Кошки-мышки (сборник) - Каспари Вера. Страница 15

Карету дамы починили быстрее, чем затянулась рана на сердце Конрада. Стоило ему закрыть глаза, как перед его мысленным взором представал образ прелестного создания с напудренным лицом, капризными губками и озорными глазами, черными, как эбеновая ручка ее зонтика из сиреневого шелка. С тех пор Конрад уже не мог довольствоваться брюквой и соседками с косичками. Он должен был найти свою Трою и отыскать Елену Прекрасную. Он продал ферму, пыльными дорогами добрел до Филадельфии, а там, будучи, как все набожные люди, человеком довольно практичным, вложил свой небольшой капитал в одно прибыльное дело, владелец которого обещал научить его ремеслу.

Без денег, без доступа в общество, где вращалась эта элегантная особа, Конрад был от нее так же далеко, как если бы остался у себя в деревне. Но его вера не слабела. Он верил, что будет снова держать ее в объятиях, подобно тому, как верил в зло и грех.

И чудо свершилось. Прошло не так уж много лет, и Конрад был еще достаточно молод, чтобы радоваться исполненному желанию. Он обнимал ее, и сердце колотилось в его груди так сильно, что буквально оживляло все вокруг. И снова, как в тот жаркий день, когда он впервые держал ее в объятиях, веки над темными глазами приподнялись и…

– Как ему это удалось? – спросил Марк. – Как он с ней познакомился?

Я отмахнулся от вопроса.

– Никогда еще она не была столь прекрасной, как в тот миг, и, хотя в городе о ней перешептывались, а ее репутация оставляла желать лучшего, Конраду казалось, что он впервые видит такую чистоту, запечатленную на мраморном лбу, и такую строгость плотно сомкнутых губ. Простим Конраду его помрачение. В подобные минуты мужской ум не способен достичь логических высот. Учтите, что леди была во всем белом, от кончиков атласных туфелек и до венка из цветов на темноволосой голове. Лиловые тени в складках савана…

На этом слове Марк отшатнулся.

Я с невинным видом посмотрел на него.

– Ну да, савана. В те времена его еще использовали.

– Она что, была мертва? – спросил он, выговаривая слова так медленно и осторожно, будто они сочились ядом.

– Похоже, я забыл упомянуть, что он пошел в ученье к гробовщику. И хотя врач объявил, что она была мертва еще до того, как позвали Конрада, он после…

Глаза Марка темными дырами пылали на застывшем бледном лице. Губы кривились, словно от горечи отравленного плода.

– Не знаю, правдива ли эта история, – сказал я, чувствуя его волнение и торопясь закончить рассказ. – Но раз уж Конрад родился и вырос среди людей, которые не одобряют фантазии, приходится ему верить. Он вернулся к себе в деревню, и все говорили, что женщины перестали для него существовать. Даже если бы он познал живую любовь, а потом ее потерял, вряд ли бы это событие нанесло ему рану глубже, чем этот краткий экскурс в некрофилию.

Гром прогремел еще ближе. Небо пожелтело. Когда мы выходили из сада, я осторожно коснулся руки Марка.

– Скажите, Макферсон, сколько вы готовы заплатить за портрет?

Он смерил меня злобным взглядом.

– А вы, Лайдекер, гуляли по ночам возле дома Лоры до того, как ее убили, или приобрели эту привычку уже после ее смерти?

Над нами прогремел гром. Приближалась гроза.

Часть II

Глава 1

Когда Уолдо Лайдекер узнал, что произошло в среду вечером после нашего ужина в ресторане Монтаньино, он больше не смог писать о деле Лоры Хант. Дар литературного повествования его покинул.

Все вышеизложенное он написал между десятью часами вечера в среду и четырьмя часами пополудни в четверг, оторвавшись от работы лишь на пять часов сна, кварту черного кофе и три обильных приема пищи для поддержания сил. Полагаю, он намеревался закончить историю типичным для Лайдекера пассажем о героической улыбке сквозь слезы.

Я продолжу его рассказ. В моем повествовании не будет профессиональной гладкости, которая, как сказал бы он, отличает прозу Уолдо Лайдекера. Да поможет нам Бог, если полицейские решат писать рапорты в литературном стиле!.. Впрочем, один-единственный раз (тем более это не официальный документ) я намерен отступить от принятой среди сыщиков сухости и изложу кое-какие собственные суждения. Это мой первый опыт общения с гражданами, чьи фотографии бульварные газетенки печатают в разделе «Светская хроника». Даже по работе мне не доводилось бывать в ночных клубах с леопардовыми шкурами на креслах. Эти люди говорят «дорогуша», когда хотят оскорбить друг друга, а выражая теплые чувства, бросаются словами, с которыми судебный пристав не обратился бы даже к сутенеру. Бедняки, привыкшие слышать, как соседи сквернословят и бранятся каждым субботним вечером, куда более осторожны в выборе выражений, чем хорошо воспитанные хлыщи. Я не хуже других знаю ругательства и употребляю их, когда захочу. Но только не в присутствии дам. И не в письменной речи. Нужно окончить колледж, чтобы научиться писать на бумаге то, что обычно пишут на заборе.

Начну я рассказ с того места, где закончил Уолдо… Когда мы вышли из ресторана, нас обдало жаром, словно из горячей печи. Воздух был неподвижен. Город пах тухлыми яйцами. Надвигалась гроза.

– Отвезти вас домой? – спросил я.

– Нет, спасибо. Я лучше пройдусь.

– Я не пьян и могу сесть за руль.

– Разве я сказал, что вы пьяны? Просто хочу прогуляться. Меня еще ждет работа. – Он пошел прочь, постукивая тростью по тротуару, а когда я отъехал, крикнул мне вслед: – Спасибо за угощение!

Голова все еще была тяжелой, и я ехал медленно. Мне надо было свернуть к Атлетическому клубу, однако я проехал поворот и вдруг понял, что не хочу домой. У меня не было желания сыграть в боулинг или бильярд, для покера не хватало остроты ума, и за два года я ни разу не отдыхал в гостиной клуба. Металлическая мебель в моем номере вызывала в памяти кабинет зубного врача. Ни одного удобного кресла, а если лечь на кушетку, покрывало сбивается в складки. Вот, собственно, и все оправдания, которые я могу привести, объясняя, почему поехал на квартиру к Лоре. Возможно, я просто был пьян.

Прежде чем пойти наверх, я поднял откидной верх автомобиля и закрыл окна. Позже, когда последующие события заставили меня усомниться в моем здравом уме, я вспомнил, что действовал как трезвый. Ключ от квартиры лежал у меня в кармане, и я вошел совершенно спокойно, словно к себе домой. Открыв дверь, я увидел сквозь шторы первые всполохи молний. Прогремел гром, за которым последовала тишина, предшествующая ливню. Я вспотел, голова раскалывалась. На кухне я налил себе воды, потом снял пиджак, расстегнул воротничок рубашки и растянулся в кресле. Свет бил в глаза, и я его выключил. И уснул еще до того, как разразилась гроза.

Гром загрохотал так, будто над крышей пронеслась эскадрилья бомбардировщиков. Молния погасла не сразу. Через пару секунд я понял, что это вовсе не молния, а лампа под зеленым абажуром. Я ее не включал. Я даже не вставал с кресла.

Вновь прогремел гром. И вдруг я увидел ее. В одной руке она держала промокшую шляпку, в другой – перчатки. Забрызганное дождем платье плотно облегало тело. Ростом она была в пять футов и семь дюймов, весила примерно сто тридцать фунтов, слегка раскосые глаза, темные волосы, загорелая кожа. И ноги очень даже ничего.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

Я не мог ничего ответить.

– Что вы здесь делаете?

Вспомнив о выпитом вине, я огляделся: нет ли вокруг розовых слоников?

– Если вы сейчас не уйдете, – произнесла она дрожащим голосом, – я вызову полицию.

– Я сам из полиции, – ответил я.

Звук собственного голоса убедил меня в том, что я жив. Я вскочил на ноги. Девушка отпрянула. За ее спиной висел портрет Лоры Хант.

– Вы мертвы, – авторитетно заявил я вновь обретенным голосом.

Мой дикий взгляд вкупе со странным заявлением убедили ее в том, что перед ней опасный сумасшедший. Она осторожно шагнула к двери.

– Вы же… – Я не мог произнести ее имя.