Власов. Два лица генерала - Коняев Николай Михайлович. Страница 14
«Помнится, где-то в 1946 году замечательный русский писатель Алексей Югов написал об Эренбурге, что тот весь переводной, что он не пишет на русском языке, а переводит с иностранного, что у Эренбурга нерусский язык, а кальки с русского языка… — издалека начинает свою мысль генерал Филатов. — За такие слова русского Югова просто затравили потом единоверцы Ильи. И ведь совершенно прав был Югов в отношении русского языка Эренбурга. Он двое суток слушал Власова, но так ничего и не понял из того, что ему говорил генерал на чистейшем очень образном русском языке.
Власов говорил о Сталине, подразумевая русскую объединительную идею, о личности, вокруг которой в конце 1941 года уже начали сплачиваться русские. Для Эренбурга слова Власова о Сталине — ерничанье, лицемерие. Власов говорил Эренбургу о верности, подразумевая верность не лозунгам эренбургов и мехлисов, кагановичей и левитанов, а Донским и Невским, Суворовым и Брусиловым. И после того как Эренбург обнаружил «обман» Власова, он стал для него и ему подобных злейшим врагом по сей день. Даже со слов бестолкового в русских делах Эренбурга видно, что Власов и в Берлине оставался тем же, кем он был под Перемышлем, под Киевом, под Москвой и в Мясном Бору на Волховском фронте — Русским человеком; что, как и в Битве под Москвой, в Берлине он выполнял один и тот же приказ одного и того же человека — Сталина».
Юный Андрей Власов воевал на врангелевском фронте. К слову уж, в это самое время в тех же краях эренбурги и маршаки в армии ставленника Антанты Деникина, сменившего «француза» Врангеля, были главными редакторами газет. Любимый лозунг, который они выносили в «шапки» на первые полосы своих газет, был: «Лучший красный — мертвый красный!» Каблуками своих сапог, копытами своих коней красные втаптывали в грязь эти грязные газетенки с их погромной «шапкой». Вот кто вдохновлял на резню и погромы, называемые гражданской войной. А «красные», которые хороши только повешенные, были воронежские и тамбовские мужики. Под словом «красный» эренбурги тогда держали русского мужика, под словом «белый» — русского офицера. Сегодня на слове «большевик» они держат снова русского мужика. Мы на этом слове, сохраняя правду истории, держим только бронштейн-троцких. Штрик-Штрикфельдт пишет: «По мнению этого отдела (Министерства пропаганды), большевизм и еврейство идентичны». Нам давно пора научиться читать их потаенный язык. Нам надо выработать свой условный, кодовый — «задушевный» русский разговор, понятный только нам».
О чем это?
Да… Можно согласиться, что Эренбург не до конца понял Власова. Не сумел, а может быть, и не захотел. Отчасти это верно, как, впрочем, верно и то, что люди вообще редко понимают друг друга. [52] С трудом можно Допустить, что, посмеиваясь над распухшим от славы журналистом, Власов действительно говорил о верности, подразумевая верность не лозунгам эренбургов и мехлисов, кагановичей и левитанов, а Донским и Невским, Суворовым и Брусиловым.
Достаточно остроумны рассуждения о «красных» и «белых».
Можно даже согласиться со словами о нужде нашей в своем «задушевном» русском разговорен.
Но почему «даже со слов бестолкового в русских делах Эренбурга видно, что Власов и в Берлине оставался тем же, кем он был под Перемышлем, под Киевом, под Москвой и в Мясном Бору на Волховском фронте — Русским человеком; что, как и в Битве под Москвой, в Берлине он выполнял один и тот же приказ одного и того же человека — Сталина»?…
Откуда это видно?
Из каких слов Эренбурга?
Главное же, нелепейшее предположение, будто в Берлине Власов выполнял приказы Сталина, подается тут как бесспорный, не нуждающийся ни в каких дополнительных доказательствах факт.
И тут, хотя генерал Филатов и не любит Эренбурга, трудно не заметить его духовного родства с Ильей Григорьевичем.
Эренбург был убежден, что вся советская история России совершается для него и при его непосредственном участии.
Филатов убежден, что вся тайная история сопротивления мировому масонству совершается вокруг него и при его непосредственном участии.
При этом и тот и другой, подобно картежным шулерам, сбрасывают под стол неудобные факты.
Филатов— с простоватой генеральской неуклюжестью, а Эренбург — с еврейским апломбом и невозмутимостью.
«Среди ночи Власов разнервничался: немцы осветили небо ракетами, перебрасывая пополнение.
Рано утром Власова вызвали по ВЧ.
Назад вернулся взволнованный.
— Товарищ Сталин оказал мне большое доверие…-сказал он и добавил, что получил назначение на Волховский фронт.
Мгновенно вынесли его вещи. Изба опустела. Сборами командовала Маруся в ватнике, Власов взял меня в свою машину — поехал на передний край проститься с бойцами».
Ну, да Бог с ними, эренбургами и Филатовыми…
Вот мы и подошли к поворотному в судьбе Андрея Андреевича Власова моменту — назначению его на Волховский фронт. [53]
Официально он назначался заместителем командующего фронтом, но похоже, что у Сталина были насчет Власова более серьезные намерения.
В уже цитировавшихся нами воспоминаниях Никита Хрущев пишет: «Когда Власов оказался изменником, Сталин вызвал меня и зловещим тоном напомнил мне о том, что именно я выдвинул Власова на пост командующего 37-й армии. В ответ я просто напомнил ему, кто именно поручил Власову руководство контрнаступлением под Москвой и даже предполагал назначить Власова командующим Сталинградским фронтом. Сталин оставил эту тему и больше никогда не возвращался к ней…»
Никита Сергеевич — большой выдумщик.
Разумеется, никогда бы не посмел он напоминать Сталину о его промахе. Не те отношения были…
И тем не менее разговор этот несомненно состоялся. Только не в реальности, а в воображении самого Хрущева…
Узнав о предательстве Власова, Хрущев вспомнил о своем промахе в Киеве в августе сорок первого года и, ожидая вызова к Сталину, десятки, а, может, и сотни раз перебирал все аргументы в собственную защиту.
Иосиф Виссарионович по каким-то своим соображениям так и не стал укорять Никиту Сергеевича киевским проколом, но Хрущев каждый раз ждал разговора, трусил, и, наконец, ему стало казаться, что разговор состоялся на самом деле.
Поэтому свидетельство Хрущева, что Сталин обдумывал, не назначить ли ему Власова на Сталинградский фронт, не кажется нам нереалистичным. И тут нас не должно смущать то обстоятельство, что как таковой Сталинградский фронт был образован только 12 июля 1942 года. Подготовительная работа велась, когда Власов не сдался еще в плен, и фамилию Власова Сталин вполне мог назвать в списке возможных кандидатур на должность командующего.
Забегая вперед, напомним, что формально с конца апреля 1942 года Власов не имел никакой должности, поскольку Волховский фронт благодаря интригам М.С. Хозина был тогда расформирован.
Но если при обсуждении кандидатур на должность командующего Сталинградским фронтом летом сорок второго года фамилия Власова только называлась в списке других, то назначение Власова командующим Волховским фронтом было вопросом недель или дней.
8 марта 1942 года Власов был приглашен в Кремль к И.В. Сталину. О чем шла речь на этом совещании неизвестно, но кое-что можно сообразить по составу участников.
Первым у Сталина, в 21 час.45 мин., появился К.Е. Ворошилов. Член ГКО и Ставки ВГК, бывший главнокомандующий войсками Северо-Западного направления, бывший командующий Ленинградским фронтом, Ворошилов хотя и оказался оттесненным от практических дел, но пока как бы продолжал курировать ленинградскую проблематику.
Двадцать минут Сталин и Ворошилов говорили наедине, а потом в кабинет были приглашены высшие руководители партии и правительства — Г.М. Маленков, В.М. Молотов и Л.П. Берия.
Едва они расселись, как вошли Б.М. Шапошников, А.М. Василевский, П.Ф. Жигарев, А.А. Новиков, А.Е. Голованов и А.А. Власов.
Совещание, начавшееся в 22.10, длилось до полуночи.
В 24.00 И.В. Сталин отпустил Б.М. Шапошникова, А.М. Василевского, П.Ф. Жигарева, А.А. Новикова, А.Е. Голованова и А.А. Власова и провел пятнадцатиминутное совещание-политбюро с К.Е. Ворошиловым, Г.М. Маленковым, В.М. Молотовым и Л.П. Берией {22}.