У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель. Страница 58

Венесуэла приняла Виктора с тем же беспечным радушием, с каким принимала тысячи иммигрантов со всего света, особенно недавно прибывших из Чили, спасавшихся от диктатуры, и из Аргентины и Уругвая, бежавших от тамошней грязной войны, не говоря о колумбийцах, нелегально пересекавших границу в поисках лучшей жизни. Это была одна из немногих демократий, которые остались на континенте, где кругом царили безжалостные и жестокие режимы военных хунт, одна из самых богатых в мире стран благодаря нескончаемому потоку нефти, бившему из этой земли, а также благословенным залежам других полезных минералов, не говоря уже о роскошной природе и выгодному местоположению на карте. Ресурсы были таковы, что никто не надрывался на работе, и для того, кто хотел здесь обустроиться, было и пространство, и возможности. Все жили весело, от гулянки до гулянки, при полной свободе и с глубоким чувством всеобщего равенства. Любого предлога было достаточно, чтобы отметить это дело с музыкой, танцами и выпивкой, деньги лились рекой, при этом коррупция существовала на всех уровнях.

— Не обманывай себя, здесь полно нищих, особенно в провинции. Ни одно правительство не думает о бедняках; это порождает насилие, и рано или поздно страна заплатит за свое легкомыслие, — предупреждал Валентин Санчес Росер.

На Виктора, который выбрался из Чили, где все было строго упорядочено, натянуто и подавлено диктатурой, это беспорядочное веселье произвело настоящий шок. Он подумал, что люди здесь поверхностные, они ничего не принимают всерьез, сорят деньгами и слишком много хвастаются и что все это временно и скоро закончится. Он жаловался на то, что в его возрасте ему трудно адаптироваться, у него нет времени в запасе, но Росер разубеждала его: если в шестьдесят лет он может заниматься любовью, как молодой парень, адаптироваться в этой прекрасной стране будет легко.

— Расслабься, Виктор. Твое ворчание ни к чему не приведет. Боль неизбежна, но страдание выбираем мы сами.

О его высоком профессионализме здесь знали, поскольку многие хирурги, учившиеся в Чили, как раз у него и учились; ему не надо было зарабатывать на жизнь, став водителем такси или официантом, подобно многим иммигрантам, которые одним махом потеряли все и вынуждены были начинать с нуля. Он подтвердил свое звание и скоро стал оперировать в самой старой и престижной больнице Каракаса. У него было все, но он чувствовал себя неисправимо чужим и жил новостями, пытаясь понять, когда можно будет вернуться в Чили. Росер чувствовала себя прекрасно благодаря своему оркестру и концертам, а Марсель, окончив университет в Колорадо, работал в нефтяной компании Венесуэлы. Оба были вполне довольны, но тоже думали о Чили с надеждой вернуться.

Тем временем, пока Виктор считал дни до возвращения в Чили, 20 ноября 1975 года, после продолжительной болезни, умер Франко. Впервые за много лет Виктор подумал о том, чтобы вернуться в Испанию.

— Все-таки Каудильо оказался смертным, — так отреагировал Марсель, у которого страна его предков не вызывала ни малейшего любопытства; он был чилиец до мозга костей.

Но Росер решила ехать с Виктором, любая разлука, какой бы короткой она ни была, тревожила ее, не стоило испытывать судьбу; могло случиться так, что они больше не увидятся. Вселенский закон природы — это энтропия^[41], все стремится к разрушению, к рассеиванию, люди исчезают, достаточно вспомнить, сколько людей исчезло во время Отступления, чувства бледнеют, и забвение накрывает человеческие жизни, словно туман. Необходимо обладать недюжинной волей, чтобы поддерживать стабильность своей жизни.

— Так думать свойственно беженцам, — возражала Росер.

— Так думать свойственно влюбленным, — поправлял Виктор.

Похороны Франко они смотрели по телевизору, эскадрон конных улан сопровождал гроб из Мадрида в Долину Павших^[42], толпы людей отдавали честь Каудильо, женщины стояли на коленях, всхлипывая и утирал слезы, Церковь была с помпой представлена епископатом в роскошных облачениях для торжественной мессы, политики и известные личности были в строгом трауре, кроме чилийского диктатора, который был в императорском плаще, — то был нескончаемый парад Вооруженных сил, а в воздухе висел вопрос: что будет со страной после Франко? Росер уговорила Виктора отложить на год возвращение в Испанию. За это время они издалека наблюдали за переходом к свободе с королем во главе, который не был марионеткой в руках Франко, как все думали, но решительно повел страну к демократии мирным путем, обходя препятствия, чинимые неуступчивыми правыми, отрицавшими любые перемены из опасений, что без Франко они лишатся своих привилегий. Остальная часть испанцев ратовала за скорейшие реформы, которые неизбежно должны были помочь Испании занять свое место в Европе XX века.

В ноябре следующего года Виктор и Росер Далмау ступили на родную землю впервые с тех страшных дней Отступления. Они ненадолго задержались в Мадриде, который всегда был прекрасной имперской столицей и таковым и оставался. Виктор показал Росер кварталы с разрушенными бомбежкой домами, которые уже были восстановлены, и повел ее в Университетский городок, где стены еще хранили следы от пуль. Они съездили на берег реки Эбро, в те места, где предположительно погиб Гильем, но не нашли ничего, что напоминало бы о самом кровавом сражении в войне, которая унесла столько жизней. В Барселоне они разыскали старый дом семьи Далмау в квартале Рабаль. Названия улиц поменялись, так что они не сразу сориентировались. Дом сохранился, хотя и превратился в негодную рухлядь и, похоже, еле держался. Снаружи он казался необитаемым, но, после того как они долго стучали в дверь и несколько раз позвонили в колокольчик, им открыла девушка в замызганной индийской юбке, глаза у которой были подведены углем. От нее пахло марихуаной и пачулями, и она явно с трудом понимала, что нужно этой паре незнакомцев, поскольку пребывала в другом измерении, но в конце концов она пригласила их войти. С недавних пор дом был занят молодежной коммуной, приспособившейся к культуре хиппи с некоторым опозданием, поскольку во времена Франко они были запрещены. Супруги обошли комнаты, испытывая щемящее чувство пустоты. Стены были разрисованы какой-то мазней, штукатурка осыпалась, на полу лежали люди — одни дремали, другие курили, — повсюду валялся мусор, ванная и кухня заросли грязью, двери и жалюзи едва держались на полуоторванных петлях, пахло грязью, запустением и марихуаной.

— Теперь видишь, Виктор, прошлое возродить нельзя, — заметила Росер, когда они вышли на улицу.

Так же как был неузнаваем их дом, была неузнаваема и Испания. Сорок лет франкизма оставили неизгладимый след, это было заметно в общении с людьми и отразилось на всех аспектах культурной жизни. В Каталонии, последнем бастионе республиканской Испании, месть победителей была особенно суровой, а репрессии наиболее кровавыми. Их удивила вездесущая тень Франко. Все вызывало недовольство: безработица и инфляция, реформы, реализованные и нереализованные, власть консерваторов и отсутствие порядка у социалистов; одни ратовали за отделение Каталонии от Испании, другие за еще большую интеграцию. Многие из тех, кто покинул страну во время войны, вернулись, в большинстве своем состарившиеся в разочарованные, но для них здесь не было места.

Их никто не помнил. Виктор зашел в таверну «Росинант», оставшуюся на том же углу и с тем же названием, и выпил пива в честь отца и его товарищей по домино, стариков, которые пели на его похоронах. Таверну модернизировали, окорока с потолка не свисали, и кислым вином не пахло, стояли акриловые столики и жужжали вентиляторы. Бармен поведал ему, что после Франко Испания катится ко всем чертям, повсюду беспорядок и грубость, забастовки, протесты, манифестации, шлюхи, педики, коммунисты, никто не уважает такие ценности, как семья и родина, креста на них нет, король и вовсе придурок, зря Каудильо назначил его своим преемником.

Они сняли квартиру на проспекте Пасео-де-Грасиа и прожили там целых полгода. Обратная ссылка, как они называли возвращение на родину после стольких лет, далась им так же тяжело, как изгнание в 1939 году, когда они пересекли границу с Францией, однако за эти шесть месяцев они научились не чувствовать себя здесь чужими, он — из гордости, она — из стойкости. Оба так и не смогли найти работу, отчасти потому, что их не брали из-за возраста, отчасти потому, что у них не было связей. Они никого здесь не знали. Любовь спасала их от депрессии, поскольку они чувствовали себя молодоженами во время медового месяца, а не той зрелой супружеской парой, живущей в праздном уединении, которая по утрам гуляет по городу, а по вечерам ходит в кино смотреть старые фильмы. Они жили, сохраняя иллюзии, сколько могли, пока однажды в тоскливое воскресенье, ничем не отличавшееся от других таких же тоскливых дней, они не выдержали. После яиц вкрутую и чашки густого шоколада с марципановым кренделем в комнате на улице Петрисоль Росер в порыве высказала то, что определило их жизнь в последующие годы: