Зверочеловекоморок - Конвицкий Тадеуш. Страница 43

— Нет, утонул, я знаю.

— Никто ничего точно знать не может. Нам пора возвращаться, — неуверенно сказал я.

— В усадьбу?

— Нет, к себе.

— Ты никогда не забудешь его имени. Помнишь почему?

— Помню, — шепнул я.

— Ты так страшно его душил.

— Не теряйте времени, — завел свою песню Себастьян. — Нам далеко идти.

— Подождите еще минутку.

— Зачем?

— Сама не знаю.

Мы долго стояли молча. Я посмотрел наверх: очень высоко под горячим желтоватым небосводом почти неподвижно висел полосатый бело-голубой воздушный шар. Он застыл над долиной, а вернее, над широким распадком, глядя на одинокого ястреба, на заболоченные луга, на трудолюбивую реку, на нас, задумавшихся каждый о своем. Но ничего необычного в этом не было. Должно быть, топографы или картографы измеряли сверху землю, разогретую предосенним солнцем.

Себастьян деликатно подтолкнул Эву. Она послушно, понурив голову, зашагала вперед. Мы вышли на дорогу, вымощенную булыжником. Я знал, что Эве и Себастьяну, как и мне, хочется обернуться и в последний раз поглядеть на то, что остается позади. Но мы продолжали идти навстречу солнцу.

— Я потеряла свой камень, — тихо сказала Эва.

— Где? — вздохнул Себастьян.

— Кажется, на том берегу.

— Вернемся? — без энтузиазма предложил Себастьян.

— Теперь уже все равно.

— Теперь все равно, — опять вздохнул Себастьян и поднял на меня свои точно залитые синими чернилами глаза. — Говорил я? Оттуда ничего нельзя приносить.

— А как бы мы иначе спаслись?

Себастьян не ответил. Он шел за Эвой и почтительно обнюхивал округлые камни, по которым она ступала. А я вдруг подумал, что, возможно, он никогда не был знаменитым путешественником, английским лордом. Что в прошлой жизни Себастьян был маленьким, ужасно заносчивым и зловредным пекинесом, а в будущем станет просто веселым беспородным псом из дачного поселка, отчасти любителем пожить за чужой счет, отчасти шутом, но прежде всего — обыкновенным добродушным нахалом.

Дорога петляла между отвесными стенами молодого дубняка. Иногда за деревьями мелькала одинокая хата, утопающая в бурьяне, глядящая на нас подслеповатыми оконцами, иногда мы опережали большие, везущие на мельницу зерно подводы, с адским грохотом катившие по булыжнику. Слева, за рекой, тянулись торфянистые луга, поселки с прячущимися в зелени, крытыми соломой домами, над водой носились огромные стаи птиц, охотящихся за рыбой. Себастьян, казалось мне, все время что-то нашептывал Эве. Она шла не оглядываясь, сжав пересохшие губы, и руки ее были сложены на груди, как для молитвы.

Наконец наша дорога слилась с другой — песчаным большаком, притащившимся откуда-то с востока. На развилке стояло украшенное засохшими цветами распятие. Под ним на плотно утоптанной глине несколько мальчиков чертили какие-то линии.

— Вы тоже на ярмарку? — спросил один из них.

— Нет, мы к родственникам, — сказал я.

— У меня ноги от этого булыжника разболелись, — шепнула Эва.

— Давайте отдохнем минутку, — предложил я, садясь на камень, в щербинках которого еще сохранилась дождевая вода, лучшее лекарство от бородавок и лишаев. Эва вытянула запорошенные пылью ноги. Только тут я заметил, что она босая, что давно уже потеряла свои белые прюнелевые туфельки.

— А справка о прививке у вас есть? — спросил тот же мальчик.

— Какая еще справка?

— Прививаться надо, против эпидемии. Там, на заставе, проверяют.

— А вы привитые?

— Нет, вот нас и не пустили на ярмарку.

— А что за эпидемия?

— Откуда нам знать? Эпидемия, и все.

— А здесь вы чего делаете?

— В «пятачок» играем.

Мы стали смотреть, как ребята играют в «пятачок». Они провели прутиком довольно глубокую черту, а посередине процарапали треугольник, основанием которого служила часть этой черты. Потом уложили в центре треугольника одну на другую три медные монетки решками вверх, отошли по глинистой тропке метров на пять, начертили поперек тропки вторую линию и принялись кидать из-за нее в треугольник с монетами свинцовые кругляши, которые они называли битками. Игру начинал тот, кто разбивал битком кон или попадал ближе всего к треугольнику. Если от меткого удара монеты разлетались, те, что падали орлом вверх, становились добычей победителя. Если же ни одна не желала переворачиваться на сторону с орлом, в игру вступал следующий игрок, чей биток вначале упал ближе других к кону. Когда на кону не оставалось монет, стопку складывали наново и игра в «пятачок» продолжалась.

Было очень тихо. Река свернула в сторону и разделилась на несколько нешироких рукавов. Над дорогой дрожал мутноватый воздух; какой-то жук полз по песку в поисках нужной ему струйки запаха, то отдаляясь от нас, то возвращаясь. Мы слышали его натужное жужжание, глухой стук калечившего монеты битка и негромкие проклятия вошедших в азарт игроков.

До города было уже рукой подать. Дома серыми уступами подымались почти до самых облаков, а наша река стыдливо пряталась между ними, забиваясь в какие-то черные колодцы и под горбатые мостики.

— Ну что, пойдем дальше? — спросил Себастьян и положил морду Эве на колени. — Отдохнула немножко?

Но Эва смотрела на крест с заржавелым Христом, под которым мальчишки играли в старинную игру, называемую «пятачком».

— Теперь уже незачем спешить, — сказал я, слизнув с губы соленую капельку пота. — Это последнее солнце. Потом придут дожди, снега, вечное ненастье.

— Ты разве не спешишь на съемки?

— Нет, мне уже расхотелось возвращаться. Неужели тебе не снятся приятные сны, когда хочется, чтобы они как можно дольше не кончались?

— Это не сон. Я все время боюсь, как бы чего не случилось. Бежим отсюда.

— Да ведь город закрыт.

— Попробуем по берегу нашей реки.

— Себастьян, а зачем нам заходить в город? Мы ведь можем вернуться из любого места.

— Только не сейчас. Потом я тебе объясню, старик.

— Что-то ты крутишь, Себастьян. Ну-ка посмотри мне в глаза.

Дог заморгал своими редкими и седыми, зато очень длинными ресницами, стараясь выдержать мой взгляд.

— Умоляю, старик, пойдем.

Игроки начали ссориться, не стесняясь в выражениях. Один мальчик, который сильней всех проигрался, захныкал и стал упрашивать, чтобы его пожалели.

— Ладно, пошли, — сказал я.

Мы спустились к реке и по мелководью, путаясь в длинных, точно волосы утопленниц, водорослях, зашагали по направлению к городу. Кусты вокруг были чахлые, запыленные, но все же могли служить прикрытием. Эва два раза споткнулась о прячущиеся под водой камни. Я протянул ей руку. Сжал уже согревшуюся, пульсирующую жизнью ладошку.

— Это неправда, — шепнула она.

— Что неправда?

— Что моя мать родом с далеких островов, что отец изучает солнечную корону.

Себастьян, которого вода немного снесла вбок, торопливо подплыл поближе, чтобы послушать, о чем мы говорим.

— Они меня вырастили, — еще тише прошептала Эва.

— Кто они?

— Ну они. — Она на мгновение повернула голову в ту сторону, где осталась долина, теперь затянутая легкой дымкой.

— Хочешь вернуться?

— Нет! — крикнула она и расплакалась, пряча лицо за шторой темных волос.

Себастьян с отчаянием переводил взгляд с меня на нее и обратно, изредка быстро поглядывая себе под ноги, где в неглубокой воде безнаказанно сновали жирные окуни.

И так, украдкой, никем не задерживаемые, мы вошли в город. Выбрались на берег возле большого костела в стиле барокко и сразу попали на ярмарку. Все пространство вокруг костела было занято бесчисленным множеством ларьков с ушатами, бадейками, деревянными ложками и поварешками, грудами березовых веников, связками чеснока, граблями и косами, бочками, тележными колесами, желтой кожаной упряжью, прялками, жерновами и кипами сурового полотна, кожухами, травами от всех болезней, сушеными грибами и свежим медом, бубликами, бузой — белым напитком из кобыльего молока, картофельными оладьями и хлебным квасом, большими пряниками в форме сердца и калейдоскопами, бабочками на деревянных колесиках и ружьями, стреляющими пробкой, картинами с одним и тем же пейзажем, изображающим разлившуюся реку, березки и заходящее солнце, ковриками с мелким узором в виде сине-черной шахматной доски и другими диковинными вещами, от которых пахло краской, смолистым деревом и потом.