что-то произошло, сломался, может, испугался ответственности… В общем, случилась некрасивая история, в которой фигурировала его однокурсница. Потом он ползал на коленях, умолял простить, дарил цветы, обещал быть лучшим папой в мире… Я простила его. И знаете, с тех пор у Алексея как отрезало – только семья, больше никого. Думаю, такие истории случались почти в каждой семье.

– Светлана – ваша дочь? – уточнил Михаил, покосившись на фотографию.

– Да. Сейчас ей двадцать, учится в Новосибирске. Света знает, что папа уехал за границу, а больше ничего я ей не сообщала… – В глазах Раисы Поплавской снова скапливались слезы.

Подкузьмил своим родным Алексей Львович, конечно, знатно. У супруги на работе будут проблемы, над дочерью нависнет угроза отчисления – даже если она круглая отличница.

– У вас и мужа есть еще родня?

– У меня есть дядя, проживает в Астрахани. – Раиса Дмитриевна пожала плечами. – Родители умерли, больше никого нет. У Алексея тоже… Впрочем, нет, имеется сводная сестра – у них общий отец, но разные матери; уехала из СССР несколько лет назад, зовут Софья.

– Не знал, – оценил новость Кольцов. – И это нормально? У Алексея Львовича не было в этой связи проблем на работе?

– Не припомню… По-моему, там не было политики, дело житейское. Да и сводная сестра, не родная. Отпустили без больших проблем, в ФРГ жила и умерла ее мать. Решила остаться, вышла замуж. Сначала жила в городке Зейме… не помню, на какой земле он находится… Потом вроде переехала с мужем в Западный Берлин…

«Не часто ли возникает это словосочетание – Западный Берлин?» – невольно задумался майор.

– Да-да, точно, помню, прислала оттуда открытку, поздравляла с Новым годом… Не сказать, что это повлекло неприятности, но Алексей жаловался, что его вызывали в первый отдел, где и вручили эту открытку. Он смеялся, сказал, заставили объяснительную писать, как будто подрался с кем-то. Последствий избежали, да он никогда и не был особо близок с сестрой… Вот, пожалуй, и все родственники. У своей матери он был единственным ребенком, женщина погибла восемь лет назад – отравилась угарным газом в деревне…