Воспоминания. Письма - Пастернак Зинаида Николаевна. Страница 56

Ну довольно, мамочка. Крепко, крепко расцелуй от меня детей. Если со мной заключат договор на пьесу и будут кое-какие деньги (много и тут теперь не дают), я пришлю детям и тебе подарок. Просил Мил<ицу> Серг<еевну> достать ботинки 40 № Стасе, но оставил надежду и сейчас поручил Ел<ене> Петровне [255] (Жениной работнице). Ну всего, всего, всего лучшего, ангел и друг мой, тютенька, деточка, дуся.

Твой Б.

26. VIII.41

Дорогая Зинуша!

Я только что написал тебе обстоятельное и нежное письмо, в котором говорю, что посылаю тебе деньги и вещи, и вдруг (в Союзе, где я писал письмо) подошел мол<одой> человек, кот<орого> я не знаю, и сказал, что может передать письмо. Я уже жалею, что отдал его ему, и не знаю, получишь ли ты его, но вот обещанные 400 р. денег. Что касается вещей, то в Литфонде говорят, что я их принес поздно, и не хотят брать, но я надеюсь их уговорить. Итак, еще раз (я только что писал тебе) до свиданья.

Твой Б.

<27–28 августа 1941>

Дорогая мамочка, до чего я люблю тебя! Какое счастье, что среди множества привязанностей, добрых чувств и очень настоящих увлечений мне дано знать и эту радость находки, близость с человеком, который мне так нравится сам по себе, постоянно и неослабеваемо. Как жалко, что в эти последние годы ты этого не знаешь.

Меня очень тревожат участившиеся за последнее время слухи о детских эпидемиях в Чистополе и у вас. Когда ты получишь это письмо, телеграфируй, пожалуйста, как здоровье Стаси и Лени. Ответь мне также следующее. Я посылал тебе деньги трижды, каждый раз по 400 рублей; один раз по почте, другой с Паустовским, третий вчера с Р.М. Беленькой (числа 10-го пошлю столько же). Из этих сумм в первый раз 300 было от Гаррика. Вещи посланы два раза; 8-го авг<уста> на пароходе со Струцовской 2 места, чемодан с бельем и узел с теплыми одеялами, и вчера один узел с одеялом и теплой мелочью. Сообщи мне, пожалуйста, что ты изо всего этого получила.

Меня страшно огорчает пропажа телеграммы, пришедшей на мое имя в город дней 10 тому назад и пошедшей по рукам от избытка соседской любезности. Если бы меня любили меньше, ее опустили бы в почтовый ящик, и я бы узнал, от кого она и что в ней содержится. А так ее передавали один другому, и теперь неизвестно, у кого она, концы потеряны. Чтобы мне не было так горько, стараюсь себя убедить, что она была не от тебя.

Никогда ни о чем не надо сожалеть. Если бы вы не уехали, мы бы сейчас прожили тут тихую чудесную неделю. Хотя Смоленск сдан, неприятель приближается и Москва под угрозой, нажим немцев так усилился на севере и на юге, что у нас наступило временное облегченье.

Целую неделю Москвы не бомбардировали, что дало мне возможность прожить около 10 дней безвыездно в Переделкине и немного поработать. Числа до 15-го бомбардировки происходили каждую ночь, и в эти периоды соседки на лестнице чрезвычайно ревниво осведомляются, когда ты дежурил последнюю ночь, не пропустишь ли ты следующего дежурства, и «хорошо ли на даче», в такие же спокойные периоды интерес к нам, дачникам, пропадает.

У нас на даче непередаваемо хорошо. Какие кабачки, какая капуста! Последнею я могу гордиться; как я ее отхаживал от червей и блох! В этом году вилки стали завиваться на целый месяц раньше, чем в прошлом году. Капусту уже можно есть, а огурцы только начинаются и поздняя картошка, мы еще молодой у себя не пробовали. Лето было сухое, без дождей. Я поливал огород каждый день или заставлял поливать. Благодаря этому я на свою еду ничего не трачу, кроме хлеба и сахара, которые расходую в микроскопич<еских> количествах. Маруся Ленина все еще тут. Я целый месяц с ней не разговаривал, но нельзя же так без конца: я стал признавать ее присутствие, но работницею считаю Васильеву Марусю. Василия опять призвали, на этот раз, кажется, по-настоящему. Мы, т. е. я и 2 Маруси, готовим себе постные щи изо всего огорода на два дня и иногда бобы или картошку на второе. Но даже и этот простой труд для них иногда оказывается непосильным. То они забудут о времени и опомнятся только к ночи, то куда-то без следа провалятся, и тогда я по-студенчески ограничиваюсь хлебом и чаем. Овощами, наверное, буду с кем-нибудь делиться. Если выяснится, что положенье к зиме устойчивое, насолю огурцов, нарублю капусты и картошку засыплю в подвал, как прошлый год. Если же нет, поступлю с пользой для людей в зависимости от обстоятельств. Все ведь каждую минуту меняется, и как меняется! Я предложил жить внизу Пермитиной [256] с двумя мальчиками, как вдруг о низе (на даче) попросил меня Шура. Пришлось оставить Пермитину без опред<еленного> ответа и отдать предпочтенье Шуре.

Но бомбардировки в городе, как я говорю, временно прекратились, и вот внизу ни Шуры, ни Пермитиной, что еще лучше. Если б ты знала, какая тут благодать! Белое, ясное, хотя и жаркое, но легкое для глаза августовское или даже уже сентябрьское солнце. Летают бабочки, цветут огурцы, кабачки и картошка. Дом пустой, тихо и чисто. Обходя огород по пути на криницу за водой, я заметил три конских кучки на дороге и по примеру тебя перенесу их на самую тощую морковную грядку. У меня должна была работать Елена Петровна (Женина), приехала на полдня, в два часа обрезала и подвязала все помидоры, убрала у меня, сготовила мне на два дня и вдруг скрылась под Можайск в деревню.

Да, каждый раз собираюсь спросить тебя и все забываю. Куришь ли ты все еще или бросила? Вероятно, с доставаньем папирос такие же затруднения, как со всяким продовольствием. Вот чудный был случай сократить себе заботы. А какое бы отдаленье постаренья, какое приобретенье для здоровья и самочувствия! Если ты бросила курить, то я крепко целую тебя и ты молодчина!

Не удивляйтесь, если я со следующей оказией пришлю тебе твои летние ситцевые платья, легкие шляпы и тому подобные вещи, бесполезные зимой. Они занимают очень мало места и почти невесомы, но у тебя на востоке они сохранятся в целости, а здесь все равно, в Переделкине или Москве, кто его знает, могут сгореть при пожаре или пропасть при обвале. Имей в виду, что все у меня лежало в вычищенном виде и разглаженное. Но когда сюда приезжали, то все переворашивали в сундуке и снова смяли. Твои пальто и халат надевали и ими укрывались Мил<ица> Серг<еевна> и Гаррик. У меня все давно сложено в чулане и сундуках, я привык к пустоте комнат и гардероба у себя в Переделкине. Когда вчера я опять все вытащил, для того чтобы собрать посылку, то повесил твое легкое коричневое (в цветочек) платье на вешалку в гардероб, чтобы присоединить к находящимся в Москве, и потом когда-ниб<удь> отослать тебе, и забыл об этом. Надо тебе сказать, что я не пользуюсь затемненьем; дверные щели просвечивают, и в летние дни темнело довольно поздно. Я ложусь, когда темнеет, часов в 10 или в пасмурные дни еще раньше, одетый; а на рассвете раздеваюсь и досыпаю 2–3 часа под одеялом. Ты мне часто снишься в переплетении со всей нынешней грустной озабоченностью, делами и пр<очим>, в фантастическом искажении сна или же в счастливой идеальности прошлого. На рассвете от какого-то движенья раскрылся шкап. Я подошел прикрыть дверцу и вскрикнул. На какую-то долю мгновенья я увидел тебя в глубине гардероба в углу. Разумеется, ни на минуту я не поверил, что это ты. Я мгновенно присмотрелся к широко распяленному и длинно свисавшему платью, которого не привык там видеть. То был зачаток обмана зренья при самом его зарожденьи. Но какой-то вскрик: «ах» или «Зи» мне пришлось задержать на самом дне души на его пути к ее поверхности.

У меня была припасена карамель для вас, и в самую нужную минуту, когда я связывал и зашивал одеяло, я забыл о свертке. Напиши мне, нужны ли тебе еще подушки, я пошлю. Наволочки дошлю с летними вещами.

Кончаю письмо 28-го в городе. Вчера приехали Гар<рик>, Мил<ица> Серг<еевна> и Милочка [257], ночевали, и я их упросил остаться еще один день на даче. Нам придется (мне, Косте Ф<едину>, Леонову, Панферову и др.) ездить две недели вечерами в город для прохожденья спешного сокращенного военного обученья. Сегодня это начинается. Я спокойно и с интересом отношусь ко всему, что мне шлет судьба, и всей душой в нее верю, точно она что-то вроде тебя. Я за полушку пропадать не собираюсь и за себя постою. Крепко и без конца тебя целую.