Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна. Страница 70

Я участвовала в съёмках телепрограммы о Льве Александровиче Кулиджанове [15]. Меня позвали как исполнительницу главной роли в его последней картине «Умирать не страшно» – пожалуй, пока моей самой серьезной драматической роли в кино. Снимали у него дома. Лев Александрович сел в кресло и прямо в телекамеру сказал: «Классики нашего кино – мамонты наши давно ушли из жизни. Доживаем свой век и мы, небольшое племя белых слонов». В этих словах столько тоски звучало, столько горечи!

Бесспорно, Сергей Фёдорович Бондарчук – один из Вожаков этого могучего, работящего, потрясающего племени. Этого великого поколения Больших Мастеров национального киноискусства. Эти Белые Слоны почти все ушли от нас в Вечность. А я иногда думаю: когда мои сверстники – актёры, режиссёры – войдут в почтенный возраст, будет ли кто-то из них иметь право сказать: «Мы – белые слоны»?

Или не будет иметь права? Нет! Лучше так не загадывать – страшновато…

Андрей Харитонов

Около 40 ролей в кино, среди них – в фильмах: «Овод», «Ярослав Мудрый», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Тайна чёрных дроздов», «Вольный ветер», «Человек-невидимка», «Конец операции „Резидент“», «Жизнь Клима Самгина», «Загадка Эндхауза», «Романовы – венценосная семья». Также в сериалах: «На углу Патриарших», «Юнкера», «Молодой волкодав». Режиссёр фильма «Жажда страсти» (по В. Брюсову).

Мне было 20 лет

Когда я узнал, что буду сниматься в роли Овода, сердце не защемило, и жгучего страха я не почувствовал. Если бояться, зачем было поступать на актёрский факультет? Но когда мне сказали, что Монтанелли будет играть Бондарчук, – тут-то меня залихорадило. Я просто представить себе не мог, как взгляну на него, встречусь глазами. Ведь он – такая мощь, такое высокое имя в искусстве, а я – недоученный мальчик, студент-третьекурсник Киевского театрального института имени Карпенко-Карого. Хотя, должен отметить, на моём курсе были очень хорошие педагоги.

Но сейчас, по прошествии десятилетий, думаю, что если бы в этой картине не было Сергея Фёдоровича, то и картины бы не было. Во всяком случае, если бы не он и не Настя Вертинская, не знаю, состоялся бы вообще мой Овод на экране. Ведь если главный герой окажется пустым и плоским, фильму грозит провал. Я считаю, что Бондарчук и Вертинская меня на руках вынесли. Это дар судьбы, что рядом на съёмочной площадке оказались артисты столь высокого уровня. Без них моё тогда небольшое актёрское умение (плакать и смеяться я уже научился) меня бы не спасло.

Я встретился с Сергеем Фёдоровичем сразу в кадре. Ни предварительного знакомства, ни репетиции не было. Он пришёл в декорацию тюрьмы в гриме и в костюме, а я уже сидел, прикованный к топчану. Картину ведь начали снимать с третьей, заключительной серии. Она называется «Отец и сын» – по названию ясно, что эта серия самая психологически напряженная, самая трагическая в картине. Кстати, именно за неё я получил «Золотую Нимфу» в Монте-Карло. По правилам этого Международного фестиваля телевизионных фильмов на конкурс можно представить только одну серию; послали третью, и я получил приз за лучшую мужскую роль в фильме «Овод». Жюри у них там перепугалось – ведь герой-то мой итальянец, и фильм про Италию, а поставил его режиссёр-хохол, да и актёры, играющие кардинала Монтанелли и Артура, имеют к Украине самое непосредственное отношение. Мы на тему хохлацких итальянцев ещё во время съёмок шутили иногда.

До начала съёмок режиссёр фильма Николай Павлович Мащенко репетировал со мной четыре месяца. В самый мой первый съёмочный день мне исполнилось 20 лет. В тот год в газетах писали, что на Овода пробовались довольно известные актёры, а я был утверждён без проб; но это обманные, хоть и красивые, газетные сенсации.

…Итак, к появлению Бондарчука я уже немножко освоился, пожали друг другу руки, небольшая репетиция по движению – и стали снимать сцену первого прихода Монтанелли к закованному в кандалы Артуру. Позже я узнал, что эта съёмка и явилась моей заключительной пробой. Первые кадры в паре с Сергеем Фёдоровичем – это была проверка, и, если бы тогда между нами не возникло взаимного притяжения, Овода играл бы другой артист. Но это родство сыграл он – потрясающий профессионал. Я же не увидел в его глазах сомнения или пренебрежения, и это придало уверенности.

Вообще-то про себя могу сказать, что по природе я – человек интуитивный. И тогда, в 20 лет, тоже полагался на интуицию. Как бы кто приветливо на меня ни посмотрел, я знал точно, как по-настоящему он ко мне относится. С самого первого дня общения с Сергеем Фёдоровичем и ни разу потом я не почувствовал в его взгляде недоверия, за которым бы скрывалось равнодушие или, того хуже, нерасположение. Кроме того, он ведь педагог замечательный, он знал, как со мной работать. Мне рассказывали, что он человек жёсткий и даже жестокий. Никогда ничего подобного в нём не проявлялось, хотя мы за всё время съёмок и не подружились. Возможно, личной симпатией он ко мне не проникся. Даже если я не разочаровывал его, всё равно ни единого хвалебного слова в свой адрес я не услышал. Он поддерживал меня по-другому.

Вот идёт репетиция. Николай Павлович просит меня: «Еще больше чувства, больше эмоций». То есть, что? Сильнее рыдать? Биться в истерике? Да, я это делал, но нужно ли усиливать? Ладно, снимаем. А мы тогда уже работали с видеоконтролем – «Овод» в тот год считался главным фильмом украинского кинематографа, и Мащенко с Сергеем Фёдоровичем смотрят только что отснятый материал на мониторе, а мне не показывают. Я сижу в декорации и слышу, как Мащенко вполголоса говорит: «Первый дубль – так себе». А Бондарчук уже громче: «Почему? По-моему, нормально». И я сразу приободряюсь.

Один эпизод для меня оказался особенно сложным. У Николая Павловича в кадре всё должно было быть натуральное: кандалы были настоящие – у меня до сих пор шрамы остались. Снимаем мой монолог: «За что вы любите Его больше, чем меня? За пробитые гвоздями руки? Вы посмотрите на мои!» И дальше Мащенке не нравилось. Не получалось у меня схватить цепь, отчаянно провести себе по горлу и при этом воскликнуть: «Велика ли она, ваша любовь, отречётесь ли вы от неё ради вашего Бога?!» Сняли три дубля – вхолостую. Зачем же продолжать, если я чётко знаю, что так не могу?! А когда не могу, у меня наступил ступор. И вдруг Сергей Фёдорович властно: «Перерыв». Остался я в декорации один. Пришел гримёр: «Может, спирта тебе принести?» А я ему даже ответить не могу, сижу подавленный и судорожно соображаю: этот перерыв Сергей Фёдорович объявил для меня, тем самым дал мне возможность успокоиться и подумать. Именно он, потому что Николай Павлович снимал бы и снимал, хоть пятьдесят дублей, и, в конце концов, довёл бы до чего-то непонятного, но ведь непонятного не нужно, нужна актёрская органика. С полчаса в павильон никто не заходил, я настроился, и потом всё быстро сняли.

Как было в советском кино? Если фильм оказался замечательным и отмеченным в мире – море восторгов. Про фильм, сделанный профессионально крепко, говорили: ничего особенного – приличное ремесло. У нас на картине был такой закон: выдающийся наш «Овод» или обыкновенный – пусть судят зрители, а мы должны работать хорошо, в полную силу, то есть – выкладываться. А как иначе? Как можно заниматься любимым делом без вдохновения, терпения и самоотдачи? Только такую, наполненную творчеством работу, Сергей Фёдорович и принимал.

Настя Вертинская рассказывала: когда она снималась в «Войне и мире» в роли Лизы Болконской, Бондарчук послал её гулять по мосфильмовским коридорам с подушкой под платьем. «Девочка, ты ещё не была беременной, – объяснял он такую, казалось бы, причуду, – так пойди, походи». И когда ей в столовой стали предлагать второй обед, он сказал: «Ну вот. Ты созрела».

Вообще для меня Сергей Фёдорович – эталон мужчины-актёра. К нам он приехал со своим гримёром Михаилом Чикирёвым, с которым ещё на «Войне и мире» работал. Этот мастер заодно и мой грим сделал. Потом Василий Гаркавый, ведущий художник-гримёр киностудии имени Довженко, воспроизводил созданный Чикирёвым портрет Артура Ривареса – делал мне шрамы, кровоподтёки, выбритую бороду…